– Серьезно? Я не знал, что Кирш еще и художник.
– Ну, художник он или нет, – рассмеялся Уинстон, – это вам решать.
Следуя указаниям Уинстона, Лэнгдон подошел к большой нише, где уже столпилось довольно много гостей, созерцавших огромную плиту из засохшей грязи и глины, висевшую на стене. Лэнгдону это напомнило окаменелости, выставленные совсем в других музеях. Но здесь не было никаких окаменелостей. Зато были грубо выдавленные отпечатки, вроде тех, что любят оставлять дети на полузастывшем цементном растворе.
– Неужели это сделал Эдмонд? – процедила блондинка с ботоксными губами и норкой на плечах. – По-моему, чушь.
В Лэнгдоне проснулся преподаватель:
– На самом деле довольно остроумно. Лучшее, что я видел в этом музее.
Женщина обернулась и с неприязнью посмотрела на Лэнгдона:
– Вот как? Может, просветите меня?
С удовольствием. Лэнгдон подошел к плите поближе.
– Прежде всего знаки, которые Эдмонд выдавил на глине, – это дань уважения самому раннему типу письма, клинописи. – Женщина бросила удивленный взгляд на Лэнгдона. – Три больших знака, – продолжил он, – слово «рыба» на ассирийском языке. Это называется пиктограммой. Присмотревшись внимательнее, мы увидим справа открытый рот рыбы, а в треугольничках вполне угадывается чешуя, которая, как известно, покрывает рыбье тело.
Другие зрители, стоявшие рядом, тоже принялись изучать глиняную плиту, явно заинтересовавшись.
– Если мы посмотрим сюда, – продолжил Лэнгдон, указывая рукой на ряд точек, – то увидим цепочку следов позади рыбы, что обозначает ее эволюционный путь. Как мы знаем, далее этот путь ведет на сушу. – Тут зрители согласно закивали. – И наконец, звездочка справа. Это один из древнейших символов Бога.
– Получается, рыба ест Бога? – удивилась блондинка.
– Именно. Перед нами ироническое изложение теории Дарвина: творение в процессе развития пожирает творца. Эволюция уничтожает религию. – Лэнгдон небрежно пожал плечами. – Довольно остроумно.
Уходя, он слышал, как зрители удивленно переговариваются у него за спиной, и тут же зазвучал смех Уинстона:
– Браво, профессор! Думаю, Эдмонд оценил бы вашу импровизированную лекцию. Мало кто способен это расшифровать.
– Ну, – усмехнулся Лэнгдон, – в этом и заключается моя работа.
– Понятно, почему мистер Кирш просил меня отнестись к вам с особым вниманием. Он также просил показать вам еще кое-что. То, чего сегодня не увидит никто из приглашенных.
– Вот как? И что же?
– Видите проход справа от стеклянной стены?
Лэнгдон посмотрел направо:
– Да.
– Отлично. Будьте добры, пройдите туда.
Слушая Уинстона, Лэнгдон осторожно подошел к входу в коридор, пару раз оглянулся и, убедившись, что никто его не видит, проскользнул за колонну. Пройдя несколько метров, он оказался перед запертой металлической дверью с кодовым замком.
– Наберите шесть цифр. – И Уинстон продиктовал их.
Лэнгдон нажал шесть кнопок и услышал, как щелкнул замок.
– Входите, профессор.
Лэнгдон немного помедлил, гадая, что его ждет. Собравшись с духом, открыл дверь. Впереди была темнота.
– Я скоро включу свет, – сказал Уинстон. – Входите, профессор, и закройте дверь.
Лэнгдон осторожно переступил порог, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Прикрыл дверь и тут же услышал, как замок опять щелкнул. Из углов заструился мягкий свет. Перед Лэнгдоном постепенно возникала сводчатая пещера, огромная, словно ангар для «Боинга-747».
– Три тысячи сто квадратных метров, – сообщил Уинстон.
Помещение, похоже, было больше атриума. Свет становился все ярче, и Лэнгдон стал различать массивные объекты на полу – семь или восемь мрачных форм. Они походили на динозавров, следящих за ним из ночного сумрака.
– Господи, что это? – воскликнул Лэнгдон.
– «Материя времени», – бодро ответил Уинстон. – Самый тяжелый экспонат нашего музея. Больше девятисот тонн.
Лэнгдон все еще не мог прийти в себя.
– Но я-то почему здесь?
– Как я уже говорил, мистер Кирш просил показать вам эти любопытные объекты.
Лампы наконец загорелись в полную силу, огромное пространство залил мягкий белый свет. Лэнгдон, потеряв дар речи, смотрел на то, что находилось перед ним.
Я оказался в параллельной вселенной.
Глава 7
Адмирал Луис Авила, подходя к охране на входе в музей, посмотрел на часы.
Точно по расписанию.
Он предъявил Documento Nacional de Identidad[307], и сотрудники службы безопасности начали искать его имя в списке гостей. Авила на мгновение засомневался, а вдруг его нет в этом списке. Но, слава Богу, нашли в самом конце – добавили в последний момент – и Авилу пропустили.
Как и обещал Регент. Непонятно, как ему это удалось. Говорят, список приглашенных защищен, как бронированный сейф.
Авила подошел к рамке металлоискателя, достал мобильный и положил в лоток. Потом очень осторожно вынул из кармана кителя тяжелые четки и бережно опустил их на телефон.
Аккуратнее, повторял он мысленно. Как можно аккуратнее.
Охранник махнул рукой в сторону рамки металлодетектора и переставил лоток с личными вещами Авилы на другую сторону «границы».
– Que rosario tan bonito[308], – сказал охранник, любуясь металлическими четками с крупными тяжелыми бусинами и толстым крестиком с закругленными концами.
– Gracias[309], – ответил Авила и мысленно добавил: я сам их сделал.
Авила благополучно прошел через рамку. Забрал из лотка телефон и четки, положил в карман кителя и направился к столу регистрации, где ему выдали странные наушники.
Я сюда не на экскурсию пришел, подумал Авила. Меня ждет работа.
Проходя по атриуму, он выбросил наушники в первую попавшуюся корзину для мусора.
Авила беспокойно озирался – ему надо было найти укромное место, чтобы позвонить Регенту и сообщить, что он благополучно проник в музей.
За Бога, отечество и короля, подумал он. Но в основном – за Бога.
В это самое время затерянный в залитой лунным светом пустыне в окрестностях Дубая семидесятивосьмилетний почтенный аллама Саид аль-Фадл полз из последних сил, увязая в глубоком песке. Идти он больше не мог.
Обожженная кожа покрылась волдырями, горло саднило так, что было трудно дышать. Песчаные ветры давно ослепили его, но он продолжал ползти. В какой-то момент ему послышался звук мотора дюнного багги, но это было лишь завывание ветра. Вера в то, что Бог спасет, давно оставила аль-Фадла. Стервятники уже не кружили над ним, а спокойно ковыляли следом.
Высокий испанец, который этим вечером напал на него в машине, все время молчал. Он пересадил аль-Фадла на пассажирское кресло и повез в пустыню. Через час остановился, приказал пленнику выйти и уехал, оставив алламу в кромешной тьме без воды и еды.
Похититель ничего не говорил и ничего не объяснял. Единственная зацепка – черная татуировка на правой ладони. Аль-Фадл успел рассмотреть странный незнакомый символ.
Несколько часов он брел по пескам, тщетно взывая о помощи. Изнемогая от жажды, уткнувшись головой в горячий песок и чувствуя, как сердце бьется уже с перебоями, он в тысячный раз спросил сам себя:
Кому нужно меня убивать?
И вдруг с ужасом понял, что на этот вопрос есть только один ответ.
Глава 8
Роберт Лэнгдон с удивлением рассматривал странные экспонаты – плавно изогнутые гигантские стальные листы, тронутые ржавчиной. Они были установлены так, что получились свободно разбросанные объекты высотой чуть более четырех с половиной метров. У объектов были разные текучие формы: длинные волны, незамкнутые цилиндры, спирали.
– Итак, «Материя времени», – повторил Уинстон. – Художник – Ричард Серра. Листы из тяжелого металла, поставленные на ребра, создают ощущение нестабильности. Но на самом деле они устойчивы. Накрутите долларовую банкноту на карандаш, снимите и поставьте на ребро – закрученная банкнота будет вполне устойчива, что обеспечено геометрией.
Лэнгдон остановился у огромного усеченного конуса. Слегка наклоненные стенки его были покрыты налетом ржавчины, словно мхом. Странное сочетание несокрушимой силы и хрупкого равновесия.
– Обратите внимание, профессор: эта форма не замкнута.
Лэнгдон пошел вокруг металлической стены и обнаружил зазор – словно ребенок попытался нарисовать окружность, но не довел линию до конца.
– Разомкнутые края оставляют проход – это дает возможность посетителям исследовать внутреннее пространство.
Если только посетитель не страдает клаустрофобией, подумал Лэнгдон и торопливо отошел в сторону.
– У экспоната, который сейчас перед вами, – продолжал Уинстон, – тоже есть внутреннее пространство. Три изогнутые полосы, поставленные на ребра, образуют два волнообразных коридора длиной более тридцати метров. Это произведение называется «Змея», и наши юные посетители с удовольствием бегают по ее «коридорам». А если два человека встанут в противоположных концах «коридора», то смогут переговариваться даже шепотом, словно стоят лицом к лицу.
– Уинстон, все это очень интересно. Но не могли бы вы объяснить, почему Эдмонд попросил показать мне именно этот зал? – Он знает, что я не любитель подобных произведений.
– Главное, что он попросил показать вам здесь, – ответил Уинстон, – это экспонат под названием «Закрученная спираль». Впереди и чуть правее. Видите?
Лэнгдон посмотрел в указанном направлении. Да до нее идти метров восемьсот!
– Да, вижу.
– Отлично. Пойдемте посмотрим?
Лэнгдон окинул унылым взглядом бесконечное пространство ангара и покорно зашагал в сторону спирали под неумолкающий голос Уинстона: