Возвращеньем былой круговерти
Очарован, отвергнут, казнен...
У Любви, у Надежды, у Смерти
Не бывает прошедших времен.
ПРИЧИНА ОТКАЗА ОТ ЭМИГРАЦИИ
Осень. Угасшие лица.
Улицы тусклая медь...
И я замечаю у птицы
То, что мешает взлететь,
Дернуться, выкрикнуть хрипло
И двинуть в чужие края:
Зернышко риса прилипло
К нижней губе воробья...
Октябрь 1993.
ДЕНЬ АНГЕЛА НОЧИ
Она не полюбила:
Взяла, да не дала...
Зато и не курила —
— не пила!
Пройти хотела мимо —
Почти уже прошла,
Да дверью прищемила
край крыла.
И тело отпустила,
Но душу увлекла
Безвольным шевелением
весла...
Бесстрастна и бескрыла,
Но все-таки мила —
Она совсем забыла,
кем была...
Это стихотворение целиком приснилось мне 6.04.1994 (в Благовещенье!) около 4 часов ночи: его распевал, аккомпанируя себе на лире, мордатый, пьяный какой-то Ангел... Он сидел, свесив ноги, прямо на столе среди выпивки и закуски... Здесь дописаны только первые две строки третьего блока, потому что после слов «край крыла» раздался скрип и хлопок двери, звук рвущейся ткани, резкий визг — вроде бы девичий, но очень уж какой-то утробный... Ангел вздрогнул, сбил лирой со стола бутылку, скрутил в сторону звуков фигу, потом изобразил еще более непристойную фигуру. Лицо его скривилось сначала горестной, а потом саркастической усмешкой... Пение, впрочем, не прекращалось — видимо, пел он под фонограмму. Слова третьего блока были почти полностью заглушены всем этим безобразием...
ШКОЛЬНЫЙ ФОКСТРОТ
Мне сон приснился снова,
Как будто в полвосьмого,
Небритый и проснувшийся едва,
Иду я шагом тяжким
В эсэсовской фуражке
По коридорам школы тридцать два.
И наша директриса
Метнулась, словно крыса:
Почуяла, что стало горячо!
И смотрит с кислой рожей
На плащ из черной кожи,
Витой погон и «шмайсер» за плечом.
Ребята в старших классах
Застыли в круглых касках,
Икают от испуга кореша:
Фальшиво улыбаются,
Но трогать опасаются
Попрятанные в парты ППШ.
Зашел я с автоматом
К седьмым, восьмым, девятым,
Железными подковками звеня...
Вооружен неплохо я,
Но почему-то охаю,
Что нету огнемета у меня.
И чувствую лопаткой,
Что все не слишком гладко,
И обреченно озираюсь я:
Крадется за спиною
Овчаркою седою
Учи-ительница пе-ервая моя-я!
Когда в ночном кошмаре
Физрук в хмельном угаре
По рации с КремлTм заговорил,
Проснулся я, моргая:
Ох, мама дорогая,
Зачем я милой школы не спалил!?
10 мая 1994 г.
***
Надоедливой мухой — весна,
Не поспать допоздна.
Толку с этой весны —
Только то, что оборваны сны,
Потому что на самом-то деле была лишь одна
Та весна, где Она, та весна, где Она, та весна...
Октябрь 1994 — март 1995.
LYING TO THE SKY
Лишнее всё —
и лицо,
и одежда,
и мысли,
Мебель
и стены,
Ковры
и постельные рвы...
Здесь неизменно нужна только плоскость травы,
Чтобы вкусить неизбежное семя измены.
Нужен лишь свет через линзы чердачных прорех,
Призрак Луны
Или вспышка дневного Светила,
Чтобы и ты, наконец, поняла и простила
Старое Время за первый родительский грех.
Чтобы потом, восходя на заоблачный суд,
Там, где напрасны мечты и нелепы желанья,
Ты, наконец-то, МЕНЯ привела в оправданье
И, наконец-то, поверила:
НЕБУ НЕ ЛГУТ!
19.01.93
НЕ ЗНАЕТ НИКТО(три способа трансцендентальной связи)
Я пишу тебе письма, надеясь на милость огня.
Я пишу и пишу, не надеясь на милость ответа,
И они улетают, как бабочки, к лампе рассвета,
И сгорают, едва долетев до грядущего дня...
Я пишу в поездах на дистанции «осень — зима»,
Где колеса условны, а сердце стучит бестолково,
Я пишу даже там, где не пишут обычного Слова,
Где велят каждый день «начинать с делового письма»...
Но без марки конверт! — он не будет отправлен тебе,
Не вернется назад, окровавлен, обуглен, подмочен.
Эти строки не терпят преград и цензурных пощечин,
Их прочтет, задыхаясь, лишь ветер в каминной трубе...
Напиши мне и ты, как бы ни был сейчас я далек,
Напиши и прочти, или сразу сожги, не читая,
Чтобы там, где над пеплом кружит белокрылая стая,
Промелькнул к предрассветному пламени твой мотылек...
Напиши только то, что считаешь возможным сама.
Напиши мне ответ, без него я и в землю не лягу.
Напиши, ведь с тех пор, как китаец придумал бумагу,
Не писали на ней ничего, драгоценней письма...
Позвони в никуда — я услышу, о чем ты молчишь,
Поезжай на метро по кольцу без пятнадцати полночь,
И, пока не закрыт перегон, ты, конечно же, вспомнишь
Эти станции в мокрых плащах театральных афиш...
Я пишу тебе письма, надеясь на милость огня,
Я дышу в телефон, не надеясь на милость ответа,
Я лечу в ледяных поездах, и спасибо за это,
За письмо, за звонок и за то, что ты есть у меня...
20 апреля 1992.
СТРАННАЯ ПТИЦА ПО ИМЕНИ ЛЮБОВЬ
Снова осень протянет холодную руку —
такая сухая ладонь! —
прикоснись, погадай! Проведи остриём по хрустящим прожилкам листка:
Эта тонкая линия — просто река,
но сгорели ее берега,
и уходит за Край
Порожденье воды и песка...
Ни ее глубина, ни изгибы волны,
ни движение медленных вод
не берутся в расчет И уже никому не видны.
Только странная, глупая птица
Любовь сумасшедшие песни свои здесь над нами поет
По пути из безводной страны.
ДАМА, НЕ ДЕЛАВШАЯ ГЛУПОСТЕЙ
Спроси у Зеркала, не ставшего льстецом,
Зачем оно нетронутым осталось?
И для чего ему твоя усталость?
И что там у него с твоим лицом?
Но розовый исколотый язык
Показывать не следует, однако:
«Ах, помнится, вчера мы ели раков!
И, помнится, еще там был балык!»...
Спроси у Зеркала, зачем ему глаза?
Спроси у глаз, куда они смотрели
Все эти октябри и все апрели?..
Но по стеклу — вода, а не слеза...
Спроси у Зеркала, зачем ему рука?
Возьми его протянутую руку,
И ты поймешь по лопнувшему звуку,
Что нет тебе прощения пока...
Ну, так спроси его, знакомо ли со мной?
Промедли в ожидании ответа,
И снова в наказание за это
Меня ты не увидишь за спиной...
И хрупкое безмолвие губя
Жестоким и решительным расколом,
Взмахни и запусти в стекло тяжTлым...
И все спроси, но только у себя!
11.02.93.
УЛАН-БАТОР
Восторженная Песнь монгольского цирика, разжалованного и демобилизованного. (Отрывок)
Из-за ветром обветренных гор,
Из-за снегом заснеженных скал
Пробирается Красный Батор —
Наш родной Юмжагийн Цеденбал.
И косматое знамя его
Развевается в разных местах.
Для врагов он укор и позор,
Для друзей и товарищей — страх!
— Окончание Песни было заглушено непочтительным ржанием степного табуна. 1998.
ИНОК
На понедельник встану рано.
Тисненый вензель чемодана
Пудовой гирей, как ни странно,
Не будет больше тяжек мне.
И лишь тогда я успокоюсь,
Когда чужой зеленый поезд,
В тоннель протиснувшись по пояс,
Затараторит в тишине.
И вот тогда хмельной попутчик,
Всем отъезжающим наскучив,
Возьмет гитару и научит
Меня ценить ее недуг.
Он запоёт, и я запомню
Тревожный голос незнакомый.
Стихи порочащей истомой
Заполнят мой усталый слух:
«Капает закат вино.
Ветрены долин уста.
Нет, не я один устал,
Медленная ты не та
Давно...
Белая вода в полях
Не напоит корни пней.
Обессилела земля:
Нелегко шагать, пыля,
По ней...»
Побагровевшему соседу,
Так подогревшему беседу,
Я не поведаю, что еду
Туда, где не бывать ему.
Куда не ездят по билету,
Где нет конца весне и лету
И благоденствия поэту.
Куда? — И сам я не пойму...
Я вас покину там, где рифма
Меня хлестнет азартом ритма,
Где гекзаметр Афин и Рима
Растормошит былую грусть.
И, убегая по перрону,