Когда гость ушёл, уведя на поводке своего пса, один из соседей решил исправить положение. Он показал пальцем в сторону удаляющейся пары и едко заметил, что некоторые люди совсем очумели из-за своих любимцев.
– Этот детина обычно, когда овчарку выгуливает, при себе детскую лопаточку держит в целлофановом пакетике. Нагадит его псина, а он за ней убирает, какашки закапывает, – разглагольствовал он.
Но Гиго только ещё пуще насупился. Ему неловко и не вовремя напомнили о том, почему он сам так не поступает. Своими большими кучами Энди пометила всю близлежащую территорию. От этого у Гиго было много неприятностей. Один из соседей, известный своим склочным нравом, даже пожаловался на него в районную администрацию.
По весне Гиго совсем охладел к своей псине. У Энди началась течка. Кобельки-дворняжки стаями увивались за огромной сучкой. Соседи Гиго, кто с отвращением, кто с ехидцей наблюдали невероятные трудности, коих стоили совокупления для огромной сучки, окружённой малорослыми безродными кавалерами. Отбою от них не было, и каждый норовил оседлать овчарку, а она не проявляла разборчивости. Уж очень одиозно всё это выглядело, чтобы не привлечь к себе внимание. Нашёлся остряк, который попытался изображать пластические этюды в исполнении Энди. Гиго в это время играл в домино с мужчинами. Ему хватило ума не принимать эти кривляния всерьёз, но общий смех он не разделил.
Скоро для волкодава наступили тяжёлые деньки. Политическая оппозиция загромоздила главный проспект города бутафорскими клетками. Она призвала своих сторонников в знак протеста против произвола властей поселиться в них и объявить себя добровольными арестантами. Погода стояла хорошая. Узники прохлаждались в клетках, играли в карты, нарды, шахматы. Пищу им приносили студенты-активисты. Гиго быстро влился в их ряды и сутками пропадал в городе. Овчарку перестали толком кормить. Жена Гиго, и так не жаловавшая кинологические увлечения мужа, не особенно заботилась о собаке. Сыновья сначала забавлялись прогулками с Энди, но довольно скоро остыли к ним. О купаниях пса никто даже не заикался. Однажды Гиго в компании, с которой разделял пространство в бутафорной клетке, проиграл в нарды. Крупно и по-настоящему. Домой он пришёл злым. Энди, увидев хозяина, от радости напрыгнула на него, положила свои лапы ему на плечи и лизнула его в небритую физиономию. Она чуть не сбила хозяина с ног, из-за чего ей досталось. Гиго подхватил первое же попавшееся полено… Её вой напоминал крик ужаса харизматических героинь опер Вагнера.
Овчарка забеременела. На некоторое время она смолкла, забилась в конуру, которая находилась в дальнем углу двора. То, что она сотворила, стало предметом обсуждения на улице. На неё стали смотреть с суеверным ужасом. Она необычно и подозрительно долго находилась в конуре и не издавала ни звука. Некоторое время из того места было слышно, как скулили новорожденные щенки, но потом и они стихли. Заинтригованный Гиго сунулся в дальний угол двора – прояснить ситуацию. Оттуда он выскочил как ошпаренный. Заскочил в туалет – его тошнило. Домочадцы высыпали во двор, озадаченные его поведением.
– Не заходите туда, – нервно бросил своей жене Гиго.
Он взял лопату и мешок.
Слышно было, как он материл овчарку, выгонял её из конуры. Вскоре Гиго, ни на кого не глядя, пробежал с перекошенной от отвращения физиономией и с мешком в правой руке. В мешке были обглоданные останки потомства овчарки. Вот появилась она сама – облезлая, ленивая, исхудалая, безразличная.
Энди перестали привязывать, и она постоянно торчала на улице. Её ослабшая шея с трудом держала массивную голову, поэтому всегда казалось, что Энди смотрит исподлобья. В её взгляде появилась сумасшедшинка, она легкомысленно виляла своим тяжёлым хвостом. Овчарка ещё сильнее облезла, обнаружив розоватую плоть и худобу. Сосцы отвисли и выглядели удручающе. Она приставала к прохожим на улице с улыбкой какого-нибудь дураковатого попрошайки-пьяницы. Прохожие шарахались от неё, а она упрямо, но не агрессивно, приставала к ним, иногда сипло лая. В таких случаях хозяин или его домочадцы кричали напуганным прохожим, что овчарка не кусается.
– Куда ей кусаться! Жуть смотреть на такого монстра! – ответила однажды одна проходившая по нашей улице женщина в ответ.
Раздавался свист Гиго или одного из сыновей. Овчарка, с усилием разворачиваясь, бежала вразвалочку к хозяевам.
Энди повадилась есть мусор и даже дерьмо.
Однажды к её заднему проходу прилип целлофановый мешок. Создалось впечатление, что это было плацентоподобное испражнение, от которого овчарка пыталась избавиться. Она, задрав свой тяжёлый хвост, тёрлась задом о дерево. Один мужик смотрел на всё это с отвращением, а когда убедился, что собака не может избавиться от целлофанового мешка, даже несколько посмеялся – не таким, оказывается, физиологическим было зрелище.
В то воскресное утро меня разбудила брань Гиго. Он материл неведомого пакостника, который накормил его овчарку индюшачьими костями. Как примерный хозяин он стал проявлять свою осведомлённость по поводу ухода за собакой. Из его тирады я узнал, что эти кости острые и могут продырявить кишки. Я выглянул в окно и увидел псину, лежащую у ворот. Изо рта и ануса шла кровь. Собака хрипела. Собрался народ. Пока обсуждали и спорили, Энди замолкла. Присутствовавшие присмотрелись к ней и констатировали смерть («Сдохла!»). Подогнали машину, овчарку загрузили в багажник, накрыли её тряпьём. Гиго и двое добровольцев вызвались поехать закопать её на пустыре.
Чуть позже один из добровольцев рассказывал, что, когда опускали завёрнутую в тряпьё овчарку в яму, ему показалось, что она подала признаки жизни.
– Я промолчал. Так и похоронили. Скажи, что она сдохла уже здесь, – сказал он мне и посмотрел на меня несколько просительно.
Что я мог ему сказать?
Ованес, где ты?
Было время, когда Геги ездил в США в качестве уфолога. Там он узнал о весьма модной специальности – сивилологии, науке о гражданском обществе. Быстро сориентировался, прочитал один-два учебника на английском и решил, что переквалифицировался. Обладая счастливой способностью искренне предаваться самообману, Геги быстро сумел убедить американцев, что он уже сивилолог. В Грузию бывший специалист по летающим тарелкам вернулся с миссией, которую сам же торжественно расписал в газетной статье. Публикация сопровождалась иллюстрацией: на фоне здания викторианской эпохи позировал франт с многозначительной и глуповатой миной, через руку перекинут белый плащ… Статья называлась «Тбилисский интеллектуал в Оксфорде». В ней автор называл себя не первым, а известным грузинским сивилологом.
Геги стал набирать состав для своего центра, который финансировали американцы. Тогда его было трудно выносить – он вёл себя как привередливая невеста, и притом не без параноидальных замашек: ему мерещилось, что все вокруг только и думали, как бы втереться в доверие и затесаться в его организацию. Требования селекции были высокие: чтоб кандидат был хорош собой, всегда бритый и при галстуке, знал английский, ну и котировался бы как специалист.
Некоторое время моя особа тоже находилась в фокусе селекции. Меня считали хорошим социологом, я вроде неплохо владел английским, но нерегулярно брился, и галстуки были мне в тягость. В конце концов Геги разочаровался во мне и, чтобы поставить точки на «i», спросил у меня:
– Правда, что ты дружишь с Ованесом Мирояном?
Как ему казалось, это был тяжёлый аргумент, против которого трудно что-либо возразить. После него я не мог питать иллюзий насчёт центра, сотрудники которого, помимо прочего, должны были проявлять разборчивость в связях!
C Ованесом Мирояном я познакомился много раньше, в мою бытность работником ЦК ЛКСМ…
В знойный летний день у себя в кабинете я читал поэму. Она посвящалась молодым ленинцам – комсомольцам. Чудаковатый поэт называл их «сладкими голубками». Видимо, автор склонялся к штампам, почерпнутым из древней персидской поэзии. В опусе было много красочных сравнений из мира птиц и цветов. Эпитет «сладкий» явно преобладал. Из-за невыносимой жары пот градом катил по моему лицу, а от такой патоки во рту совсем пересохло.
В этот момент в дверь слегка постучали…
В кабинет протиснулся широкоплечий мужчина. Он был в белой сорочке с короткими рукавами. В жизни я не видел такой буйной чёрной поросли на руках. Над зелёной оправой очков с толстенными стёклами нависала арка густых бровей, соединяющихся над переносицей. Его усища устрашали, потому что казались синими, а на самом деле были очень чёрными. «Неужели одописец явился?» – подумал я.
– Вы автор поэмы? – спросил я.
– Нет, я не поэт, – последовал ответ. – Меня зовут Иван Мироян.
У Вани (как я потом его называл, когда познакомился поближе) была своя идея – хорошо бы открыть в городе видеотеку. Эту мысль он изложил в заявлении. Судя по проекту и смете, приложенной к нему, предприятие могло быть недорогим и полезным.
– Надо взять под контроль развитие видеобизнеса. Сплошное пиратство! – убеждённо произнёс посетитель, а потом мечтательно заключил: Мне бы зайти в видеотеку, заказать кассету с любимым фильмом «Древо желания», посидеть в одиночестве, подумать.
Такое желание было примечательным. В то время народ больше смотрел фильмы о карате и сексе и совсем уж не классику.
– Я подобрал тематику для видеотеки.
В списке были ленты о молодёжной революции 60-х на Западе. Ваня проявил незаурядную эрудицию по тематике. Я сделал ему комплимент. Видно было, как просияло его лицо.
– Наконец поговорил с человеком, который выслушал меня, – заметил он в ответ.
Я почувствовал, что заявитель с лёгкостью смирится с отпиской. К тому же я умел артистично показывать глазами наверх и глубоко вздыхать при этом – будто я сам не прочь, но начальство возражает.
– Что за фрукт? – спросил меня коллега, сосед по кабинету, когда Ваня ушёл.
– Из идейных, – ответил я, и мой собеседник захихикал.