ми же выбрали этих людей, эти порядки, эту политику. Сами и виноваты. С одной стороны, «альтернативы нет», а с другой стороны - приговор себе мы должны подписать сами.
Все это работало безупречно на протяжении десятка лет. И никто из руководства страны не понимает, почему такие же методы невозможно применять с тем же успехом еще одно-два десятилетия. А между тем произошло качественное изменение ситуации.
Начиная с 1993 года с каждыми выборами масштабы подтасовок и принуждения неуклонно возрастают. Чем больше масштабы подтасовок, тем менее значимым оказывается политический итог для массового сознания. Здесь, похоже, мы тоже подходим к определенному психологическому пределу. Люди официальным итогам выборов не верят. А следовательно, не чувствуют себя чем-то связанными с действующей властью.
Власть уже не воспринимается ни как своя, ни как законная. В 90-е годы Россия так или иначе приняла Ельцина. Его не любили, но его право властвовать нами признавали. С его постоянным присутствием смирились. Мечтали от него избавиться - и сами в это не верили.
Путина Россия не принимает. Можно нарисовать сколько угодно диаграмм, опубликовать несметное количество рейтингов, но люди все равно не чувствуют связи ни с новым лидером, ни с его окружением. Разрыв между кремлевской властью и миллионами ее подданных достиг критического предела. Власть действует по принципу «после выборов - хоть потоп». Выборы будут проведены на отлично. После этого настанет черед потопа.
ПЕРЕДЕЛ МЕЧТАНИЙ
Почему олигархи будут защищать не демократию, а только собственность
Либеральная интеллигенция испугана. Лидеры общественного мнения начала 90-х годов дружно говорят о «тоталитарном реванше», на антивоенном митинге в центре Москвы звучат те же речи. Угроза совершенно реальна. А вот слова звучат фальшиво, неуместно. В чем дело?
Образ врага
На протяжении десяти лет либеральные интеллектуалы пугали публику и друг друга возвращением коммунистов. Вообще-то большинство наших деятелей культуры или мэтров отечественной журналистики при коммунистах жили вполне сносно. Да, им мешали работать, но на самом-то деле никакого тоталитаризма давно не было. При тоталитаризме перестроек не бывает. Просто прорабам перестройки, ставшим затем певцами неолиберальных реформ, нужен был образ врага. Коммунисты на эту роль прекрасно подходили - благо про сталинские репрессии никто еще не забыл.
Образ врага получился до того страшный, что интеллектуалы в него сами поверили и испугались. Ради борьбы со страшной угрозой «тоталитарного реванша» действующей власти можно было простить все что угодно. Те самые люди, что сегодня кричат «демократия в опасности», в 1993 году приветствовали нарушение Конституции и стрельбу по парламенту. Те самые голоса, что предостерегают нас ныне против введения цензуры, еще недавно призывали запрещать «красные» издания.
Да, реальная опасность всегда приходит не оттуда, откуда ее ждут. Но это лишь часть проблемы. Главная беда в том, что наступление авторитаризма в постсоветской России готовили и поддерживали именно люди, до сих пор называющие себя демократами. Сейчас жалуются на принудительное единодушие прессы. А разве не была «демократическая» пресса так же единодушна в начале 90-х, когда ни одного критического слова в адрес «реформаторов» и Ельцина нельзя было сказать, не получив тут же ярлык «врага демократии»? Телевидение совершенно тоталитарно внушало нам пропагандистские клише, запугивало «красно-коричневой угрозой».
Да, разумеется, в 1991-1993 годах существовала и коммунистическая пресса, но доходила она только до коммунистов. Деятелям Верховного Совета для того и нужен был собственный орган, чтобы дать понять обществу, что в России существуют политические силы, не являющиеся коммунистическими, не выступающие за возврат к прошлому, но тем не менее не согласные с проводимой политикой. Сейчас уже можно констатировать, что почти все предостережения, которые делали в 1992-1993 годах экономисты, близкие к Верховному Совету, оказались верны. Развитие страны пошло именно по пути олигархического и периферийного капитализма, привело к деиндустриализации и обострению социальных противоречий. В 1993 году это было не менее очевидно, чем теперь. Если бы тогда критики реформ смогли достучаться до общественного мнения, многое сегодня было бы по-другому. Такой возможности народным депутатам 1992-1993 годов не дали, к ним прилепили образ врага.
А как известно, если враг не сдается, его уничтожают.
В 1993 году власть впервые переступила через закон и через кровь. Сделала она это под аплодисменты либеральной публики. Кто доказывал нам, что Конституцию можно нарушать ради политической целесообразности, кто выступал в прессе, оправдывая расстрел толпы у «Останкина», кто ходил радостно смотреть на горящий Белый дом?
После расстрела парламента либеральная интеллигенция с энтузиазмом поддержала авторитарную Конституцию 1993 года, которая по всем параметрам была огромным шагом назад по сравнению с законодательством 1991-1992 годов. Мало того что ельцинский Основной Закон сделал правительство и президента по существу неподотчетными, он поставил под их контроль Конституционный суд, тем самым положив конец независимости судебной системы.
Парламент превратился в декорацию, где могла сколько угодно заседать картонная оппозиция.
Первая война в Чечне была логическим продолжением стрельбы по Белому дому. В самом деле, почему нельзя бомбить дворец Дудаева в Грозном, если можно было в Москве стрелять по Дому Советов? Почему нельзя убивать мирных жителей в Чечне, если то же самое позволительно делать в собственной столице? Чем чеченские боевики лучше «красных» боевиков, которых так боялись в 1993 году?
Наши правозащитники сами призывали власть не считаться с законами и расправиться с инакомыслящими. И никому не приходило в голову, что «красные», оказавшись в меньшинстве, имеют такие же права человека, как и все остальные люди. Инакомыслящие имеют право на свое мнение даже тогда, когда оно нам не нравится, а право на свободу мысли, как заметила Роза Люксембург в полемике с Лениным, - это именно право на инакомыслие. Даже если ностальгирующие коммунисты не являются сторонниками демократии, они все равно остаются гражданами и должны быть защищены законом. Либеральная интеллигенция, избавившись от советской цензуры, не желала слышать голоса тех, кто страдал от новой постсоветской системы. В итоге она взяла на себя ответственность за все происходящие безобразия.
В 1996 году началась повторная пропагандистская истерика. В 1993-м можно было что-то объяснить новизной ситуации, непониманием возникших проблем. Спустя три года никакого морального алиби ни у кого не было. А запугивать народ Зюгановым можно было только по злому умыслу. Лидеры восстановленной компартии сами были прекрасно вписаны в ельцинскую систему, приобщены к тем же кормушкам. В 1996 году боялись не возврата коммунистов - боялись непредсказуемости, всегда связанной с демократией. Боялись дать народу самому сделать выбор. Голосовать, разумеется, надо было, но решать должны были не мы, а совсем другие люди и в другом месте. Потому-то выборы 1996 года фактически были проведены как безальтернативные - на фоне прозрачных намеков, что в случае неправильного голосования масс в стране начнется гражданская война (голосуй не голосуй, а власть кремлевская команда все равно не отдаст).
Чем выборы-1996 были лучше выборов-2000? В известном смысле они были хуже - из-за массового пособничества власти со стороны либеральной интеллигенции. Как заявил один главный редактор в 1996 году, «мы на время выборов заперли свою совесть в сейф». Да, заперли, но ключ потеряли.
Сегодня они, пожалуй, и хотели бы отыскать заветный ключик, да не так это просто…
Самокритика
Людям свойственно ошибаться, они имеют право менять свои взгляды. Проблема не в том, что кто-то поддержал Ельцина в 1993 или 1996 году. Даже не в том, что тем самым поддержали систему личной власти, которая неминуемо ведет к диктатуре. Проблема в другом: никто или почти никто не покаялся. Никто из тех, кто сегодня призывает дать отпор созревающей диктатуре, не имеет моральной храбрости, чтобы признать свою долю вины, чтобы сказать, что сам готовил ее. В этом смысле коммунисты оказались честнее «демократов». У коммунистов по крайней мере был ХХ съезд. Да, эта самокритика была непоследовательной, половинчатой, но она все же состоялась. Она, кстати, была и достаточно рискованной - и политически, и морально. Если после Сталина миллионы людей продолжали верить в коммунизм (не только как идею, но и как политическое движение), то не в последнюю очередь потому, что было обещано моральное самоочищение. После того как коммунистические партии, испугавшись собственной политической смелости, дали задний ход, моральный капитал был быстро утерян.
Либеральная интеллигенция сегодня не поднялась даже до морального уровня хрущевского Политбюро - а там, надо сказать, были далеко не ангелы. Андрей Бабицкий после расстрела Белого дома отослал Ельцину назад медаль, присвоенную ему за участие в первой защите Белого дома в августе 1991 года. Делать это он совершенно не был обязан - ведь в 1991 году он не совершил ничего такого, чего ему как гражданину или журналисту надо было бы стыдиться. И все же он должен был как-то обозначить свой разрыв с властью, свое неприятие авторитаризма, свою готовность идти против течения. И сделал он это в тот момент, когда либеральная публика еще вовсю пела хвалы президенту. Да, сегодня никто из тех, кто возмущается расправой над Бабицким, не рискнул отказаться от присвоенных властью наград и званий.
Да, бесспорно, те, кто сегодня запоздало протестует против удушения свободной прессы, расистской пропаганды, военной авантюры в Чечне и фальсификации выборов, в моральном и гражданском плане много лучше других своих коллег, монотонно восхваляющих и. о. президента и толпами ринувшихся выдвигать кандидатуру Путина на пост законного главного начальника. Да, лучше запоздалое несогласие, чем своевременное холопство. И все же этические вопросы к ним остаются. И дело сейчас не в том, чтобы тыкать в кого-то пальцем и поминать прошлое. Просто без трезвой оценки п