Миг нежданный налетел:
Под дыханьем обольщенья
Образ девы потускнел.
Молча, зеркало потока
Ей сказало: ты бледна!
И грустит она глубоко,
Милой краски лишена.
Вот светило дня сорвало
Темной ночи покрывало;
Розе верная, спешит
Дева в бархатное поле…
Вот подходит… чудный вид!
Роза, белая дотоле,
Алым пламенем горит;
Пред пришелицею бедной
Струи зари она пышней
И кивает деве бледной
Алой чашею своей.
Милый цвет преобразился:
Твой румянец, дева, здесь!
Не пропал он, – сохранился,
Розе переданный весь
Так впервые отлетело
Пламя с юной девы щек,
А листочки розы белой
Цвет стыдливости облек.
Так на первом жизни пире
Возникал греха посев, —
И досталось жить нам в мире
Алых роз и бледных дев!
Наездница
Люблю я Матильду, когда амазонкой
Она воцарится над дамским седлом,
И дергает повод упрямой рученкой,
И действует буйно визгливым хлыстом.
Гордяся усестом красивым и плотным,
Из резвых очей рассыпая огонь,
Она – властелинка над статным животным,
И деве покорен неистовый конь, —
Скрежещет об сталь сокрушительным зубом,
И млечная пена свивается клубом,
И шея крутится упорным кольцом.
Красавец! – под девой он топчется, пляшет,
И мордой мотает, гривою машет,
И ноги, как нехотя, мечет потом,
И скупо идет прихотливою рысью,
И в резвых подскоках на мягком седле,
Сердечно довольная тряскою высью,
Наездница в пыльной рисуется мгле:
На губках пунцовых улыбка сверкает,
А ножка – малютка вся в стремя впилась;
Матильда в галоп бегуна подымает
И зыблется, хитро на нем избочась,
И носится вихрем, пока утомленье
На светлые глазки набросит туман…
Матильда спрыгнула – и в сладком волненьи
Кидается буйно на пышный диван.
Черные очи
Как могущественна сила
Черных глаз твоих, Адель!
В них бесстрастия могила
И блаженства колыбель.
Очи, очи – обольщенье!
Как чудесно вы могли
Дать небесное значенье
Цвету скорбному земли!
Прочь с лазурными глазами,
Дева – ангел! Ярче дня
Ты блестишь, но у меня
Ангел с черными очами.
Вы, кому любовь дано
Пить очей в лазурной чаше, —
Будь лазурно небо ваше!
У меня – оно черно.
Вам – кудрей руно златое,
Други милые! Для вас
Блещет пламя голубое
В паре нежных, томных глаз:
Пир мой блещет в черном цвете,
И во сне и наяву
Я витаю в черном свете,
Черным пламенем живу.
Пусть вас тешит жизни сладость
В ярких красках и цветах:
Мне мила, понятна радость
Только в траурных очах.
Полдень катит волны света —
Для других все тени прочь,
Предо мною все ж простерта
Глаз Адели черна ночь.
Вот – смотрю ей долго в очи,
Взором в мраке их тону,
Глубже, глубже – там одну
Вижу искру в бездне ночи.
Как блестящая чудна!
То трепещет, то затихнет,
То замрет, то пуще вспыхнет,
Мило резвится она.
Искра неба в женском теле —
Я узнал тебя, узнал,
Дивный блеск твой разгадал:
Ты – душа моей Адели!
Вот блестящая взвилась,
Прихотливо поднялась,
Прихотливо подлетела
К паре черненьких очей
И умильно посмотрела
В окна храмины своей;
Тихо влагой в них плеснула,
Тихо в глубь опять порхнула,
А на черные глаза
Накатилась и блеснула,
Как жемчужина, слеза.
Вот и ночь. Средь этой ночи
Черноты ее черней,
Дивно блещут черны очи
Тайным пламенем страстей.
Небо мраком обложило;
Дунул ветер; из – за туч
Лунный вырезался луч
И, упав на очи милой,
На окате их живом
Брызнул мелким серебром.
Девы грудь волнообразна,
Ночь тиха, полна соблазна…
Прочь, коварная мечта:
Нет, Адель, живи чиста!
Не довольно ль любоваться
На тебя, краса любви,
И очами погружаться
В очи черные твои,
Проницать в их мглу густую
И высматривать в тиши
Неба искру золотую,
Блестку ангельской души?
К Н-му
Не трать огня напрасных убеждений
О сладости супружнего венца,
О полноте семейных наслаждений,
Где сплавлены приязнию сердца!
Венец тот был мечты моей кумиром,
И был готов я биться с целым миром
За ту мечту; я в книге дней моих
Тогда читал горячую страницу,
И пел ее – любви моей царицу —
Звезду надежд и помыслов святых.
Небесный луч блистал мне средь ненастья,
Я чувствовал все пламя бытия
И радостно змею – надежду счастья
Носил в груди… прекрасная змея!
Но весь сосуд волшебного обмана
Мной осушен; окончен жаркий путь;
Исцелена мучительная рана,
И гордостью запанцирилась грудь.
Не говори, что я легок и молод!
Не говори, что время впереди!
Там нет его: закованное в холод,
Оно в моей скрывается груди.
Напрасно ты укажешь мне на деву,
Не хладную к сердечному напеву
И сладкую, как в раскаленный день
Для бедуина пальмовая тень, —
Я не хочу при кликах «торжествуем»
Притворствовать у ангела в очах
И класть клеймо бездушным поцелуем
На бархатных, малиновых устах.
Пускай меня язвят насмешкой люди,
Но грудь моя, холодная давно,
Как храм пустой, где все расхищено,
К божественной да не приникнет груди!
Да не падет на пламя красоты
Морозный пар бесстрастного дыханья!
Не мне венец святого сочетанья:
В моем венце – крапивные листы.
Былых страстей сказанием блестящим,
Отчетами любви моей к другой
Я угожу ль супруге молодой
И жаждущей упиться настоящим?
Удел толпы – сухой, обычный торг —
Заменит ли утраченный восторг?
Нет; пусть живу и мыслю одиноко!
Пусть над одним ревет судьбы гроза!
Зато я чист; ужасного упрека
Меня не жжет кровавая слеза.
Пускай мой одр не обогрет любовью,
Пусть я свою холодную главу
К холодному склоняю изголовью
И роз любви дозволенных не рву, —
Зато мой сон порою так прекрасен,
Так сладостен, роскошен, жив и ясен,
Что я своим то счастие зову,
Которого не вижу наяву.
Новое признание
Поэта сердце в дар примите!
Вот вам оно! в нем пышет жар.
Молчите вы – ужель хотите
Отринуть мой священный дар?
О, как лукаво вы взглянули!
Понятен мне язык очей:
О прежней вы любви моей
Мне превосходно намекнули.
Вы говорите: «Бог с тобой!
Ты перед девою другой
Все сердце сжег, поэт беспечный,
И хочешь искру предо мной
Теперь раздуть в золе сердечной».
Нет, вы ошиблись, говорю,
Не прежним сердцем я горю:
Оно давно испепелилось,
Из новое родилось, —
И я вам Феникса дарю!
Могила
Рассыпано много холмов полевых
Из длани природы обильной;
Холмы те люблю я; но более их
Мне холм полюбился могильный.
В тоске не утешусь я светлым цветком,
Не им обновлю мою радость:
Взгляну на могилу – огнистым клубком
По сердцу прокатится сладость.
Любви ли сомнение в грудь залегло,
На сладостный холм посмотрю я —
И чище мне кажется девы чело,
И ярче огонь поцелуя.
Устану ли в тягостной с роком борьбе,
Изранен, избит исполином,
Лишь взгляну в могилу – и в очи судьбе
Взираю с могуществом львиным.
Я в мире боец; да, я биться хочу.
Смотрите: я бросил уж лиру;
Я меч захватил и открыто лечу
Навстречу нечистому миру.
И бог да поможет мне зло поразить,
И в битве глубоко, глубоко,
Могучей рукою сталь правды вонзить
В шипучее сердце порока!
Не бойтесь, друзья, не падет ваш певец!
Пусть грозно врагов ополченье!
Как лев я дерусь; как разумный боец,
Упрочил себе отступленье.
Могила за мною, как гений, стоит
И в сердце вливает отвагу;
Когда же боренье меня истомит,
Туда – и под насыпью лягу.
И пламенный дух из темницы своей
Торжественным крыльев размахом
К отцу возлетит, а ползучих гостей
Земля угостит моим прахом.
Но с миром не кончен кровавый расчет!
Нет, – в бурные силы природы
Вражда моя в новой красе перейдет,
И в воздух, и в пламя, и в воды.
На хладных людей я вулканом дохну,
Кипящею лавой нахлыну;
Средь водной равнины волною плесну —
Злодея ладью опрокину!
Порою злым вихрем прорвусь на простор,
И вихрей – собратий накличу,
И прахом засыплю я хищника взор,
Коварно следящий добычу!
Чрез горы преград путь свободный найду;
Сквозь камень стены беспредельной
К сатрапу в чертоги заразой войду
И язвою лягу смертельной!
Песнь соловья
Средь воскреснувших полей