I. Теперь господ нету, пора, кажется, знать.
II. Как же это нету. Я вместо якоря этого с камнем езжу, на леску весь хвост у кобылы обдергал, а они, окромя того, что у них снасть первосортная, номерная, еще на пуколках ездят… Небось для меня не приготовили…
I. Так вы на этом основании народное достояние расхищаете? С гайки начали, а теперь уж за буфера ухватились. Скоро целыми вагонами таскать начнете?
II. Вагоны для нас не подходящи.
I. То–то вот — не подходящи… А что подходяще, то все сопрете?
II. Как придется.
I. То есть как это — "как придется"?
II. Да так, таскаешь–то не для воровства, а потому, что вещь нужная. А она иной раз лежит без пользы… не хуже этого бутера.
I. А у вас он с пользой?
II. А как же. Ведь вот целый месяц ловлю, портки–то целы.
I. Помолчите, мне нужно записать.
II. А ну, ну… (Некоторое время молчит, потом усмехается и качает головой). Для грузила… ведь скажет тоже, ей–богу. Это тогда целую свинью на крючок сажать нужно.
I. Замолчите вы.
II. Я ничего… Иконки–то нету, отменили, знать. А вот с рыбкой это не пройдет. Без молитвы ни шута не поймаешь. Господин, а вы все–таки запишите, что без бутера нам никак невозможно. Вообче тяжелое и гладкое что–нибудь, чтобы было, чтоб за дно цеплялось, а порток не рвало… А Иван Михалыч Москвин тоже охотники, сейчас умереть! Как приедет, так сейчас ребят наших себе прикомандирует; выползков ему все носят. Он, ежели для рыбы, всякое дело бросит…
I. Ну, вот что: я сейчас буду протокол писать, так чтобы у меня не врать, меня не проведешь, я, брат, тоже рыболов.
II. О?!! (Крестится). Наконец–то на своего брата попал. А то, верите ли, господин, бывало судишься, так это не судьи, а дрянь одна; ему говоришь про выползка, а он тебе не понимает, что такое есть выползок. Так это не судья по–нашему, а просто дрянь. У вас–то на выползков ловят тут?
I. (Пишет). Ловят… А вы, значит, и еще судились кроме гайки?
II. Скрозь. И все из–за рыбы. Сколько я из–за нее потерпел, — перечесть невозможно. За кольцо судился, на станции вывернул (лески очень хорошо отцепляет). Потом за капусту. Ночью после дождя пошел к соседу в огород за выползками, да капусту потолок. Месяц опять отсидел. А все почему? Потому, что судьи в своем деле ни аза не понимают. Вы вот, как рыболов, все рассудите, а они что?
I. Один, братец ты мой, вред от тебя. Какой же ты гражданин, скажи на милость! Революция была, все кверху тормашками перевернулось, а ты, как сидел на своей рыбе, так и сидишь. В революции–то участия не принимал, небось?
II. Я тут лодку делал…
I. Опять глупость. Какой ты деревни?
II. Запишите Климовой, как раз супротив коровьего перехода. (Судья пишет). А у вас–то тут рыбка есть?.. (Молчание).
I. Вот ты по своей глупости делаешь черт знает что, а теперь приходится возиться с тобой, протокол писать. А это выходит по статье, не совсем для тебя приятной…
II… Уж вы смотрите так, как… Ох, и половились же мы в прошедчем году. Вот, братец ты мой, рыба шла, откуда что бралось!
I. Да подожди ты… (Говорит про себя). На месяц придется…
II. Чегой–то? (Молчание). Вы–то, что тут — на выползка или на простого червяка ловите?
I. Когда ты, наконец, угомонишься? Революцию проспал, обществу от тебя пользы — никакой, капусту чужую топчешь, гайки отвинчиваешь…
II. Да что вы все об гайке об этой!
I. Неужели тебе никогда в голову не приходило бросить это занятие, ведь сколько ты из–за него терпишь…
II. Придираются очень… Ведь из–за этой гайки чего только не наплели на меня: и злой умысел и кража. А там никакой кражи не было, не хуже этого… как его, бутера. Господа ловят — ничего, на пуколках разъезжают, а как мужичок себе полез, так не ндравится. Мне почесть все судьи говорили: брось да брось. Вот и вы тоже. Что ж, я много наловлю? Рыбы–то, слава тебе, господи, на всех хватит. Рыбу жалко, вот и придираются. Конешно, ежели сам рыболов, вот и завидки и берут.
I. Вот что, приятель, твое дело плохо; ты рецидивист…
II. К‑как?..
I. Рецидивист. Упорное расхищение народного достояния. Гайка там, капуста и прочее.
II. Так, так… Гайка эта, значит, теперь на всю жизнь пошла?
I. Да. А сейчас тебя придется отправить…
II. Опять сидеть?!
I. Опять. Иди в коридор, подожди там.
II. Покорно благодарю. Значит, нам одна линия: и при царе сидели и теперь сиди. Тоже рыболов… сволочь! Господи, когда ж это жить посвободнеет! (Уходит.)
НАСЛЕДСТВО
Поезд медленно взбирался на подъем. В стороне от полотна дороги виднелась усадьба с елками.
Посредине зеленой лужайки с бывшими когда–то цветниками возвышалась груда битых кирпичей и мусора. А по сторонам стояли с раскрытыми крышами амбары и сараи, с сорванными с петель дверями и воротами.
— Вон они, умные головы, что тут наработали, — сказал сидевший у окна вагона рабочий в теплом пиджаке и в шапке с наушниками. — Заместо того, чтобы народное добро сберечь, они по ветру его пустили.
— У нас тут везде так–то, — отозвался сидевший против него мужичок в полушубке, поминутно почесывавший то плечо, то под мышкой. — Я сторожем в саду был у нашего помещика, — вроде как садовник, — так все по бревну растащили. Дом был громадный, полы эти, как их… паркетные были, а в сенцах пол мраморными плитками весь выстелен был. Так их ломали, эти плитки–то, да таскали домой. Через месяц на этом месте только куча кирпичей осталась, не хуже этого. Вот ей–богу.
— Ну, вот, — сказал рабочий, — от большого ума.
— Потом сторожем меня от обчества к усадьбе приставили от разграбления, — продолжал мужичок.
— Что ж ты, сторожем был, а у тебя только кирпичи остались?
— Одна проформа, — сказал мужичок, махнув рукой и посмотрев в окно. — Им говоришь, а они: "Мы, говорят, тебя поставили, значит, мы хозяева. А то, говорят, вовсе прогоним, если воровать мешать будешь". Ну, недели две всего и посторожил.
— А от кого сторожил–то? — спросил кто–то.
-- …От кого… А кто ее знает, от кого. Для порядка, — сказал мужичок. — Да мне и не платили ничего, только что сам утащишь, то и есть.
В это время вошел новый пассажир, малый в картузе с острыми краями и с причудливой тросточкой, так что все сначала посмотрели на тросточку, а потом уже на него.
— Можно сказать, в наследство богатство досталось, — сказал рабочий, бросив взгляд на тросточку, — и ежели бы люди с разумом да с образованием, так тут бы каких делов наделать можно. Небось, сами в свиных закутках живете, а какой домино своротили ни за что.
— Я тут ни при чем, — сказал мужичок, — я брал, что без лому. И другие бы ничего. А тут в соседней деревне, как стали тащить, поневоле себе… Там целыми возами возили.
— Целыми возами! — сказал старичок из мещан в пиджаке и с толстым шарфом на шее, придвинувшись поближе к говорившим.
— Умные головы… — сказал опять рабочий, угрюмо глядя в окно, — заместо того, чтобы с пользой употребить, они его по бревну…
— Покамест ты их с пользой–то будешь употреблять, от них щепки не останется, — сказало дружно несколько голосов.
— Нешто можно, время горячее, — отозвался старичок с шарфом.
— Сначала захвати, а потом будет что с пользой употребить, — сказал еще голос невидимого пассажира откуда–то сверху. Очевидно, он лежал на самой верхней полке и, свесив оттуда голову вниз, слушал, что говорят.
— У нас тоже иные умники так–то вот говорили, все ждали, не трогали, а на поверку остались без всего, — сказал мужичок в полушубке.
— Это что там говорить. Бобы–то разводить всякий…
Рабочий, на которого напали со всех сторон, казалось, был сконфужен и некоторое время не находил, что сказать. Потом вдруг обернулся к мужичку, который в это время свертывал папироску, положив на колени кисет с махорчиками по углам, и спросил его в упор:
— К какой партии принадлежите?..
Все замерли, повернувшись к мужичку и ожидая, что он скажет.
— Социалисты мы… ну? — ответил мужичок, глядя прямо в глаза рабочему, как будто он был готов сколько угодно выдержать вопросов.
— Социалисты… Нешто социалисты так должны поступать?
— А как же еще?
— Как… — угрюмо отозвался рабочий, — чтобы всем досталось, вот как.
— Кто не зевал, тем и досталось. Нешто мы запрещали. Я вон сторожем был и то ни слова никому. Вот кабы мы сами воровали, а другим не давали, вот бы тогда другое дело.
— Тогда б вы вовсе жулики были.
— А теперь кто?
— А черт вас знает.
— То–то вот и оно–то.
— Без обозначенья остались… — заметил старичок с шарфом, с улыбкой слушавший разговор.
— Без обозначенья, зато с добром, — сказал сторож, сматывая кисет и держа свернутую папироску в зубах.
— С каким добром?
— С хлебом, с каким же больше… А вон у нашего барина в саду куклы белые какие–то были, так их, конечно…
— Толку мало…
— Мы тоже так–то, — сказал парень с тросточкой, — когда своего разбирали, так думали — конца добру не будет: и хлеба, и всего, а как пошли, так, окромя цветочков, да картинок, да финтифлюшек разных, ни черта и нету.
— Не понимаешь ни черта, — вот и нету, — сказал рабочий.
— Да чего ж тут понимать, — сказал парень, — кабы люди делом занимались, а то он все баб срисовывал.
— А куклы белые были? — спросил сторож.
— Были.
— Ну, вот, до старости дожили, а на уме все куклы.
— Вот так наследство досталось! — сказал старичок с шарфом, засмеявшись.
— Кто век свой не работает, от того много не останется.
— Цветочки да картинки получай. А тут хлеба нету.
— Мы этими картинками и так уж горшки, накрываем.
— Больше их и некуда.
— Опять же цветы эти… Вот себе только тросточку и сделал, — сказал парень.
Все посмотрели на тросточку.
— Из какого дерева? — спросил сторож, взяв в руки тросточку и осматривая ее.
— А чума ее знает. Высоченное какое–то стояло, листья в целый пирог… Это уж я из сучка сделал.