И если бы в этой Вселенной и существовали самые большие хлопоты и неудобства, то они были бы сосредоточенны в единственном листике, который рассматривал главврач Марк Моисеевич. Исторгнутый обезумевшим горздравотделом он нес печать Сатаны и был озаглавлен: «Праздничные мероприятия, посвященные юбилею городского отдела здравоохранения». И что особенно печалило милейшего доктора Фридмана, так это приложенный к официальной бумажке «Сценарий проведения торжеств».
«Гой еси, добры молодцы»,
— было написано вверху. -
«Выходит гусляр с гуслями».
«Что вы все провалились», — думал тишайший доктор и заново перечитал. — «Выходит гусляр с гуслями».
В это трагическое мгновение я открыл дверь в кабинет.
— Можно, Марк Моисеич? — он посмотрел на меня поверх очков.
— Что-то случилось? — беспомощно произнес эскулап.
В принципе ничего. Да и что может случиться на нашей маленькой планете, отделенной от остальной Вселенной синими воротами? Так, пустяки. Девятое марта и Саня Акимов, притащивший толпу страдающих от сложного мироустройства. Я обстоятельно изложил план светлевшему на глазах доктору Фридману.
— Это нужно серьезно обдумать, голубчик. Серьезно! — произнес он и с ненавистью отложил источавшее миазмы послание. Серьезно обдумать означало только одно, Марк Моисеевич хотел больше. Ну, скажем восемьдесят. Я припомнил две оливки в машинном масле, а потом согласился. Пусть мои удовольствия сократятся на треть, против этого я не возражал. Было легко иметь хоть что-то, не обладая ничем. С этими мыслями я потянулся к выходу, храня в душе благую весть.
И был день.
Уже к вечеру, как раз на ужин, из города прикатили. Людям вообще свойственно когда-нибудь и где-нибудь появляться. Они появляются на работе, дома, в театре, в камерах предварительного заключения, застревают в лифтах, толпятся в маршрутках, наступая друг-другу на ноги, их кладут в гроб, в конце концов. Но только счастливчики прибывают к ужину. Поголовье этих существ невелико, но они существуют, доказывая этим фактом величайший гуманизм Вселенной. Иначе всем бы просто тотально не везло.
Я сонно сидел на крыльце, провожая медленное время, текущее вдоль ограды, когда в калитку протиснулся оперуполномоченный Жуков. Глаза его были светлы, а папка, зажатая подмышкой, хранила мудрость. Серое пальто сидело на госте безукоризненно. Он недоуменно глянул на ржавый остов машины огнеборца подполковника Коломытова, почившего в ноябре и храбро потопал по дорожке. Почесав затылок, я вернулся к созерцанию. Щедрые дары благословенного Вардана Хугедовича грели мой правый карман.
«Блаженны праведники, наделяющие благостью», — подумал я.
Что думал об этом оперуполномоченный осталось неизвестным. Может быть, ничего. А может и наоборот, он нес в себе такую силу мысли, от которой, наш вечно ждущий папу космонавта, Петя — чемодан бросил бы свои искания и наконец-то выздоровел. Хотя бы до той меры, что позволила ему существовать в том безумном мире, царившем за воротами. Что же он думал, этот целеустремленный человек? Что? Никому это не было интересно. Планета вращалась под ним, люди заботились своими мелкими делами, а он шел, приподняв чисто выбритый подбородок.
— К вам поступили сегодня Дзоев Вардан Хугедович, Акимов Александр Николаевич, Тополянская Лия Тимофеевна? — спросил гость, устроившись напротив милейшего доктора Фридмана. Тот как раз ужинал, поглощая котлеты с макаронами.
Марк Моисеевич аккуратно подцепил кусок котлеты и вздохнул.
— Поступили, поступили, товарищ милиционер.
— Полицейский, — строго поправил его собеседник, и сглотнул слюну, — и не товарищ, а… Не товарищ, а хм… Иван Алексеевич.
— Как Бунин? — уточнил жующий психиатр.
— Какой Бунин? Из областного управления?
— Из областного… — печально подтвердил доктор Фридман.
— Он мне не родственник. А, что вы мне зубы заговариваете? Поступали вышеозначенные граждане?! На каких основаниях?
— Да, бог с вами! На общих, голубчик. — заверил собеседник, — лежат в общих палатах. На платных пациентов наша квота еще не утверждена.
Эту ценную информацию Иван Алексеевич переваривал секунд двадцать. Столовая была полна звоном ложек и разговорами постояльцев психбольницы. Вечер заглядывал в окна, весна топила снег, делая его серым. Сидевший в углу Герман Сергеевич Горошко снуло разглядывал разговаривающих и думал о шапочке из фольги. Его беспокоили нейтронная дыра Вени Чурова и ее последствия. Очень сильно беспокоили. Потому что не далее, как вчера он встретил в коридоре выходящую из женской уборной Марину Цветаеву. Та встряхивала мокрыми руками, роняя капли на линолеум.
— Микеша! — воскликнула она, — Душа моя! Ну, что же вы к нам не захаживаете?
То, что он никогда не был Микешей, да и с поэтессой знаком не был, вселяло самые черные опасения. Ему казалось, что завтра он может встретить еще кого-нибудь, а потом порождения неосторожного изобретения заполонят всю больницу, и каждое будет звать его этим подозрительным Микешей.
При этой мысли гражданин Горошко хлебнул из стакана и поморщился, компот был разбавлен щедрой Анной Ивановной.
— Что значит на общих, гражданин доктор? — подозрительно переспросил Иван Алексеевич. Дело тяготило его, ему хотелось полета, феерии, выстрелов, напряженной работы ума, хоть какой-нибудь тайны. А загадочное исчезновение тридцати тонн репчатого лука предназначенного для комбината школьного питания выглядело сущей ерундой и бесило гражданина полицейского, как бесят крошки в постели.
— А согласно конституции. Согласно конституции! — засвидетельствовал психиатр. — Каждому гражданину гарантированно койко-место в психиатрической больнице.
И действительно все двенадцать апостолов удобно расположились на временно пустующих койках. Лия Тимофеевна поселилась в палате бабки Агаповны, где тихо плакала, сидя на постели, а Вардан Хугедович учился стирать носки в раковине под присмотром санитара Прохора.
— Ты вот так на руки надень и мыль, мыль посильней. — сострадательно советовал ему Прохор. Тот сопел и намыливал носки хозяйственным мылом. Судьба сливового праведника была темна, а будущее непонятно. Завтра его ожидал праздник горздравотдела, что являлось твердым условием милейшего Марка Моисеевича. Доктор представлял Вардана Хугедовича именно тем гусляром, что входит и произносит «Гой еси, добры молодцы» несмотря на то, что произнести эти слова правильно, тот так и не смог. Лия Тимофеевна была назначена на роль царевны, а Сашка — крупа конька Горбунка. Передней частью которого, служил обдумывающий конструкцию шапочки из фольги гражданин Горошко.
— А чем они болеют? — глупо уточнил оперуполномоченный Жуков.
— Это допрос что ли, Иван Алексеевич? — возмутился доктор Фридман. — В медицине есть понятие врачебная тайна. И вы сами подумайте, чем мы тут занимаемся.
— Чем вы тут занимаетесь, как раз и непонятно, — огрызнулся тот, разглядывая сквозь открытые двери Вардана Хугедовича, выжимавшего в раковину постиранное. — Приняли двенадцать человек, неизвестно на каких основаниях. А они, между прочим, фигурируют в уголовном деле.
В ответ, доктор Фридман пожал плечами, уголовные дела его мало интересовали, его интересовали восемьдесят тысяч.
— Могу я их опросить? — спросил оперуполномоченный, — В первую очередь Дзоева.
— Не можете, голубчик, — мягко ответил собеседник, — Пациентов нельзя беспокоить, у них острая стадия. Стресс, так сказать.
— Но почему, доктор?
— Запрещено правилами, — развел руками тот. — Мне лечить, вам расследовать.
Растерянный Жуков огляделся в поисках поддержки. И единственным сочувствующим взглядом среди пустых жующих лиц был взгляд бабки Агаповны, которую два часа назад бесстыдно сместили с роли Ивана Царевича. Место ее тут же занял один из прытких пришлых — Антоша, бывший то ли начальником сектора, то ли еще кем-то в управлении образования. Эти неожиданные изменения принесли ей глубокие раны и добрая бабушка, появившись из палаты, строила планы мести, прихлебывая водянистый компот.
— Обижают тебя, пушистик? — каркнула она через всю столовую. — Оне могут, оне еще не такое могут!
— Дарья Агаповна! — возмутился Марк Моисеевич. — Не отвлекайтесь.
Показав ему язык, старушка уткнулась в свой стакан.
«Завтра!»-сладко подумала она, — «Завтра!»
— Мне необходимо их опросить, — тридцать тонн лука упрямо давили на разум Иван Алексеевича. Он разглядывал снующих пациентов, среди которых прятались его фигуранты, и тосковал. Девятое марта вообще сложно пережить, особенно если у тебя дома теща и жена. Эти два атома, из которых и состояло все мировое зло- называемое вегетарианством. Дурацкая Жуковская теща ударилась в него после визита одного проходимца, убедившего ее во вреде всего мясного.
«Дура-то, дура. Котлеты из капусты готовит. Разве из капусты можно?», — тосковал оперуполномоченный.
А еще был кредит на холодильник. И вечно занятая утром уборная. И однокомнатная, в которой стояли продавленный диван и раскладушка. Скука и беспросветность две сестры уныния седлали бедного оперуполномоченного. Он судорожно перебрал листки в папочке, будто там могло найтись средство от вселенской хандры и овощных котлет. Пара накладных и глупых бумажек с печатями мерзко хихикали над этой глупой затеей.
— Так вы отказываете мне, Марк Моисеевич? — неуверенно протянул он.
— Ну, вы сами посудите, Иван Алексеевич, поставьте себя на мое место, — психиатр подцепил котлетку вилкой.
— Не поставлю. — твердо ответила жертва капусты, проводив глазами мясо. Служебный долг и квартальная премия все еще бились о его сердце. Но бились слабо, неуверенно, будто силы уже покинули их и эти два обстоятельства пытались хоть как-то напомнить о себе. — Мне все это непонятно и подозрительно. Я на вас напишу жалобу. А завтра еще привезу повестку. Для ваших псевдобольных.
Доктор Фридман немного размыслил, как мыслят канатоходцы над серединой Ниагары. По большому счету Иван Сергеевич мог доставить массу неприятностей, которые осторожному эскулапу были совершенно не нужны. Глаза его собеседника св