Нарядилась кикимора в длинное платье, которое сама связала из водорослей и кувшинок, красивый наряд получился: зеленый подол по земле стелется, кувшинки на плечах красуются, рукава изящно от ветра покачиваются. Фигурой-то природа-матушка Мавру не обидела, имела она талию тонкую, бедра ни узкие, ни широкие. Голова хоть и растрепанная, зато волос густющий, ну и пусть отдавал зеленью, черты лица аккуратные, а что самое главное, бородавок на теле не росло, тогда, как у прочих кикимор курице клюнуть негде было, не лица, а пни с маслятами.
Но, несмотря на добротность, не везло ей. Повстречала она как-то раз банника, забрел тот в лес после веселой ночи и заплутал, а Мавра пожалела несчастного и оставила заночевать у себя, так этот рукоблуд взялся приставать к кикиморе, да так рьяно, что чуть не совершил злодеянье и не попортил болотную красавицу. Кикимора тогда закричала, что было мочи, прибежали водяные и черти местные, схватили баламута, да пинками гнали до самого дому, вернее, бани. Не сложилось дружбы с банником. Был у нее на памяти и один из лесных – Аука. Вроде бодрый дух, ни зимой, ни летом не спал, все колобродил, только так голову Мавре заморочил, что еле она ноги от него унесла. А после третьего ухажера в лице черта лысого, вообще разуверилась в существах волшебных. Оттого-то и решила к людям пойти, что толку в лесу прозябать?
Идет, значит, Мавра по тропинке невидимой, песни поет, с птичками здоровается, как вдруг видит – что-то сверкнуло в кустах, а присмотрелась, так вообще чуть не присела – ружье охотничье! Потом и голос раздался:
- Стой! А-то стрельну!
- Стою, стою, - пропищала и без того бледная кикимора. – Я ж, это… шла мимо. Чего своей железякой размахиваешь?
- Ты кто такая? – говорил кто-то из кустов, только глазюки сверкали меж веток.
- Мавра, ки… - но призадумалась кикимора, ежели признается – пристрелить могут, все же люди трусливые, не любят духов лесных. – Местная я, - закончила Мавра и поклонилась.
- А чего зеленая такая? В болоте, что ли искупалась?
- Ну, было дело. Водица там полезная, молодильная.
- А-а-а, ладно.
Убрал охотник ружье и вышел из-за куста. Тут-то кикимора и захлопала глазами, мужик-то добротный: молодой высокий, рубаха того и гляди по швам разойдется от мощи богатырской, волосы русые, глаза синие. Закусила губу Мавра, поправила прелести свои в платье и выставилась:
- Куда путь держишь?
- На медведя иду. Обещался невестушке шкуру принести, тогда пойдет за меня замуж.
- Невесту, - скривившись, произнесла кикимора. – И тут осечка, - прошептала она, и хотела было уйти, но охотник преградил дорогу.
- Постой, Мавра. Ты же местная?
- Ну.
- Скажи, где берлога медвежья.
- Далече, милый, далече. Пойдешь прямо, холмы обойдешь, речку переплывешь, болото перелезешь и выйдешь к берлоге. Только сразу на медведя не ходи, передохни немного.
- Вот спасибо, девица.
Хмыкнула кикимора и дальше пошла. Вот же невезенье окаянное, куда ни плюнь, то дурные, то женатые, то пьянь беспросветная. И вот, впереди уже деревня показалась, осталось всего пару верст, как услышала Мавра за спиной шаги спешные, обернулась она резко и уже наброситься приготовилась, но так и застыла в позе:
- Ты? – обомлела Мавра, когда напротив охотника увидела. – Чего забыл? Дорогу повторить?
- Нет, девица, - замялся парень. – Одному как-то боязно по лесу дремучему бродить, может, составишь компанию? Сдается мне, ты тут лучше любого следопыта.
- А приставать не будешь? – усмехнулась Мавра.
- Окстись, - махнул рукой охотник. – Я человек порядочный.
- Ну, ладно. Гляди мне, я тут всех знаю…
Взглянула тогда кикимора на крыши домов, на тоненькие струйки дыма из труб, вздохнула с тоскою и отвернулась. Так и быть, решила Мавра, надобно помочь охотнику. Нехорошо, если такой мужик сгинет. А тот стоит во весь рот улыбается.
И отправились они в путь далекий, весь день шли, Мавра ему много чего поведала о жизни лесной, рассказала, где нечисть прячется, куда лучше не соваться, а где можно спрятаться. А охотник на ус наматывал, плохо он знал здешние места, поэтому каждое слово в уме записывал. К вечеру решили привал устроить, Мавра хворосту принесла, а мужичок костер развел, достал хлеб из котомки, репу, огурчики и поделился с новой знакомой. Сидели они, потчевались и беседы вели:
- Тебя как звать? – спросила Мавра.
- Даяном.
- А чего невеста послала так далеко? Не боится? Вдруг миша поломает?
- Ну а чего страшного? Поломает, значит, слабый я и Аленушку не достоин.
- Дурак ты, Даян, - засмеялась кикимора. – Медведь посильнее любого из нас будет, это ж зверь дикий. Господствует он тут, его сама природа бережет. Вот давеча жена его - медведица, потомство принесла. Хороши медвежатки получились, игривые, непоседливые. А ты ради какой-то бабы на него, да с ружьем. Глупые вы – люди.
- А ты что же? Не человек что ли?
- Ладно, - хлопнула она в ладоши, отчего огонь в секунду погас, - спать пора, охотник.
Даян же засомневался, почуял силу нечистую, но смолчал. Только ружье при себе оставил, когда на траве улегся. А Мавра преспокойно растянулась на землице прохладной и запела, да так сладко запела, что охотник захрапел в мгновение, ружье же сползло и мирно покоилось рядышком.
Наутро проснулся парень от запахов вкусных, открыл глаза, а перед ним картошечка печеная, ежевика ароматная и водица родниковая. А Мавры и след простыл. Вскочил Даян, да как принялся искать спутницу, кликал, кликал, но той будто и не было. Опечалился охотник, плюнул себе под ноги:
- Вот дурак, - бурчал он. – Обидел Мавру, она ведь поняла, что не верю ей. Эх, лапоть – и треснул себе ладонью по лбу.
Как вдруг недалеко смех послышался, за деревьями. Схватил Даян ружье, повесил за плечо, пригнулся сам и пошел на звук. Скоро послышался звериный рев наравне со смехом, перекрестился тогда охотник, но продолжил идти. Встал за деревом, выглянул и застыл. Там, в овраге Мавра сидела, а вокруг нее медвежата бегали, кувыркались. Гладила она их, малинкой прикармливала. Тут и пронеслось в голове Даяна, надо убить одного. Вот принесет шкуру Аленке, сразу она его полюбит и замуж пойдет, но стоило взвести ружье, как встретился он с лучистым взглядом Мавры, та смеялась, медвежат веселила, а они знай пищат да подвывают ну словно дети малые. То прыгают, то друг с другом сцепляются и кубарем катятся. А Мавра глаз с охотника не спускает, ждет…
И не выдержало сердце Даяна, опустил он ружье, а потом и вовсе бросил в высокую траву. Спустился к кикиморе, сел рядом:
- Прости меня, - заговорил он нежным голосом. – Свои желания превыше чужой жизни поставил. Тебя мне сама природа послала, чтобы ты мне глаза открыла.
- Ты хороший человек, Даян. У тебя душа есть и сердце ласковое. Будет еще тебе жена, но такая, которая полюбит просто так.
- А не нужна мне другая.
Даян накрыл худенькую ручку Мавры своей горячей ладонью. Засмущалась кикимора, отвернулась:
- А ну-ка, мишки – расцелуйте-ка его за меня, - прошептала она.
Сорвались медвежата с места, кинулись на Даяна и давай нос со щеками облизывать.
Вернулся охотник из лесу с невестой. Привел Мавру в свою избу, хозяйкой сделал.
А до чего дети у них были чудные, у сыночка глаза зеленые, у дочки – синие, а волосы рыжие. Любили они по лесу бегать и ворожить, то тропинки напутают, то лужицу осушат, а как в гости к кому придут, обязательно у хозяев молоко скиснет, но дети Мавры и Даяна добрые были, природу уважали, зверей жалели, да родителей почитали.
Орлица и Гарья
Давно уж по земле русской ходили легенды о сиринах – существах диковинных. Рассказывал народ дикости о коварстве их, изворотливости да кровожадности. Сколько воинов храбрых и люду простого полегло от когтей сих ужасных созданий.
Но мало кто знал, что водилась в одном дремучем лесу сирина особенная – людей голосом не сманивала, да и вообще, к человечине вкуса не имела. Жила себе Орлица на дереве высоком, что произрастало в самой темной части леса, охотилась на животину здешнюю, песни волшебные у озер да рек распевала. Рассветы встречала краса пернатая, сидя на самой верхушке старой осины, а закатами любовалась на выступе скалы из белых благородных пород. Так и жила девица - в ладу с собою, с природою.
Кликали ее Орлицей…
Захотела в один день сирина воспарить над землей так высоко, как только солнышко могло воссиять в часы утренние.
Лучи ласкали лик девичий, перья золотом отливали, ветер в ушах посвистывал, небывалые красоты под девою пологом расстилались. Летела сирина, не зная ни направления, ни места точного, что называется, лишь страстью к полету гонимая. Но вдруг ее взору пристальному явилась печальная картина. Во поле широком средь колосьев золотых возлежало на земле созданье раненое. Не двигалось, не дышало, лишь перья на могучей спине дыбились от ветра рьяного.
Любопытство возобладало над Орлицей, да и негоже было вот так мимо собрата-то пролетать. Еще какое-то время парила сирина над телом, подобно хищной птице над жертвой, а после пошла на снижение.
Поначалу дева побаивалась, кругами ходила вокруг пернатого, а тот ликом в траве возлежал, посему и разглядеть-то не получалось, что ж за зверь такой крылатый на земли русские пожаловал. А вдруг, злыдень какой? Может и поделом ему. Но сердцем сирина обладала большим, жалостливым, посему подошла вплотную к созданию и крылом по могучей спине провела. Зверь дернулся, хотел было крылья расправить, да не вышло, тут же кровь бурая закапала, окрасив побитые колосья.
- Кто такой? – чарующим голосом заговорила Орлица. – Чьих кровей будешь?
И тогда приподнял зверь голову. Сирина аж подпрыгнула, не доводилось еще встречать подобного чуда в родных местах – голова орлиная, на кончике клюва щиток золоченый поблескивает, уши рысьи, глаза кошачьи и взгляд такой пронзительный, будто насквозь видит.