— Тише, тише, — испугался Мустыгин, — не хами.
— А во всем Костя Крючкин виноват, — зло сказал Борис Порфирьич. — Он выдавал зарплату. И подсунул мне запачканные. Друг называется! Предал меня!
— Да он тебе всегда завидовал, — вставила Соня. — Из зависти и подсунул.
— Обидно! — покачал головой Мустыгин. — Гробы должны быть как надо… Это же валюта, — и он вытянул губу. — Раз вместо зарплаты. К тому же международная! Везде ведь умирают — на всем земном шаре.
— Я этого Коське никогда не прощу, — твердо и угрюмо заявил Борис Порфирьич. — Морду ему вот этим облеванным гробом и разобью.
— Обменяй лучше. По-хорошему, — плаксиво вмешалась Соня. — Зачем врага наживать? Он тебе это запомнит.
— Конечно, папань, — солидно добавил Игорь. — Скажи, что, мол, ты, Костя, обшибся, — трусливо заволновалась Соня. — Со всяким бывает. И давай, мол, по-мирному. Сменяй гробы, и все тут. Эти ведь не продашь, даже самым бедным… Только гроб ему в харю не суй, слышь, Боря?
— Ну, что поделаешь! Сегодня уже поздно, а завтра суббота, — пригорюнился Сучков. — Как неприятно! Вечно у нас трудности. И в профсоюзе я скажу, чтоб ношеными гробами зарплату не выдавали. Наше терпение не бесконечно.
Все опять сели за стол.
— А может, спустишь гроб-то тот самый, бракованный? — замечталась Соня, подперев пухлой ладонью щечку. — А что? Я вот слышала, у Мрачковых только-только дед помер. Они бедные, где уж им нормальный гроб купить. Сбагри им. А с Крючкиным лучше не связывайся, что ты — не видишь человека? Да он тебя живьем съест, при первом удобном случае…
— Все равно отомщу, — прорычал Сучков.
И на следующий день пошел продавать тот самый подержанный и, возможно, даже облеванный гроб. К Мрачковым зашел быстро — не зашел, а забежал…
— Дед-то помер, Анисья! — с порога закричал Борис Порфирьич.
— Все знают, что помер.
— Ну вот, я с помощью к тебе. Хороший гроб по дешевке отдам! А то жрать нечего. Зарплату гробами нам выдают.
— Слышала.
— Ну раз слышала, так бери, не задерживайся.
Сучков действовал так резко, нахраписто, что Анисья Федоровна в конце концов поддалась.
— Возьму, возьму, — хрюкнула она, — только денег нет. Может, возьмешь чайниками?
— Я тебя, мать, стукну за такие слова, — рассвирепел Сучков.
— Чего меня стукать-то? — защищалась Анисья. — Денег ведь все равно нет. Стукай, не стукай. Сучков сбегал домой.
— Бери, Боря, бери! — увещевала его Соня. — Не будь как баран. Все-таки чайник лучше, чем гроб. Спокойней. Уютней. Еще лучше — возьми самоварами.
— Какие у нее самовары…
— Все равно бери.
Сучков позвал сына. Вдвоем дотащили гроб, перли через трамвайные линии, сквозь мат и ругань людей. Тачку не использовали, несли на своих.
Мрачковы встретили гроб полоумно.
— Какой-никакой, а все-таки гроб, — сказала сестра Анисьи. — Гробы на улице не валяются. Фу, целая гора с плеч.
Сучков набрал мешок чайников: но почти все какие-то старенькие. Правда, были и полуновые. Сухо распростившись с Анисьей, Сучков (сын еще раньше убежал) с мешком за спиной направился к себе. По дороге выпил, и половина чайников разбилась. Мрачковы гробом остались довольны.
— Выгодная сделка, — решили они.
А вот Борису Порфирьичу пришлось выдержать сцену.
— Чайники-то побитые почти все, — взвизгнула Соня. -
Это что же, им побитыми чайниками зарплату выдавали? Не ври!!!
Сучков нахмурился.
— Анисья сказала, что давали новые, но они сами со злости их побили. Да и я разбил штуки две, пока пил с горя. Не тереби душу только, Сонь, не тереби!
Соня присмирела.
— Ладно уж, садись кашку овсяную поешь. Ничего больше в доме нет. А то ведь умаялся.
Сучков покорно стал есть кашу. Соня пристально на него смотрела. Сучков доел кашу, облизал ложку.
— Боря, — вкрадчиво начала Соня, — мне кажется, Мустыгин преувеличил. Я все наши гробы подробно облазила. Ну, правда, тот, что ты сбагрил, был действительно облеванный. А остальные — ни-ни. Чистые гробы, как стеклышко. Один только — да, попахивает покойником и вообще подозрительный.
— Какой?
Соня показала глазами на гроб, стоящий около обеденного стола.
— Его бы хорошо тоже поскорей сбагрить, — продолжала Соня, попивая чай. — Неприятно, правда. Может быть, покойник был какой-нибудь раковый или холерный. Завтра выходной — снеси-ка на базар втихую, незаметно. Хоть на кусок мяса сменяй.
— Да куда ж я его попру на базар?! — рассердился Сучков и даже стукнул кулаком по тарелке. — Что я тебе, новый русский, что ли, все время торговать и барышничать?!
— Ой, Боря, не ори! Подумай, что исть-то будем завтра? Даже хлеба нет.
Сучков задумался.
— Вот что, — сказал он решительно. — Надо к Солнцевым пойти. Немедленно.
— Так у них же гробов полно! — Соня раскрыла рот от изумления.
— «Гробов полно»! — передразнил Сучков. — Без тебя знаю. Но они их приспособили. Вся квартира в гробах, и все пристроены — по делу. Даже корытника своего порой в гробу купают, говорят, что это, дескать, для дитя полезно. Может и наш приспособят. Один у них гроб — как журнальный столик, другой — для грязного белья, третий почему-то к потолку привесили, говорят: красиво.
— Ну что ж, сходи.
Сучков как помешанный вскочил с места, поднял гроб, что у обеденного стола, на спину и побежал.
Соня осталась одна. Игорь давно исчез куда-то. «Наверное, только ночью придет, — подумала она. — Кошка и та куда-то пропала».
На душе было тревожно не оттого, что назавтра есть ничего не осталось, а от какого-то глобального беспокойства.
— Хоть не живи, — решила она. Но тут же захотелось жить.
Борис Порфирьич пришел через полтора часа. С гробом. Еле влез в дверь.
— Ну, что?! — вскрикнула Соня.
— Морду хотели набить. Ихняя дочка четырнадцати лет так орала, всех соседей всполошила. Дескать, она уже и так вместо кровати спит в гробу, и ей это надоело! Что нам из гроба, толчок теперь, что ли, делать, кричала, хоть папаня на все руки мастер, но хватит уже! И мать ее поддержала. Как медведица ревела.
Соня вздохнула:
— Слава богу, что ноги унес.
— Так бы ничего, но гроб какой-то нехороший. Избавиться бы от него. Остальные я на неделе обменяю на картошку. Знаю где, — проговорил Борис Порфирьич, садясь за стол. — У самого Пузанова. У него картошка ворованная, он ее на что хошь обменяет. Ворованного он никогда не жалел.
— Да проживем как-нибудь. Игорь уже сам себе пропитание добывает. А что, иначе помрешь. Не до институтов. Но вот гроб этот какой-то скверный…
— Что ты привязалась к нему? Гроб как гроб. Ну да, паршивый. Ну да, бракованный. Но все-таки гроб. Гробы в пивной не валяются. Все-таки ценность.
Соня посмотрела вглубь себя.
— Да ты понюхай его еще раз, Боря. Какой он?
— Ну ладно. Из любви к тебе — понюхаю, так и быть. Сучков подошел к гробу и стал его обнюхивать и проверять. Даже выстукивать.
— Не стучи — черт придет, — испугалась Соня.
— Сонь, ведь запах от покойника не может так долго держаться. Ну, допустим, пустили этот гроб налево, — наконец сказал Сучков, — но небось почистили его от предыдущего мертвеца-то, да запах и сам должен пройти, ведь не сразу же его из-под покойника — и на зарплату? Запах должен пройти.
— Должен. А вот этот не проходит, — заупрямилась Соня. — В том-то и подозрение. Почему запах трупа так долго держится? Неужели ты не чувствуешь?
— Кажется, чуть-чуть, — остолбенело проговорил Сучков.
— Не кажется и не чуть-чуть, — решительно ответила толстушка Соня, подходя к гробу. — Я тебе скажу прямо, Боря, как бы тебе это ни показалось сверхъестественным: от этого гроба прямо разит мужским трупом. Вот так. Я женщина и завсегда отличу по запаху мужской труп от нашего, бабьего.
— Заморочила! — вскрикнул Борис Порфирьич. — Не хулигань, Соня. Гроб, скажу резко, дерьмо, а не гроб, но трупом почти не пахнет. Что ты законы химии нарушаешь?
— Останемся каждый при своем мнении, Боря, — спокойно ответила Соня. — Пусть Игорь придет и понюхает. Он человек трезвый.
— Он по уму трезвый, а придет пьян. Чего он разберет? Давай лучше в картишки сыграем, — предложил Сучков.
И они сыграли в картишки.
Темнело уже; Соня поставила самовар, достала из-под кровати запас сухарей. Кошка не приходила. Часам к восьми постучали. Борис Порфирьич открыл. Всунулось лицо Мустыгина.
— К вам гость, Соня, от дядюшки вашего.
— От Артемия Николаевича! Из Пензы! — вскрикнула Соня.
Из-за спины Мустыгина появился невзрачный старичок, рваненький, лохматенький, совсем какой-то изношенный, потертый, весь в пятнах.
— Проходите! — откликнулась Соня.
Сучков вопросительно посмотрел на жену.
— Да, дядюшка всегда был чудной, — рассмеялась Соня. — И люди вокруг него были чудные. Вы проходите, старенький!
Старичок оглянулся, высморкался. Мустыгин исчез за дверью: ушел к себе.
— Отколь ты такой, дед? — немножко грубовато спросил Борис Порфирьич.
Старик вдруг бросил на него взгляд из-под нависших седых бровей, сырой, далекий и жутковатый. И вдруг сам старичок стал какой-то тайный.
Соня испугалась.
— Из того гроба я, — сурово сказал старик, указывая на тот самый пахнущий гроб.
Супруги онемели.
— Мой гроб это. Я его с собой заберу.
И старик тяжело направился к гробу.
— Чужие гробы не надо трогать! — жестко проговорил он и, взглянув на супругов, помахал большим черным пальцем.
Палец был живее его головы.
Потом обернулся и опять таким же сырым, но пронизывающим взглядом осмотрел чету.
— Детки мои, что вы приуныли-то? — вдруг по-столетнему шушукнул он. — Идите, идите ко мне… Садитеся за стол. Я вам такое расскажу…
Сучковы сели.
Наутро Игорь, трезвый, пришел домой. Дома не оказалось ни родителей, ни гробов. Все остальное было в целости и сохранности. Потом появилась милиция.
Супруги Сучковы исчезли навсегда.