егодня хожу по твоей земле, Германия, и моя любовь к тебе расцветает романнее и романнее. Я видел цепенеют верфи на Одере, я видел фабрики сковывает тишь. Пусть,не верю, что на смертном одре
лежишь. Я давно с себя лохмотья наций скинул. Нищая Германия, позволь мне, как немцу, как собственному сыну, за тебя твою распеснить боль.
Рабочая песнь
Мы сеем, мы жнем, мы куем, мы прядем, рабы всемогущих Стиннесов. Но мы не мертвы. Мы еще придем. Мы еще наметим и кинемся. Обернулась шибером, улыбка на морде,история стала. Старая врет. Мы еще придем. Мы пройдем из Норденов сквозь Вильгельмов пролет Бранденбургских ворот. У них доллары. Победа дала. Из унтерденлиндских отелей ползут, вгрызают в горло доллар, пируют на нашем теле. Терпите, товарищи, расплаты во имя... За все за войну, за после, за раньше, со всеми, с ихними и со своими мы рассчитаемся в Красном реванше...
На глотке колено. Мы - зверьи рычим. Наш голос судорогой немится... Мы знаем, под кем, мы знаем, под чьим еще подымутся немцы. Мы еще извеселим берлинские улицы. Красный флаг,мы заждались вздымайся и рей! Красной песне из окон каждого Шульца откликайся, свободный с Запада Рейн.
Это тебе дарю, Германия! Это не долларов тыщи, этой песней счета с голодом не свесть. Что ж, и ты и я мы оба нищи, у меня это лучшее из всего, что есть.
1922 - 1923
О ПОЭТАХ
Стихотворение это одинаково полезно и для редактора
и для поэтов
Всем товарищам по ремеслу:
несколько идей
о "прожигании глаголами сердец
людей".
Что поэзия?! Пустяк. Шутка. А мне от этих шуточек жутко.
Мысленным оком окидывая Федерацию готов от боли визжать и драться я. Во всей округе тысяч двадцать поэтов изогнулися в дуги. От жизни сидячей высохли в жгут. Изголодались. С локтями голыми. Но денно и нощно жгут и жгут сердца неповинных людей "глаголами". Написал. Готово. Спрашивается - прожег? Прожег! И сердце и даже бок. Только поймут ли поэтические стада, что сердца сгорают исключительно со стыда. Посудите: сидит какой-нибудь верзила (мало ли слов в России есть?!). А он вытягивает, как булавку из ила, пустяк, который полегше зарифмоплесть. много ль в языке такой чуши, чтоб сама колокольчиком лезла в уши?!! Выберет... и опять отчесывает вычески, чтоб образ был "классический", "поэтический". Вычешут... и опять кряхтят они: любят ямбы редактора лающиеся. А попробуй в ямб пойди и запихни какое-нибудь слово, например, "млекопитающееся". Потеют как следует над большим листом. А только сбоку на узеньком клочочке коротенькие строчки растянулись глистом. А остальное одни запятые да точки. Хороший язык взял да и искрошил, зря только на обучение тратились гроши. В редакции поэтов банда такая, что у редактора хронический разлив желчи. Банду локтями, дверями толкают, курьер орет: "Набилось сволочи!" Не от мира сего стоят молча. Поэту в редкость удачи лучи. Разве что редактор заталмудится слишком, и врасплох удастся ему всучить какую-нибудь позапрошлогоднюю залежавшуюся "веснишку". И, наконец, выпускающий, над чушью фыркая, режет набранное мелким петитнком и затыкает стихами дырку за дыркой, на горе родителям и на радость критикам. И лезут за прибавками наборщик и наборщица. Оно понятно набирают и морщатся.
У меня решение одно отлежалось: помочь людям. А то жалость! (Особенно предложение пригодилось к весне б, когда стихом зачитывается весь нэп.) Я не против такой поэзии. Отнюдь. Весною тянет на меланхолическую нудь. Но долой рукоделие! Что может быть старей кустарей?! Как мастер этого дела (ко мне не прицепитесь) сообщу вам об универсальном рецепте-с. (Новость та, что моими мерами поэты заменяются редакционными курьерми.)
Рецепт
(Правила простые совсем:
всего - семь.) 1. Берутся классики,
свертываются в трубку
и пропускаются через мясорубку. 2. Что получится, то
откидывают на решето. 3. Откинутое выставляется на вольный дух.
(Смотри, чтоб на "образы" не насело мух!) 4. Просушиваемое перетряхивается еле
(чтоб мягкие знаки чересчур не затвердели). 5. Сушится (чтоб не успело перевечниться)
и сыпется в машину:
обыкновенная перечница. 6. Затем
раскладывается под машиной
липкая бумага
(для ловли мушиной). 7. Теперь просто;
верти ручку,
да смотри, чтоб рифмы не сбились в кучку!
(Чтоб "кровь" к "любовь",
"тень" ко "дню",
чтоб шли аккуратненько
одна через одну.)
Полученное вынь и...
готово к употреблению:
к чтению,
к декламированию,
к пению.
А чтоб поэтов от безработной меланхолии
вылечить,
чтоб их не тянуло портить бумажки,
отобрать их от добрейшего Анатолия
Васильича
и передать
товарищу Семашке.
1923
О "ФИАСКАХ", "АПОГЕЯХ"
И ДРУГИХ НЕВЕДОМЫХ ВЕЩАХ
На съезде печати у товарища Калинина великолепнейшая мысль в речь вклинена! "Газетчики, думайте о форме!" До сих пор мы не подумали об усовершенствовании статейной формы. Товарищи газетчики, СССР оглазейте,как понимается описываемое в газете.
Акуловкой получена газет связка. Читают. В буквы глаза втыкают. Прочли: - "Пуанкаре терпит фиаско".Задумались. Что это за "фиаска" за такая? Из-за этой "фиаски" грамотей Ванюха чуть не разодрался! - Слушай, Петь, с "фиаской" востро держи ухо; даже Пуанкаре приходится его терпеть. Пуанкаре не потерпит какой - нибудь клячи. Даже Стиннеса и то! прогнал из Рура. А этого терпит. Значит,богаче. Американец, должно. Понимаешь, дура?!
С тех пор, когда самогонщик, местный туз, проезжал по Акуловке, гремя коляской, в уважение к богатству, скидавая картуз, его называли Господином Фиаской.
Последние известия получили красноармейцы. Сели. Читают, газетиной вея. - О французском наступлении в Руре имеется? - Да, вот написано: "Дошли до своего апогея", - Товарищ Иванов! Ты ближе. Эй! На карту глянь! Что за место такое: А-п-о-г-е-й? Иванов ищет. Дело дрянь. У парня аж скулу от напряжения свело. Каждый город просмотрел, каждое село. "Эссен есть Апогея нету! Деревушка махонькая, должно быть, это. Верчусь аж дыру провертел в сапоге я не могу найти никакого Апогея!" Казарма малость посовещалась. Наконец товарищ Петров взял слово:
- Сказано: до своего дошли. Ведь не до чужого?! Пусть рассеется сомнений дым. Будь он селом или градом, своего "апогея" никому не отдадим, а чужих "апогеев"- нам не надо.
Чтоб мне не писать, впустую оря, мораль вывожу тоже: то, что годится для иностранного словаря, газете - не гоже.
1923
ПАРИЖ
(Разговорчики с Эйфелевой башней)
Обшаркан мильоном ног.
Исшелестен тыщей шин.
Я борозжу Париж
до жути одинок,
до жути ни лица,
до жути ни души.
Вокруг меня
авто фантастят танец,
вокруг меня
из зверорыбьих морд
еще с Людовиков
свистит вода, фонтанясь.
Я выхожу
на Рlасе dе lа Соnсоrdе.
Я жду,
пока,
подняв резную главку,
домовьей слежкою умаяна,
ко мне,
к большевику,
на явку
выходит Эйфелева из тумана.
- Т-ш-ш-ш,
башня,
тише шлепайте!
увидят!
луна - гильотинная жуть.
Я вот что скажу
(пришипился в шепоте,
ей
в радиоухо
шепчу,
жужжу);
- Я разагитировал вещи и здания.
Мы
только согласия вашего ждем.
Башня
хотите возглавить восстание?
Башня
мы
вас выбираем вождем!
Не вам
образцу машинного гения
здесь
таять от аполлинеровских вирш.
Для вас
не место - место гниения
Париж проституток,
поэтов,
бирж.
Метро согласились,
метро со мною
они
из своих облицованных нутр
публику выплюют
кровью смоют
со стен
плакаты духов и пудр.
Они убедились
не ими литься
вагонам богатых.
Они не рабы!
Они убедились
им
более к лицам
наши афиши,
плакаты борьбы.
Башня
улиц не бойтесь!
Если
метро не выпустит уличный грунт
грунт
исполосуют рельсы.
Я подымаю рельсовый бунт.
Боитесь?
Трактиры заступятся стаями?
Боитесь?
На помощь придет Рив-гош.
Не бойтесь!
Я уговорился с мостами.
Вплавь
реку
переплыть
не легко ж!
Мосты,
распалясь от движения злого,
подымутся враз с парижских боков.
Мосты забунтуют.
По первому зову
прохожих ссыпят на камень быков.
Все вещи вздыбятся.
Вещам невмоготу.
Пройдет
пятнадцать лет
иль двадцать,
обдрябнет сталь,
и сами
вещи
тут
пойдут
Монмартрами на ночи продаваться.
Идемте, башня!
К нам!
Вы
там,
у нас,
нужней!
Идемте к нам!
В блестенье стали,
в дымах
мы встретим вас,
Мы встретим вас нежней,
чем первые любимые любимых.
Идем в Москву!
У нас
в Москве
простор.
Вы
- каждый!
будете по улице иметь.
Мы
будем холить вас;
раз сто
за день
до солнц расчистим вашу сталь и медь.
Пусть
город ваш,
Париж франтих и дур,
Париж бульварных ротозеев,
кончается один, в сплошной складбищась Лувр,
в старье лесов Булонских и музеев.
Вперед!
Шагни четверкой мощных лап,
прибитых чертежами Эйфеля,
чтоб в нашем небе твой израдиило лоб,
чтоб наши звезды пред тобою сдрейфили!
Решайтесь, башня,
нынче же вставайте все,
разворотив Париж с верхушки и до низу!
Идемте!
К нам!
К нам, в СССР!
Идемте к нам
я
вам достану визу!
1923
ГАЗЕТНЫЙ ДЕНЬ
Рабочий утром глазеет в газету. Думает: "Нам бы работешку эту! Дело тихое, и нету чище. Не то что по кузницам отмахивать ручища. Сиди себе в редакции в беленькой сорочке и гони строчки. Нагнал, расставил запятые да точки, подписался, под подпись закорючку, и готово: строчки растут как цветочки. Ручки в брючки, в стол ручку, получил построчные и, ленивой ивой склоняясь над кружкой,