Велардо был человеком уважаемым и мудрым. Вот если бы только он мог принимать роды! Если бы он умел это делать! Тогда круг замкнулся, и цикл стал бы полным. Роды — свадьбы — мусор- похороны. И везде был бы Велардо со своим возком.
В сонной лавке пусто. Залежи сухих жуков десятилетиями, копившиеся у окон, оставались нетронутыми. А еле видные сероватые облачка паутины обвисли в недвижимом воздухе. Бабушкин беспорядок был немного разворошен, но, то было обычным его состоянием. Ведь на улице война и беспокойства. А в небе — кавардак, творимый неуемными людьми. Старая Тереза, по всей видимости, направилась в храм. Послеобеденное время, время советов, иначе никак — небеса могли упасть на землю и разбиться вдребезги. Какие уж тут сигары? Так, чепуха, которая совершенно не успокаивает.
Что успокаивало, так это обычные хлопоты. Потрошить макрель, устроившись на теплых ступенях порога, было легко. Мимо Марии неторопливо проходили знакомые. Тени неспешно таяли, а помидоры, привезенные хитрым Велардо, грелись на вечернем солнце. А единственным неудобством был склизкий остро наточенный дедом нож. Он был живой и существовал собственными понятиями, норовя выскользнуть из рук в самый неподходящий момент.
— Добрый день! — незаметно подошедший Хорхе улыбался. Сегодня на нем красовался лучший костюм. Такой, что нестыдно было одеть и на Пасху. В глазах франкиста светилась радость, от рубашки нестерпимо несло одеколоном.
— Привет, Хорхе, — ответила Мария, поправив предплечьем мешающие волосы. С ножа, которым она чистила рыбу, капала юшка. И ветер, словно услышав сигнал, рванул вдоль улицы, сметая многолетнюю пыль с гладких камней мостовой. Брюки Хорхезатрепетали, прилипнув к худым ногам. Видимо небеса недолюбливали фалангистов, а может, наоборот, любили, поглаживая каждую голову ветром. И единственной загадкой оставалось то, как их при этом отличали от общей массы смеющихся, любящих, страдающих, плачущих, несчастных, умирающих и живых. Впрочем, у небес свои секреты.
— Портится погода, — произнес Хорхе, бессвязно продолжив, — У Мальды сегодня танцы, может, прогуляемся?
Солнце моргнуло, отвлекшись от вечного танго в небе, с далекого аэродрома донесся гул греющего двигатель самолета.
— Хорхе! — позвал кто-то из проходивших собеседника Марии.
Но тот нетерпеливо махнув рукой за спину, опять обратился к ней.
— Ну, так как?
— Сходим, только ужин деду приготовлю, — пообещала она, и принялась оттирать руки тряпкой. Танцы были единственным развлечением после того, как бомба попала в кинотеатр. Кроме того, к Мальде часто ходили летчики с аэродрома, и, что вполне возможно, там можно было встретить Сашу. Добродушного и смеющегося своим непонятным русским шуткам. А еще летчик отлично играл в петанку, раз, за разом выбивая шары соперников.
— Секрет знает, — шептали вокруг. Самые предприимчивые пытались его напоить, в надежде обрести счастье в игре. Русский пил много, но на все вопросы таинственно обещал взять собеседника на аэродром, набивать пулеметные ленты. Со временем от него отстали, но когда он играл, результат всегда был заранее известен.
А если Саши и не будет, то у Мальды всегда можно было весело провести время, несмотря на войну, каудильо, интербригады, итальянские эсминцы и ангелов. У Мальды при любых обстоятельствах было хорошо, да и Хорхе не самый плохой кавалер, считала Мария.
Ее собеседник захлопал глазами, и, пообещав зайти в семь, испарился с кем-то из своих нетерпеливых приятелей. Проводив его взглядом, молодая Бальо, смахнув рыбьи потроха в миску для кошки подумала: хорошо бы еще зайти к тете Луизе за бусами, являвшимися предметом самой большой и самой глубокой зависти всех девиц на выданье в Бадалоне.
До семи еще было много времени и можно было успеть пожарить деду рыбу и хлеб и достать ту нарядную юбку, в которой она была на крестинах у маленького Миге. Но к Луизе она так и не зашла, потому что…
Бабушка погибла без пятнадцати семь. Маленький как рисовое зерно осколок пробил великолепную выходную шляпу старой Терезы. И заставил дымившую очередной сигарой старушку осесть у стены дома Бальо. Испуганные ангелы роями носились под хмурым небом, они взмывали ввысь уворачиваясь от снующих самолетов. Что-то лопнуло, с воем пролетев над крышами. Сигара, вылетевшая из узловатых темных пальцев, была унесена любопытным ветром. Время советов на этом закончилось, и дальше наступила темнота и безвременье.
Фалангисты, выбив республиканцев из пригородов, стремительно наступали, охватывая город с севера. Бомба, ударившая вверх по улице, разрушила дом хитрого Велардо, ранив кого-то. Сыпалась черепица. Воздух дрожал над древней Бадалоной. Небеса были полнывставшей над городом пылью. Старая Бальо строго смотрела на беспорядок потухшими глазами.
С неба моросило, мешанина из пепла, заклинаний, молитв, ругани, стонов и крошек известняка. Сашин самолет, разбрасывая вокруг брызги черного масла и горевшего бензина, задел крылом сосны и, теряя бесформенные куски, покатился по чахлой траве. Где замер грудой обломков и пламени, над которыми обелиском косилось сломанное крыло. Осколки фонаря порвали кожу на почерневшем лице русского, которое к этому моменту пылало чистым бензиновым пламенем. Сам он сидел молча, в муках наблюдая разливающийся багровый мрак. Кричать от боли в эти краткие мгновения сил уже не осталось.
Да и у кого они были эти силы, когда на окраинах трещали выстрелы, а по улицам метались отступающие республиканцы. Их били. Били в упор, уже сдавшихся, поднявших руки. Пули рвали тела. Хорхе, приветственно махавший руками, замер на мгновение, затем сложился тряпичной куклой. Запах одеколона мешался с запахом крови. Снаряды пели нестройно над черепичными крышами с проросшим мхом и бухали где-то там, куда не доставал взгляд. А в море, пачкая серым разлитое синее марево, стояли итальянские эсминцы, безразличные ко всему, что происходило в городе.
Уже после этого, когда все стихло, Мариядолго плакала. Небеса над нею были чисты и невинны, по ним не ползли тени в искорках остекления кабин. Все было спокойно в мире у ангелов, а тревожащие их люди ушли. Ушли совсем, прибрав радости и горе, словно это были нужные им в дороге предметы. И не было вокруг ни опасений, ни любви, ни смерти и боли, всего того, из чего создан человек. Спали праведники, Мария плакала и смотрела на расплывающееся перед глазами безмятежное море. Море вздыхало и гладило песок, как гладило тысячелетьями до, и будет гладить потом. Мария любила море, море любило ее.
Безобразная Леся (2020)
Время постоянно. Тонким шорохом — звуком, песка в часах, обтекает оно нас, заставляя стареть. Сыпать перхотью и выпавшим волосом, чесаться, теряя чешуйки кожи, бродить газами в кишечнике. Оно незыблемо и туманно.
— Я, вот он я, — говорит оно. — Весь такой совершенный, из мяса и костей, с тонкой непонятной и неосязаемой субстанцией в черепе. Я — Человек, а не какой-нибудь слон на дрожащих паучьих ножках.
Леся тоже была человеком, со всеми этими часами, песком, временем, туманом. И двумя лишними позвонками. Некто, собирая Лесин скелет, отвлекся или наоборот слишком тщательно подошел к делу, но ошибся. Все ошибаются, даже великие, не так ли? Не туда, не так, не с тем и вообще. Вот так вышло с Лесей. Ноги получились несуразно маленькие, а тело длинное.
— Бедные мои ноженки, — думала она, жалея их, отделенных длинным туловищем, — Как вы там?
Но ноги молчали. И носили все — мясо, кости и непонятную и неосязаемую субстанцию в Лесиной голове по неровному асфальту.
Сквозь Мерефу проносились машины. А Леся размышляла, как же хорошо, сидеть на черной, а еще лучше коричневой коже, и ехать… ехать, ехать. Через Мерефу, Красноармейское, за поворот… не останавливаясь. Туда, куда-нибудь. Куда, она еще не придумала. И машины не имела. Зато имела подругу Людку, страшную как похмельная сухость. У каждой уважающей себя девушки, полагала Леся, должна быть подруга Людка и непременно страшная. И жених должен быть. А как ему не быть, если есть Людка, Мерефа, мясо, кости и непонятная субстанция в голове?
Костя вот. Жених. Только Людкин. А Леся не такая, у Леси была голова не занятая всякими Костями.
— Дура ты, Леська, ой дура, — авторитетно заявляла страшная Людка. — Сколько парней вокруг. Глянь, а?
— Ага, — соглашалась Леся, и глядела.
Кому библиотекаршу? Вам, молодой человек? Угостите даму пивом. Угощали, как не угостить? Людка скалилась и обнималась с золотозубым Костей.
И было все — лето, осень с зимою и весна.
«… твои глаза, два брильянта три карата…» — хрипло трубили Газели у автостанции. Дверью не хлопать — предупреждали они. Но все хлопали. Людка же прихлебывала спирт, присвоенный у государства водителем «скорой» Костей. И жевала бесплатную колбасу с раздачи в ресторане «Хутор», где обреталась сама. Если бы существовала всемировая справедливость, и проклятия пообедавших там транзитных пассажиров из скорбного эфира обратились в вещество, то на него давно должен был упасть метеорит. Он уничтожил бы повара — тетю Фросю, трех судомоек, директора Васю Тимофеева и пятьдесят миллионов таракан, цивилизованно обживших все помещение. Мир вне дымящейся воронки стал бы светлее, а лесополоса в пятнадцати минутах езды — чище.
Леся тоже прихлебывала спирт и мыслила о любви. Вот как случается, думала она, вроде есть любовь, как у Людки с Костей, а мне ее такой не надо. Мне нужно, чтобы, как у Джоанны Линдсей…что бы ах! Вот как мне нужно. Что бы Гектор был и машина с черным кожаным салоном. И еще она думала о букетике, встречающем ее под ручкой двери в библиотеку. Каждый день. Уже три месяца и много букетиков. Она вынимала их и ставила в банки с водой. Высохшие цветы мигрировали в мусор. Оставшиеся, жили свой срок.
Леся страдала от поллиноза. Стойко шмыгая носом и лупая красными глазами в библиотечной тишине. Кроме нее здесь не обитало ничего. Ничего и абсолютно. Библиотека была Луной в Лесином представлении, небольшой уютной луной. С одним лишь посетителем за два года — парализованной бабушкой попутавшей ее с собесом. Оставившей на память стойкие запахи тления и валерианы. А еще эта планета была украшена пыльными книгами. И китайскими часами над дверью. Изо дня в день показывающими девять и шесть часов. Время, на которое Леся обращала внимание. Остальное кружилось вне ее.