— И как можно быстрее, — добавила Сиенна с безотлагательностью в голосе. — Вероятно, это наша единственная надежда на предотвращение чумы Зобриста.
— Держи, — сказал Лэнгдон, защищая рукой маску. — Вы обещали, что, как только мы благополучно окажемся на борту этого поезда, вы ответите мне на некоторые вопросы о последних нескольких днях. До сих пор все, что я знаю, — то, что ВОЗ приняла меня на работу в Кембридже, чтобы помочь расшифровать версию карты Зобриста. Кроме этого, вы ничего не сказали мне.
Доктор Феррис неловко переместился и снова начал царапать сыпь на лице и шее.
— Я вижу, что вы расстроены, — сказал он. — Я уверен, что это печально не помнить то, что произошло, но говоря с медицинской точки зрения… — Он посмотрел на Сиенну для подтверждения и затем продолжил. — Я настоятельно рекомендую вам не расходовать энергию, пытаясь вспомнить специфические особенности, которые вы не можете помнить. Жертвам амнезии лучше, чтобы забытое прошлое оставалось забытым.
— Оставить всё как есть!? — Лэнгдон ощутил растущее негодование. — Пропади оно пропадом! Мне нужны ответы на кое-какие вопросы! Ваша организация затащила меня в Италию, где в меня стреляли, и я потерял несколько дней жизни! Я хочу знать, что произошло!
— Роберт, — вмешалась Сиенна, ее спокойная манера говорить была очевидной попыткой успокоить его. — Доктор Феррис прав. Это определенно повредило бы твоему здоровью, внезапно перегружать тебя информацией. Подумай о крошечных обрывках, которые ты действительно помнишь — седая женщина, «ищи и обрящешь», корчащиеся тела с карты ада — эти образы заполонили твое сознание чередой спутанных, не поддающихся контролю воспоминаний, которые почти вывели тебя из строя. Если доктор Феррис начнет подробно излагать события прошлых нескольких дней, то он почти наверняка всколыхнет и другие воспоминания, и твои галлюцинации могут повториться снова и снова. Ретроградная амнезия — серьезное заболевание. Вызов неуместных воспоминаний может чрезвычайно подорвать психику.
Об этом Лэнгдон не подумал.
— Должно быть, у вас сильное ощущение непонимания происходящего, — добавил Феррис, — но в данный момент нам нужен в неприкосновенности ваш рассудок — с тем, чтобы мы могли продвинуться дальше. Нам совершенно необходимо выяснить, что пытается сообщить маска.
Сиенна кивнула.
— Кажется, доктора сошлись во мнении, — мысленно отметил Лэнгдон.
Лэнгдон тихо сидел, пытаясь побороть чувство неопределенности. Это было странное ощущение: встретить абсолютно незнакомого человека и понимать, что на самом деле ты знаешь его несколько дней. Затем снова Лэнгдона посетила мысль, что в его глазах есть что-то знакомое.
— Профессор, — сочувственно сказал Феррис, — я вижу, что вы не уверены, стоит ли мне верить, и это можно понять, учитывая через что вы прошли. Одним из распространенных побочных эффектов амнезии является небольшая паранойя и недоверие.
Это имеет смысл, — подумал Лэнгдон, учитывая, что я не могу доверять даже собственному разуму.
— Говоря о паранойе, — пошутила Сиенна, явно пытаясь разрядить обстановку. — Увидев вашу сыпь, Роберт подумал, что вы подхватили черную чуму.
Опухшие глаза Ферриса расширились, и он рассмеялся вслух.
— Эта сыпь? Поверьте мне, профессор, я бы не смог лечить чуму антигистамином, отпускаемым без рецепта. — Он вытащил маленький тюбик с лекарством из своего кармана и бросил его Лэнгдону. Конечно же, это был полупустой тюбик антиаллергического крема против зуда.
— Извините за это, — сказал Лэнгдон, чувствуя себя дураком. — Длинный день.
— Не беспокойтесь, — сказал Феррис.
Лэнгдон повернулся к окну, наблюдая, как блеклые тона итальянской провинции соединяются в спокойном коллаже. Виноградники и фермы встречались теперь всё реже, равнины сменились подножием гор Апеннинского полуострова. Скоро поезд будет пробираться извилистым горным перевалом, а потом опять снизится, прокладывая путь на восток, к Адриатическому морю.
Я направляюсь в Венецию, — подумал он. Искать чуму.
Этот странный день создавал у Лэнгдона впечатление, будто он движется через пейзаж с одними только раплывчатыми очертаниями, без каких-либо деталей. Похоже на сон. Ирония была в том, что от кошмара люди обычно пробуждаются… Лэнгдон же проснулся, чтобы увидеть кошмар.
— Лира за твои мысли, — прошептала Сиенна позади него.
Лэнгдон взглянул на неё, вымученно улыбнувшись.
— Всё представляю себе, как я проснусь дома и окажется, что всё это дурной сон.
Сиенна скромно склонила голову.
— И ты бы не скучал по мне, если бы проснулся и понял, что я была нереальной?
Лэнгдон вынужден был усмехнуться.
— Да, действительно, я бы немного скучал по тебе.
Она погладила его колено.
— Прекратите мечтать, профессор, и приступайте к работе.
Лэнгдон неохотно повернул глаза к морщинистому лицу Данте Алигьери, который безучастно смотрел со стола перед ним. Мягко, Лэнгдон поднял гипсовую маску и перевернул ее в руках, пристально вглядываясь в вогнутую внутреннюю сторону на первую строчку написанного по спирали текста:
«Вы, одержимые игрой ума…»
Лэнгдон сомневался, что в данный момент он был таким.
Тем не менее, он принялся за работу.
За триста километров впереди несущегося поезда, на якоре в Адриатическом море по-прежнему стояла яхта «Мендасиум». Находившийся на одной из нижних палуб помощник Ноултон услышал тихий стук костяшек о стену своей застеклённой каюты и нажав кнопку под рабочим столом, превратил непрозрачное стекло в прозрачное. По ту сторону материализовалась невысокая смуглая фигура.
Хозяин.
Он выглядел мрачным.
Без единого слова он вошел, запер дверь каюты и щелкнул переключателем, который снова превратил стеклянную комнату в непрозрачную. От него пахло алкоголем.
— Видео, которое оставил нам Зобрист, — сказал хозяин.
— Вы уверены, сэр?
— Я хочу видеть его. Сейчас.
Глава 63
Роберт Лэнгдон наконец закончил расшифровывать и переносить спиральный текст с посмертной маски на бумагу, и они могли проанализировать его более тщательно. Сиенна и доктор Феррис столпились поблизости, стараясь помочь, а Лэнгдон приложил все усилия, чтобы не обращать внимание на продолжающееся почесывание Ферриса и его затрудненное дыхание.
Он в порядке, — сказал себе Лэнгдон, сосредотачивая свое внимание на стихе перед ним.
— Вы, одержимые игрой ума,
Постигнете сокрытое ученье
За пеленою странного стиха.
— Как я упоминал ранее, — начал Лэнгдон, — первая строфа поэмы Зобриста дословно взята из Дантового Ада — как предостережение читателю о том, что слова имеют более глубокий смысл.
Аллегорический труд Данте был столь насыщен скрытыми суждениями о религии, политике и философии, что Лэнгдон часто предлагал своим студентам изучать этого итальянского поэта так же серьёзно, как Библию — читая между строк и стремясь понять глубинный смысл.
— Исследователи средневековых аллегорий, — продолжал Лэнгдон, — обычно подразделяют предмет своего анализа на две категории: «текст» и «образ», причём текст — это буквальное содержание труда, а образ — символическое послание.
— Хорошо, — с жаром сказал Феррис. — То, что поэма начинается с этих строк…
— Предполагает, — продолжила Сиенна, — что поверхностное прочтение может выявить только часть истории. Истинное значение может быть скрыто.
— Да, что-то вроде этого. — Лэнгдон снова посмотрел на текст и продолжил читать вслух.
— Ищи в Венеции предательского дожа,
Что обезглавливал мечом коней
Да кости вырывал слепым во смертном ложе.
— Что ж, — сказал Лэнгдон, — не уверен насчет лошадей без головы и костей слепца, но похоже, мы должны отыскать конкретного дожа.
— Могилу дожа… я полагаю? — спросила Сиенна.
— Или же статую или портрет? — ответил Лэнгдон. — Дожей уже как столетиями не существует.
Венецианские дожи были наподобие герцогов в других итальянских городах-державах, и более чем сотня их правили Венецией на протяжении тысячи лет, начиная с 697 года нашей эры. Их родословная прервалась в конце восемнадцатого века с завоеванием Наполеона, но их слава и власть до сих пор оставались предметом восхищения историков.
— Как вам может быть известно, — сказал Лэнгдон, — две наиболее популярные туристические достопримечательности Венеции — Дворец дожей и Собор святого Марка — были построены дожами и для дожей. Многие из них похоронены прямо там.
— А знаешь ли ты, — спросила Сиенна, глядя на стих, — был ли дож, который считался особенно опасным?
Лэнгдон присмотрелся к проблемной строке. Искать в Венеции предательского дожа.
— Не знаю ни одного, но в поэме ведь не слово «опасный», а «предательский». Есть разница, по крайней мере, в мире Данте. Предательство — один из семи смертных грехов — худший из них, по существу, за него наказывают в последнем, девятом круге ада.
По определению Данте, предательство направлено на того, кого любят. Известнейший в истории пример этого греха — предательство Иудой любимого им Иисуса, это деяние Данте считал столь гнусным, что отправил Иуду в самое глубинное ядро ада — место, названное Иудеккой, по имени его самого нечестивого обитателя.
— Хорошо, — сказал Феррис, — итак, мы ищем дожа, совершившего акт предательства.
Сиенна кивнула в знак согласия.
— Это позволит нам ограничить перечень возможного. — Она остановилась, вглядываясь в текст. — Но вот следующая строка… о доже, отрубавшем коням головы? — она подняла глаза на Лэнгдона. — Был такой дож, что рубил головы лошадям?
Образ, который Сиенна пробудила в Лэнгдоне, напомнил ему жуткую сцену из «Крёстного отца».
— Не припомню. Но согласно тому же тексту, он ещё «вырывал кости у слепых». — Тут он взглянул на Ферриса. — У вас ведь телефон с интернетом?