Только в этот момент, когда он вошел на защищенную площадь, Лэнгдон осознал насколько уникален город.
Звуки.
Фактически без автомобилей или моторизованных средств передвижения любого вида, Венеция обладала блаженным отсутствием обычного городского движения, метро и сирен, оставляя звуковое пространство для выразительной, немеханической палитры человеческих голосов, воркования голубей и ритмичных скрипок, исполняющих серенаду постоянным зрителям в уличных кафе. Венеция не походила ни на какой другой столичный центр в мире.
Когда лучи вечернего солнца начали падать на собор Святого Марка с запада, бросая длинные тени на плиты площади, Лэнгдон взглянул на шпиль колокольни, которая возвышалась над ней, над старинным венецианским пейзажем. Верхняя крытая галерея башни была заполнена сотнями людей. Даже сама мысль о том, чтобы подняться туда, заставила его содрогнуться, и он опустил голову и продолжил двигаться сквозь человеческое море.
Сиенна легко поспевала в ногу с Лэнгдоном, но Феррис отстал, и она решила идти чуть медленнее, чтобы держать обоих мужчин в поле зрения. Но теперь, поскольку расстояние между ними выросло, она нетерпеливо оглянулась. Феррис ткнул себя в грудь, показывая, что его мучает одышка, и жестом предложил ей идти вперёд.
Сиенна подчинилась и быстро пошла вслед за Лэнгдоном, потеряв Ферриса из виду. Но, пока она прокладывала себе путь через толпу, щемящее чувство не отпускало её — странное подозрение, что Феррис отстаёт преднамеренно… словно пытается создать дистанцию между ними.
Привыкшая доверять своим инстинктам, Сиенна нырнула в нишу и выглянула из тени, осматривая толпу позади себя в поисках Ферриса.
Куда он делся?!
Было похоже, как будто он больше даже не пытался следовать за ними. Сиенна изучала лица в толпе, и наконец она увидела его. К ее удивлению Феррис остановился и низко присел, что-то печатая на своем телефоне.
На том же самом телефоне, про который он говорил мне, что у него разряжена батарея.
Внутренний страх охватил ее, и снова она знала, что должна доверять этому чувству.
Он лгал мне в поезде.
Сиенна наблюдала за ним и пыталась представить, что он делает. Тайно пишет кому-то? Занимается исследованиями за ее спиной? Пытается решить тайну стихотворения Зобриста раньше, чем это смогут сделать Лэнгдон и Сиенна?
Без всяких разумных объяснений, он откровенно лгал ей.
Я не могу доверять ему.
Сиенна раздумывала, должна ли она возмутиться и противостоять ему, но она быстро решила скрыться в толпе прежде, чем он разыскал ее. Она снова направилась в базилику в поисках Лэнгдона. Я должна попросить его больше ничего не раскрывать Феррису.
Она была всего в пятидесяти ярдах от базилики, когда почувствовала, как сильная рука схватилась за ее свитер сзади.
Она обернулась и оказалась лицом к лицу с Феррисом.
Человек с сыпью сильно задыхался, пробираясь сквозь толпу и пытаясь догнать ее. В нем было что-то безумное, чего Сиенна не замечала прежде.
— Извини, — сказал он, едва в состоянии дышать. — Я заблудился в толпе.
Мгновение Сиенна смотрела в его глаза, она знала.
Он что-то скрывает.
Когда Лэнгдон подошел к базилике Св. Марка, он с удивлением обнаружил, что за ним больше не следовали его два компаньона. Также удивительным для Лэнгдона было отсутствие очереди из туристов, ждущих, чтобы войти в церковь. С другой стороны Лэнгдон понял, что были поздние дневные часы в Венеции, время, когда большинство туристов (их энергия ослабевает от тяжелых обедов из пасты и вина) решило прогуляться до базарной площади или выпить кофе, а не пытаться впитать в себя больше истории.
Ожидая, что Сиенна и Феррис могут появиться в любой момент, Лэнгдон перевёл взгляд на вход в базилику. Иногда обвиняемый в том, что у него «сбивающее с толку обилие входов», нижний фасад здания был почти полностью занят фалангой из пяти утопленных подъездов, украшенных колоннами, сводчатыми арками, а широко раскрытые бронзовые двери, пожалуй, делали здание, по крайней мере, вполне доброжелательным.
Один из лучших в Европе образчиков византийской архитектуры, собор Св. Марка имел сугубо неяркий и причудливый внешний вид. В отличие от строгих серых башен Нотр-Дам и Шартра, он казался впечатляющим, но все же каким-то гораздо более приземленным. Большую в ширину, чем в высоту церковь покрывали пять округлых белых куполов, которые придавали ей воздушный, почти торжественный вид, что привело к сравнению собора Св. Марка с верхушкой из безе свадебного торта в нескольких путеводителях.
Высоко на самом верху крыши церкви, стройная статуя Святого Марка смотрела сверху вниз на площадь, носившую его имя. Его ноги покоились на вершине арки, украшенной гребнем, покрашенной в темно-синий цвет и покрытой золотыми звездами. На этом красочном фоне мерцал венецианский золотой крылатый лев — талисман города.
Тем не менее, одним из самых знаменитых сокровищ Святого Марка являлись статуи, расположенные ниже золотого льва — изображающие четырёх гигантских медных жеребцов — которые в данный момент сверкали в лучах предвечернего солнца.
Лошади Св. Марка.
Словно готовые в любой момент спрыгнуть на площадь, эти бесценные четыре изваяния, как и многие другие сокровища Венеции, были вывезены из Константинополя в качестве трофея во времена крестовых походов. Ещё одно трофейное произведение искусства выставлено пониже коней у юго-западного угла храма — высеченная из пурпурного порфира скульптура под названием «Тетрархи». Эта композиция широко известна тем, что лишилась ступни одной из фигур при грабительском вывозе её из Константинополя в тринадцатом веке. В 60-х годах прошлого века эта ступня чудесным образом нашлась в Стамбуле. Венеция подала прошение о получении недостающего фрагмента скульптуры, но турецкие власти ответили простым посланием: «Поскольку саму скульптуру вы похитили, мы оставляем себе ногу».
— Мистер, вы покупаете? — прозвучал голос женщины, заставив опустить взор Лэнгдона вниз.
Коренастая цыганка держала длинный шест, на котором висела коллекция из венецианских масок. Большинство из них были выполнены в популярном стиле Вольто — стилизованные, белые маски с полным лицом, которые часто надевали женщины во время карнавалов. Ее коллекцию также составляли игривые, закрывающие лицо не полностью маски Коломбина, несколько масок Баута с треугольным подбородком и Моретта без закрепляющих ленточек. Впрочем, несмотря на эти красочные изделия, внимание Лэнгдона захватила единственная, серовато-черная маска, висевшая сверху шеста, мертвенные глаза которой, казалось, уставились прямо вниз на Лэнгдона поверх длинного, крючковатого носа.
Врачеватель чумы. Лэнгдон отвратил взор, ему не нужно было напоминаний, чем он занимается в Венеции.
— Так покупаете? — повторила цыганка.
Лэнгдон вяло улыбнулся и помотал головой.
— Sono molto belle, ma no, grazie.[270]
Когда женщина отошла, взгляд Лэнгдона последовал за зловещей маской чумы, всплывавшей поверх голов. Он тяжело вздохнул и снова поднял глаза к медным изваяниям на балконе второго этажа.
И тут его осенило.
Лэнгдон почувствовал, как неожиданно нагрянувшие элементы стремительно начинают стыковаться — кони собора Св. Марка, венецианские маски и награбленные сокровища из Константинополя.
— Боже мой, — прошептал он. — Вот оно!
Глава 72
Роберта Лэнгдона пронзила мысль.
Лошади Св. Марка!
Эти четыре великолепных лошади — с их королевскими шеями и мощными хомутами — пробудили в Лэнгдоне внезапные и неожиданные воспоминания, одно из которых, как он теперь понял, содержало объяснение важного отрывка таинственного стихотворения, написанного на посмертной маске Данте.
Лэнгдон однажды побывал на свадебном приёме у знаменитостей на исторической конной ферме Раннимед в Нью-Хемпшире, за которой закрепился образ победителя Кентукского дерби Дэнсера. В числе щедро оплаченных развлечений, гостям представили выступление известной конной труппы «Под маской» — потрясающее зрелище, в котором всадники действовали в великолепных венецианских костюмах и масках «вольто интеро», полностью закрывающих лицо. У этой труппы были черные как смоль верховые кони фризской породы — крупнее их Лэнгдон никогда не видел. Обладая мощнейшим сложением, эти удивительные животные с топотом носились по полю, демонстрируя пульсирующие мускулы, шерсть на брюхе и метровые гривы, дико развевавшиеся позади длинной, грациозной шеи.
Красота этих существ произвела такое впечатление на Лэнгдона, что после возвращения домой он почитал о них в интернете и обнаружил, что порода когда-то была фаворитом у средневековых королей, использовалась в качестве боевых лошадей и спасена от исчезновения в последние годы. Первоначально известное как Эквус робустус, современное название породы, из фризского языка, было данью их родине Фрисланд, голландской провинции, которая была местом рождения блестящего графика М. К. Эшера.
Как оказалось, сильные тела ранних фризских лошадей вдохновили на создание здравой эстетики лошадей Св. Марка в Венеции. Согласно веб-сайту, лошади Св. Марка были так красивы, что они стали «художественными произведениями, исторически наиболее часто подверженными кражам».
Лэнгдон всегда полагал, что эта сомнительная честь принадлежала Гентскому Запрестольному образу и нанес быстрый визит на веб-сайт ARCA (The Association for Research into Crimes Against Art), чтобы подтвердить свою теорию. Ассоциация исследований преступлений против искусства не предложила категорической расстановки, но они действительно предлагали краткую историю беспокойной жизни скульптур как цель мародерства и грабежа.
Эти четыре медных коня были отлиты в четвёртом веке неизвестным греческим скульптором на острове Хиос, где оставались до тех пор, пока Феодосий II не вывез их в Константинополь для установки на Ипподроме. Потом при Четвёртом крестовом походе, когда войска венецианцев разграбили Константинополь, действующий дож потребовал, чтобы эти ценные статуи доставили оттуда морем в Венецию, что было почти подвигом при их весе и размерах. Кони прибыли в Венецию в 1254 году и были установлены перед фасадом собора Св. Марка.