В отличие от аристократичных левых интеллектуалов из Оксфорда, Ливингстон был своим в рабочих районах, легко находил общий язык с недавними иммигрантами, говорил о понятных всем проблемах, не упуская, однако, возможности привлечь на свою сторону и представителей интеллектуальной среды. Не отличался он особой чопорностью в отношениях с женщинами, а с мужчинами вообще не церемонился: если кто-то его доставал, мог в морду дать и с лестницы спустить.
Он открыто демонстрировал презрение к монархии, не скрывал своих симпатий к ирландским республиканцам, добивающимся независимости Ольстера от Великобритании, пренебрежение имперскими и аристократическими традициями. Королева со всем своим двором, лордами и гвардией, говорил Кен, годится только для привлечения иностранных туристов и развлечения детей. Куда большую симпатию и интерес городского лидера вызывали всевозможные этнокультурные меньшинства, начиная от пакистанских лавочников и заканчивая гомосексуалистами.
Он не стеснялся говорить всё что думает об эксплуататорской природе капитализма, империализме США и преступной природе неолиберальной политики. Впрочем, антиимпериалистические убеждения не помешали ему позднее поддержать бомбардировку Югославии («по гуманитарным соображениям»).
Главным достижением GLC в годы его первой администрации было резкое снижение цен на общественный транспорт. Наряду с этим городской совет активно давал деньги на различные коммунальные проекты, поддерживая всевозможные инициативы, формировавшиеся на низовом уровне. Так между «красным Кеном» и городом Лондоном начался роман, продолжавшийся неуклонно более 30 лет.
Консервативное правительство ненавидело GLC. Оно по суду добилось отмены решения о дешевых автобусных билетах, ссылаясь на то, что это якобы дискриминирует автовладельцев.
После того, как стало очевидно, что с помощью выборов отстранить от власти в столице Ливингстона и его команду невозможно, контролируемый тори парламент просто отменил в Лондоне городское самоуправление. Вместо выборного руководителя столицей теперь должен был управлять королевский министр.
Ливингстон тут же был с триумфом избран в палату общин, где стал источником постоянной головной боли не только для консерваторов, но и для своих соратников по лейбористской фракции, которых эпатировал своими радикальными заявлениями и выходками.
Собственно, тогда мы с ним и познакомились: палата общин была на каникулах, и Кен, явно страдавший от вынужденного безделья, пошел показывать мне внутренности Вестминстера. Как только мы зашли в зал заседаний, мой трехлетний сын немедленно обнаружил кнопку пожарной сигнализации и нажал ее. Появилась растерянная охрана, которая так и не могла понять, что происходит. Кен с отсутствующим видом стоял в центре пустого зала, смотрел в потолок и насвистывал какую-то песенку.
В готических кулуарах старого викторианского задания пыхтел главный советник Красного Кена, экономист Джон Росс, перетаскивавший со стула на стул огромного плюшевого медведя. Медведь был тотемом фракции, и относиться к нему требовалось с уважением, но места занимал чрезвычайно много, мешая совещанию Ливингстона со своим маленьким аппаратом.
Позднее Росс провел несколько лет в Москве, безуспешно пытаясь убедить российские власти не слушать неолиберальных американских экспертов и повнимательнее приглядеться к китайским экономическим реформам - его выступления оказались гласом вопиющего в пустыне.
По всей видимости, доклады Росса из Москвы 1990-х годов не вселили в Кена большого оптимизма: во время нашей следующей встречи в Лондоне депутат приветствовал меня изумленным вопросом: «Как, тебя до сих пор ещё не убили?»
Между тем времена менялись. Лейбористская партия укрепляла свои позиции, но одновременно резко сдвигалась вправо. Лидером партии стал Тони Блэр, не скрывавший своего восхищения политикой Тэтчер, которую надо было продолжать, только немного корректируя. Красный Кен оказался в жесткой конфронтации не только с Тори, но и с собственной партией.
Когда, в соответствии со своими предвыборными обязательствами, лейбористы, победившие на парламентских выборах, решили восстановить самоуправление Лондона, партийный аппарат сделал всё, чтобы не пустить «скандалиста» Ливингстона на учреждаемый пост мэра. Кен не подчинился партийному решению и заявил о готовности баллотироваться в качестве независимого кандидата. Выступив одновременно и против консерваторов, и против лейбористов, он с триумфом выиграл.
Структура управления городом теперь была совершенно иная, чем во времена GLC. Прежде всего, она стала более централизованной и авторитарной. Функции муниципального совета оказались почти декоративными, власть сосредоточилась в руках мэра и его аппарата.
Однако финансовые возможности и административные полномочия мэрии, в свою очередь, были ограничены центральным парламентом. Например, Ливингстон не мог теперь в полном объеме контролировать городской транспорт. Автобусы были приватизированы, а метро оказалось в совместном ведении с правительством, которое, несмотря на отчаянные протесты мэрии, активно занималось его приватизацией.
Решающую роль в управлении городом стал играть «ближний круг» советников мэра, среди которых выделялись бывшие активисты троцкистской группы Socialist Action: всё тот же Джон Росс, ведавший теперь автобусами, энергичный аппаратчик Редмонд О’Нил, известный экономист Алан Фриман.
Socialist Action формально была распущена, но почему-то в полном составе воссоединилась в составе муниципального управления. Некоторые троцкистские организации практикуют «энтризм» (проникновение) в массовые социал-демократические партии, считая, что это наилучший способ работать со «всё еще идущими за реформистами массами пролетариата». Socialist Action оказалась, видимо, единственной в истории группой, практиковавшей энтризм в ряды муниципальной бюрократии.
Первый срок правления Ливингстона знаменовался решительной борьбой против транспортных пробок, ставших бичом Лондона, как, впрочем, и других крупных городов. Борьба оказалась на удивление успешной. Движение автобусного транспорта было оптимизировано. Центр удалось разгрузить, введя плату за въезд для легковых автомобилей. Вопреки первоначальным опасениям, автомобилисты готовы были смириться с новыми правилами в обмен на прекращение ежедневной пытки многочасового ожидания в пробках.
Другим успехом мэрии стало введение единой транспортной карты Oyster Card. Почему проездной билет назвали «устрицей» - непонятно. Фриман по моей просьбе провел среди коллег маленькое расследование, но так и не добился ответа. Но как бы ее ни называли, а карточка оказалась на редкость удобной.
Во-первых, ездить по ней куда дешевле, чем каждый раз покупать билеты. Во-вторых, ее можно пополнить не только на станциях метро, но и в любом магазине. Дети с прошлого года стали ездить бесплатно (правда, система турникетов в метро не изменилась, так что теперь, проходя на станцию, надо быстро проталкивать ребенка перед собой, следя, как бы вас не прихлопнуло сзади дверцей).
Осенью 2004 года Лондон принял Европейский социальный форум - перед его открытием толпы делегатов выслушали в старинном соборе пламенную речь мэра, призывавшего бороться с империализмом.
Однако с течением времени отношения между мэром и лондонскими левыми неуклонно ухудшались. Мэрия ничего не смогла сделать, чтобы сдержать фантастический рост цен на недвижимость, ударивший по карманам городских масс. Муниципальная политика становилась всё более консервативной, активисты различных социальных движений, еще недавно запросто общавшиеся с «товарищем Кеном», теперь были отгорожены от него непробиваемым щитом бюрократии.
Ливингстон, известный в 1980-е годы своими симпатиями к Ирландской республиканской армии, отныне поддерживал антитеррористические меры полиции и правительства, которые казались избыточными даже с точки зрения многих консерваторов. Оправдывал он полицию и тогда, когда вместо опасного арабского террориста в лондонском метро расстреляли бразильского электрика.
В свою очередь, мэр сосредоточил свои политические усилия на том, чтобы добиться восстановления в Лейбористской партии. Настойчивость принесла плоды, и в 2004 году он баллотировался уже как официальный кандидат лейбористов: увы, в этом качестве он получил менее впечатляющий результат, чем за 4 года до того, когда один выступал против всех.
Это было «первым звоночком», свидетельствующим, что популярность Красного Кена идет на спад, а харизматичный мэр Лондона воспринимается горожанами просто как еще один обычный политик - такой же, как все.
На выборах 2008 года большинство левых организаций отказались поддерживать Ливингстона, выдвинув собственных кандидатов.
Правда, сложная система голосования давала избирателям право «второй преференции», иными словами, позволяла перераспределять голоса, отданные за аутсайдеров гонки, между ее лидерами. Но Кену это уже не помогло: консерваторы предложили лондонцам эксцентричного и неожиданного Бориса Джонсона, до странности непохожего на обычных чопорных тори.
Многим Джонсон казался клоуном от политики, тем более что публичную карьеру свою он начал именно как комедиант на телевидении. Однако если кто-то мог примирить жителей Лондона с консерваторами, то это был именно такой кандидат, весело рассказывающий о том, как в молодости курил траву и напивался до поросячьего визга, обещавший сожрать свой паспорт, размочив его в молоке вместе с корнфлексом, и подробно излагающий журналистам сплетни о склоках между сотрудниками собственного избирательного штаба.
И всё же главную причину поражения Ливингстона надо искать не в личности его соперника, а во всеобщем разочаровании лейбористами, одним из которых вновь стал в глазах избирателей мэр британской столицы. Муниципальные выборы оказались катастрофой для лейбористов по всей Англии, так что Лондон не исключение. Такого провала партия не знала уже лет сорок. Беда в том, что сам Ливингстон перестал быть исключением из общих политических правил, а ведь именно в этом была его главная сила.