Гудки, гудки, гудки. Он уже не надеялся, как вдруг на том конце провода взяли трубку.
– Добрый день! – услышал он ее приветливый, но уставший голос.
Это она. Ошибки быть не могло.
– Кристина, это ты? Это твой пациент Влад. Меня вчера забрали. Или не вчера… Я не помню. Что с больницей? С пациентами?
– Как ты меня нашел? – голос у нее сразу сделался ледяным, как в первый раз, когда она с ним заговорила. – Завтра приедут бульдозеры. Пациенты у меня дома, если тебе и правда интересно. Кого-то смогла забрать моя помощница.
– Крис, послушай меня! Только не клади трубку, слышишь? Я не хотел ничего такого. Я все придумаю. Я улажу. Я помогу тебе открыть другую больницу. У меня есть деньги, мусорщики неплохо зарабатывают. У тебя будет лаборатория, ты слышишь?
Ответом ему было лишь ее слабое дыхание. Влад был в отчаянии.
– Только не пропадай! Я скоро встану на ноги, я найду тебя, мы все сделаем! Крис, мне очень важно. Я должен тебя спасти. Ты не все знаешь, Крис. Мне нужно искупить вину перед вечностью и перед самим собой. Когда я назвал тебя ангелом, я не ошибся. Ты он и есть, ты даешь мне шанс на другую жизнь. Пожалуйста, не отталкивай меня. Скажи хоть что-нибудь. – Влад готов был разбить гипс, разорвать повязки и бежать к ней, умолять принять его помощь.
Кристина молчала. Но и не вешала трубку. Это давало Владу надежду.
Елена Станиславская
Окончила Литературный институт имени А. М. Горького. Писала сценарии комиксов, статьи и рецензии для разных печатных и Интернет-изданий. На сегодняшний день являюсь автором и редактором журнала «COUTURE». Проза опубликована в журналах «Знамя», «Фантаскоп», «Избранные. Конкурс фантастики КВАЗАР» и др. В основном пишу в жанрах фантастика, фэнтези, мистика и янг-эдалт.
Люблю сильный дождь, смешных собак, долгие путешествия и мудреные метафоры. Предпочитаю кочевой образ жизни, в настоящее время живу в г. Бостон.
Буду рада отзывам! Электронная почта: stanel@yandex.ru. VK: https://vk.com/st_elena_13.
Три рассказа, написанных близнецами Толей и Тоней на исходе августа
Сегодня была «о».
Около остановки объявился огр. Огромный, опасный, оголодавший. Огр охотится. Оскаливается. Откусывает от окорока.
Тоня погрызла карандашик, задумчиво глядя на потолок. Толя тоже посмотрел вверх, прислушался и сказал:
– Дождь кончился.
– Там паук, – заметила Тоня, указав карандашом в угол.
– Про паука – завтра. Пошли, дуреха.
– Побежали, дурачок.
Тоня пихнула брата, спрыгнула с кровати и понеслась по ступеням вниз – только тонкие косички замелькали. Бежать по чердачной лестнице – как бежать по гигантской ракушке. По кругу, по кругу, и вот уже на кухне.
– Да сколько ж вам говорить, оголтелые! – бабушка скинула с плеча вафельное полотенце и шлепнула Тоню по спине. – Лестница винтовая, загремите – костей ваших не соберу.
Тоня представила, как ее костяшки с приятным стуком рассыпаются по деревянному полу: черепок – сюда, коленная чашечка – туда. А бабушка, охая, ползает по кухне и подбирает. Тоня посмотрела на брата, и тот захихикал.
– Ну, садитесь за стол, кузнечики. На обед у нас каша. Но вы и так, наверно, унюхали, – говорила бабушка, раскладывая по тарелкам душистую пшенку с тыквой. – Да руки-то, руки-то помойте!
Бабушка красивая, как огородное пугало, но Толя с Тоней ей об этом не говорят. Знают: не поймет, обидится. А пугало-то, и правда, красивое. Худое, на нем длинное платье в цветастых заплатках, волосы у него соломенные, лицо коричневое, а на лице – широкая улыбка, синие пуговицы глаз и кругляши румянца. Словом, вылитая бабушка.
Брат с сестрой вымыли руки, и не просто так, а с мылом. Сели за стол. Взяли по ложке. Каша дымилась в тарелках, в ней таяло масло и медленно-медленно уходило на глубину. Вокруг масляного брусочка золотился нимб, как на бабушкиных иконках. Толя шмякнул по маслу ложкой – совсем ушло. Тоня заглянула к нему в тарелку и тоже шмякнула.
Бабушка села рядом. Правой рукой принялась мять левую. Ну понятно: сейчас скажет такое, чего слышать не хочется.
– Вечером Римма Родионовна придет.
Тоня скуксилась, Толя нахмурился.
– Ну-ну, вы мне тут не это, – грозно и в то же время робко, как она одна умела, сказала бабушка. – Сами знаете: скоро в школу. Хватит в хвосте-то плестись, надо исправляться. Вот еще стыдоба на мою голову: внуки – двоечники! А у Риммы Родионовны – ооопыт, знааания, – протянула, словно убаюкивая. – Она вон сколько лет в школе отработала. И маму вашу… – пресеклась. – Ну, в общем, человек проверенный. Старой закалки. И чего она вам не нравится?
Толя с Тоней сказали бы, чего. Да как такое скажешь. Забили рты кашей и жуют, на бабушку не смотрят.
– Ну! Надулись как мыши на крупу, – бабушка снова помяла руку, а потом задорно хлопнула ладонями по столу. – А я вам – вот что. Напеку сегодня сонливых блинов.
– Сопливых? – переспросил Толя.
Тоня прыснула – крупинки каши полетели во все стороны – и зажала рот руками.
– Толпешка ты, кузнечик. Сонливых! Это такие блины, которые едят поздно ночью и прямо в постели.
Ну что ж, за блины, которые едятся в постели, можно и Римму Родионовну потерпеть. Близнецы быстро проглотили кашу и шмыгнули за дверь.
Два дня без продыху лил дождь, будто хотел хорошенько отдраить все вокруг перед каким-то важным событием, а сегодня наконец выглянуло солнце. Самое время выбраться из норы и понюхать сырой и свежий мир: уже опустевшие грядки и кусты без ягоды, ничейное поле и речку, вода в которой после затяжного дождя, должно быть, стала еще мокрее. Речку Толе с Тоней хотелось повидать особенно, хоть и нельзя сказать, что они ее любили. Купаться ходили всего дюжину раз за лето и всегда с бабушкой или дедом.
Близнецы выскочили на крыльцо, вприпрыжку спустились по лестнице, перемахнули лужу и грянули:
– Дед, привет!
Дедушка не испугался: вот никогда его врасплох не застать. В большущих рукавицах, линялой тужурке и розовой Тониной панамке дед подрезал малину. Он забрался в самую гущу и чикал там секатором. Звук получался сочный, приятный, Толя с Тоней аж заслушались.
– О, выползли, достоевские фиговы! – выкрикнул дедушка. – На какую букву сегодня писать будете? Алфавит еще не кончился?
– Не кончился, – ответила Тоня. – Сегодня у нас «о».
– О! – важно повторил дед.
– И мы уже написали вообще-то, – дополнил Толя.
– А теперь чего, на речку побежите? Вы это, поаккуратнее там. Я сегодня ходил, вода из берегов вышла. Пляж затопило.
Близнецы кивнули. Конечно, вышла. Наполнилась, налилась, на нас наброситься надумала… Толя и Тоня взялись за руки и побежали к калитке.
– Боты, боты-то наденьте, – вслед прокричал дедушка.
И бабушка, высунувшись из окна, весело спросила его, хотя сама все видела:
– Что, ускакали уже? Ну оголтелые! И боты не надели.
Какие там боты! Они будут только мешать. Близнецы скинули сандалики, рассовали их по карманам шорт и припустили по влажному прохладному полю. Трава и земля целовали им ноги, приветствуя их приход. А река встрече не то чтобы обрадовалась: приняла как должное. Буро-зеленая, прямо как Тонины-Толины глаза, она вечно была занята: деловито текла куда-то, не посвящая в свои планы и маршруты. Стоило спуститься с косогора на пляж, и ноги утонули в грязи. Плотненько так вошли, будто втянул кто-то. Чтобы не увязнуть сильнее, близнецы отступили. Толя хотел плюнуть в речку, но Тоня сжала его руку – остановила.
От воды пахло не так, как обычно. Не так, как два дня назад, до ливня. Теперь запах стоял незнакомый, густой и пьянящий. По коже от него бегали мурашки.
Когда вернулись домой, дед уже покончил с малиной. Он стоял у ворот и разговаривал с соседом, таким же старым, как сам дед, а может и старше. Звали соседа Митричем. Обычно дедушка с Митричем говорили либо о погоде, либо об огороде. А чаще всего о корове Кадушке, которую Митрич, судя по рассказам бабушки, любил больше покойной жены. Сосед частенько приносил молоко, а от денег отказывался: «Да на кой мне, в могилу унести? А это ж для детушек». Однако, вручив бидон, так просто Митрич не уходил. Брал не деньгами, а временем. Все рассказывал о корове, пока сам не уставал, а дед с бабушкой слушали. Отчего б не послушать одинокого Митрича, хоть какая-то благодарность за дареное молоко. А Митрич и рад. Рассказывает: Кадушка то, Кадушка се. И хихикает смущенно: мол, понимаю. Вы мне – о дочке, о внуках. А я вам – о корове. Самому смешно.
Вот только сейчас Митричу было не до смеха. Из беззубого рта вырывались всхлипы, мокрое заплаканное лицо сверкало на солнце, а побуревший нос напоминал сливу.
– У остановки… она… убежала, не знаю, как… вроде привязывал… и крови там, крови… – разобрали Толя и Тоня.
– Пойдем, погляжу, – недоверчиво выдохнул дед и, заметив близнецов, прикрикнул. – Так! Вы оба. Шасть в дом. И чтоб сегодня с участка ни ногой.
Дедушка решительно надвинул панамку, прихватил из сарая вилы и пошел за Митричем. Тот шатался и еле волочил ноги, как пьяный.
Дед вернулся в седьмом часу и сказал бабушке вполголоса: нету больше Кадушки. Задрали. Не то волк, не то медведь, не то кабан. Как тут разберешь, когда в жизни не видал укусов страшнее комариных. Дикие звери к поселку так близко никогда не подходили.
Толя с Тоней, даром что были на чердаке, в своей спаленке, все прекрасно услышали. Хуже, когда в соседней комнате сидишь, тогда бабушка с дедушкой чуть что переходят на шепот, особенно если говорят о маме. А чердак для них что-то вроде той комнатки на высоте, где висят колокола. Ну, в церкви. Кричи – тогда услышат. Вполголоса – значит шепотом. А шепот – молчание.
Хотя на самом деле все не так. На чердаке отлично слышат, о чем говорят внизу.
Тут как раз бабушка кликнула, чтобы спускались: Римма Родионовна пришла. Нехотя близнецы поплелись вниз. Ступенька за ступеньк