Ладо вдруг умилённо заулыбался.
– Иногда она вспоминала день отъезда из Швейцарии. Была гроза, гром. Она боялась грома. Старший кузен говорил ей, что по небу катится большая бочка и упадёт ей на голову.
Последнюю фразу он повторил на французском.
– Почему ты работаешь не по специальности?
Ладо ухмыльнулся.
– Я работал на местном винзаводе технологом, пока тот не закрылся. Так и с другими заводами. Полное запустение. Вон та братия (показал глазами в сторону играющих в нарды) тоже безработная.
Тут Ладо ещё более побледнел и как будто сник.
– Извините, я присяду. В глазах потемнело. С утра ничего не ел. Болезнь проклятая одолевает.
Он присел на каменную плиту – обломок от ограды сквера. Это привлекло внимание американки, она встрепенулась.
– Как ваша фамилия? – спросил он меня.
Я назвал.
– Совсем как у героя Марселя Пруста в романе «Du cote de chez Swann», – сказал он задумчиво и снова посмотрел вдаль, в конец улицы.
Неожиданно громыхнул капот. «Готово, можно ехать!» – произнёс торжественно Серго. Мне показалось, что Ладо встревожился. Даян спросила меня на английском, удобно ли подарить молодому человеку с десяток долларов. Проект предусматривал подарочный фонд для респондентов. Ладо мягко, снисходительно отказался от подарка.
– Было бы неплохо, если бы вы прислали мне из Тбилиси батарейки для радиотранзистора. Мои совсем уже сели, – обратился он ко мне.
Наш «Форд» развернулся. Через поднятую им пыль была видна худая фигура молодого человека. Он стоял, упираясь левой рукой на ограду.
– Уж лучше бы он слушал грузинское радио и работал на винограднике, – заметил Серго.
Даян сидела раскрасневшаяся, явно ничего не понимала.
– В кой веки раз сюда заедет француз, – подумал я.
Кавалергард
Городок был вроде полустанка. Задние окна райкома смотрели на огороды. Дальше за ними – река, через которую был протянут верёвочный мостик. Мальчишки раскачивали его, как качели, и прыгали в воду. На том берегу были только сёла. А ещё дальше – горы. Типичный имеретинский пейзаж.
Напротив райкома находились здание вокзала, железная дорога. Вдоль неё тянулись шоссе и городок. Территория маленького вокзала прорастала вездесущим сорняком, известным здесь под названием «уджангари». В пору цветения его грязно-фиолетовые колючие цветы издавали ядовито-сладкий запах, а мохнатые чёрно-зелёные ветки опутывались жёлтыми нитями. Однажды у вокзала притормозил литерный поезд «Москва – Тбилиси», который обычно во весь опор проносился мимо. С возгласами: «Какая прелесть!» высыпали на перрон русские пассажиры и в мгновение ока оборвали кусты этого отнюдь не декоративного растения. Начальник станции был доволен. Ему вменялась обязанность выпалывать сорняк. А тут такой сюрприз: остановился московский поезд – и уджангари как будто не бывало!
Так вот, в этом городке было популярно фехтование на шпагах.
Подобное стало возможным после того, как сюда в начале 50-х годов приехал С. Он прибыл из Парижа, транзитом через Гулаговский лагерь. Вернулся в края, где до революции его семейство владело имением. Поселился у сестры, белой как лунь незамужней женщины. На чудом оставшемся нереквизированным участке имения они обитали в старом барском доме, окружённом фруктовым садом. Жили на пенсию сестры – бывшей учительницы.
С. был настоящим князем, существом по тем временам музейным. Статный мужчина лет пятидесяти, с нафабренными усами, в щёгольском кителе, в синих галифе, заправленных в яловые сапоги, разгуливал по улочкам городка. Этот реликт смущал население своей респектабельностью. Он был ещё и любезен, а не просто вежлив, что пуще настораживало затюканных войной и режимом горожан. Дети шарахались, когда на улице С. протягивал им какое-нибудь лакомство. Как будто не было доверия пожилому мужчине с ясными голубыми глазами. Такие они у сумасшедших, маньяков или святых.
Однако хорошие манеры не располагают к тому, чтобы третировать его обладателя. К князю привыкли, более того – в несметном количестве объявились родственники. Сказалась давняя страсть имеретинцев к реликвийным фамилиям. В тени векового орехового дерева во дворе С. и его сестры по поводу нескончаемых визитов накрывались столы. Брату и сестре помогал один зажиточный крестьянин, который жил в окрестной деревне. Он присылал провиант, а его дочка крутилась на кухне. Крестьянин делал это по старой памяти – некогда предок князя облагодетельствовал его родителей.
Не обходилось без скандалов – до обвинений в самозванстве. Со двора, обнесённого обветшалым забором, доносились реплики типа: «Как же, как же! Уж мне ли не помнить, что вы из крестьян и ходили в холопах у моего отца-барина!» Меньше всего сословную спесь выказывал сам хозяин.
Специально привезли из дальней деревни очень пожилую даму, которая приходилась тётушкой князю и его сестре. В наряде княгини старая женщина приехала на арбе, запряжённой волами. Княгиня всплакнула, увидев князя, вспомнила его совсем юного… Эта дама рассудила всех, но количество родственников и, соответственно, гостей не перестало увеличиваться.
О прошлом князя знали мало. То, что С. – бывший кавалерист царской армии, вычислил Г. Он – тоже кавалерист, ветеран двух мировых и гражданской войн, скукоженный от многочисленных ран, угрюмый мужчина. У него был холодный, жёсткий взгляд. Говорили, что на фронте Г. порубал немало народу. Князь поприветствовал его, и не без торжественности. В ответ Г. только пробурчал про себя: «Знавал я таких артистов». В гости к С. он не набивался.
Говорили ещё, что в молодости С. служил в Петербурге, что вдов и бездетен. О лагере он не рассказывал, так как имел обыкновение говорить только приятное. Но и о парижской жизни тоже не распространялся. Однажды во время застолья С. вспомнил было, что водил дружбу с художниками с Монмартра, но понимания не встретил. В ответ с двусмысленным хихиканьем один из родственников спросил, правда ли, что француженки красивые и доступные. Другой осведомился про Эйфелеву башню – мол, очень высокая? На этом парижская тема себя исчерпала.
Моментами, особенно после некоторого количества бокалов, хозяин вдруг переходил на высокий штиль, говорил слегка в нос – с французским акцентом. Появление подобных дефектов в речи тревожило его сестру, и она тут же одёргивала брата, тянула его за полу кителя. Она знала почему.
Но князь всё-таки выговорился. Случилось такое, когда бдительная сестра удалилась на кухню, и будто бы симптоматичных изменений в речи не наблюдалось. Шёл разговор провинциалов о политике. Несколько раз прозвучал непонятный для князя термин «фриц». Он осведомился, что это такое, и, узнав, о ком был разговор, пожал плечами и спокойно, как бы для себя, сказал:
– В Париже я дружил с немецким офицером. Он хорошо играл на рояле, писал стихи, и звали его Фриц.
…Как по команде, под разными предлогами один за другим торопливо стали удаляться гости. Когда из кухни вернулась сестра, то застала у стола пребывающего в одиночестве брата. Он сидел сконфуженный. Она ничего не сказала, только посмотрела на легкомысленного князя сурово, осуждающе, в духе тех нелёгких времён. Потом спросила: «Надеюсь, ты не рассказал свою байку о том, как оказался в Париже?»
Опала продолжалась недолго. В одном из местных начальнических кабинетов прогремела фраза: «Оставьте в покое блаженного!» Исходила она от высокого начальника, который, что не могло быть секретом в городке, тоже набивался в родственники князю.
Но нет худа без добра. С. обособился у себя во дворе. Он вдруг начал проявлять интерес к кустам кизила – обрезал их, тщательно проверял, насколько упруги и идеально прямы ветки. Для этого он приставлял ветку к правому глазу, а левый прищуривал. Потом следовал взмах: «вжик-вжик»… Иногда С. зычно произносил непонятные слова: «репост», «контррепост», «пассе», «туше», принимал чудаковатые позы и с кизиловой палкой наперевес делал выпады.
Однажды, взобравшись на яблоню княжеского сада, всё это наблюдал мальчик по имени Юза. Озадаченный происходящим, он невольно выдал своё присутствие. С. посмотрел на него снизу вверх. В руках он держал палку. Мальчик, известный в округе шалун, облазивший не один чужой сад, по своему опыту понял, что взбучки не будет. Но в какой-то момент, спускаясь вниз, замешкался, чуть было не передумал сдаваться, ибо последовал неожиданный вопрос:
– Молодой человек, вы читали «Трёх мушкетёров»?
Юза вообще не читал, и не потому, что был неграмотным. Возникло подозрение, что именно за это его намеревались поколотить кизиловой палкой. Но куда было деваться? Неожиданно необычный хозяин протянул ему вторую палку и крикнул: «Защищайтесь, Рошфор!» Лёгким прикосновением своей шпаги он выбил из руки Юзы его оружие. Мальчик разинул рот от удивления. Князь показал ему глазами на кизиловую палку – мол, подними. Лёгкое прикосновение – и опять шпага выбита из рук. Юза был петушиного нрава. Снова и снова хватался он за оружие, весь раскраснелся. Потом князь позвал сестру, чтобы та угостила молодого человека фруктами.
Через некоторое время среди молодёжи городка появились парни, по-особенному осанистые и «культурные», как выражались взрослые. В местной библиотечке вырос спрос на тома Александра Дюма. Выяснилось, что, будучи в Париже, князь работал тренером по фехтованию в частной школе. А фехтование освоил в Петербурге, когда учился в военном училище. В определённое время молодые люди собирались у ворот Юзы и степенно шествовали к дому С. тренироваться. Для этого хозяин расчистил площадку под айвовыми деревьями в глубине сада. С. выходил к питомцам всегда тщательно выбритый, в шальварах, которые привёз из Парижа.
Приобщая молодёжь к искусству фехтования (на кизиловых палках), С. вёл с ней мужские разговоры, поднимал боевой дух местных мушкетёров. Из Тбилиси князь выписал атлас с изображением амуниции фехтовальщиков. Парни приуныли после его просмотра. Зато в беседах возобладала тема: «Жизнь – это борьба!» Говорил подобные фразы С. так, как они произносились в романах Дюма, а не в