оттягивает
за фалды ливреи, лезет
аж в спальни
королей и богачей. "Кораллами торгуете?!
Дешевле редиски. Сам
наловит
каждый мальчуган. То ли дело
материк индийский: не барахло
бирюза,
жемчуга! Дело верное:
вот вам карта. Это океан,
а это
мы. Пунктиром путь
и бриллиантов караты на каждый полтинник,
данный взаймы". Тесно торгашам.
Томятся непоседы. Посуху
и в год
не обернется караван. И закапали
флорины и пезеты Христофору
в продырявленный карман.
3
Идут,
посвистывая,
отчаянные из отчаянных. Сзади тюрьма.
Впереди
ни рубля. Арабы,
французы,
испанцы
и датчане лезли
по трапам
Коломбова корабля. "Кто здесь Коломб?
До Индии?
В ночку! (Чего не откроешь,
если в пузе орган!) Выкатывай на палубу
белого бочку, а там
вези
хоть к черту на рога!" Прощанье - что надо.
Не отъезд - а помпа: день
не просыхали
капли на усах, Время
меряли,
вперяясь в компас. Спьяна
путали штаны и паруса. Чуть не сшибли
маяк зажженный. Палубные
не держатся на полу, и вот,
быть может, отсюда,
с Жижона, на всех парусах
рванулся Коломб.
4
Единая мысль мне сегодня люба, что эти вот волны
Коломба лапили, что в эту же воду
с Коломбова лба стекали
пота
усталые капли. Что это небо
землей обмеля, на это вот облако,
вставшее с юга,"На мачты, братва!
глядите
земля!"орал
рассудок теряющий юнга. И вновь
океан
с простора раскосого вбивал
в небеса
громыхающий клин, а после
братался
с волной сарагоссовой. и вместе
пучки травы волокли. Он этой же бури слушал лады. Когда ж
затихает бури задор, мерещатся
в водах
Коломба следы, ведущие
на Сан-Сальвадор.
5
Вырастают дни
в бородатые месяцы. Луны
мрут
у мачты на колу. Надоело океану,
Атлантический бесится. Взбешен Христофор,
извелся Коломб. С тысячной волны трехпарусник
съехал. На тысячу первую взбираться
надо. Видели Атлантический?
Тут не до смеха! Команда ярится
устала команда. Шепчутся:
"Черту ввязались в попутчики. Дома плохо?
И стол и кровать. Знаем мы
эти
жидовские штучки разные
Америки
закрывать и открывать!" За капитаном ходят по пятам. "Вернись!- говорят,
играют мушкой.Какой ты ни есть
капитан-раскапитан, а мы тебе тоже
не фунт с осьмушкой". Лазит Коломб
на брамсель с фока, глаза аж навыкате,
исхудал лицом; пустился вовсю:
придумал фокус со знаменитым
Колумбовым яйцом. Что яйцо?
игрушка на день. И день
не оттянешь
у жизни-воровки. Галдит команда,
на Коломба глядя: "Крепка
петля
из генуэзской веревки. Кончай,
Христофор,
собачий век!.." И кортики
воздух
во тьме секут. "Земля!"
Горизонт в туманной
кайме. Как я вот
в растущую Мексику и в розовый
этот
песок на заре, вглазелись.
Не смеют надеяться: с кольцом экватора
в медной ноздре вставал
материк индейцев.
6
Года прошли.
В старика
шипуна смельчал Атлантический,
гордый смолоду. С бортов "Мажестиков"
любая шпана плюет
в твою
седоусую морду. Коломб!
твое пропало наследство! В вонючих трюмах
твои потомки с машинным адом
в горящем соседстве лежат,
под щеку
подложивши котомки. А сверху,
в цветах первоклассных розеток, катаясь пузом
от танцев
до пьянки, в уюте читален,
кино
и клозетов катаются донны,
сеньоры
и янки. Ты балда, Коломб,
скажу по чести. Что касается меня,
то я бы
лично я б Америку закрыл,
слегка почистил, а потом
опять открыл
вторично.
1925
ТРОПИКИ
(Дорога Вера-Круц - Мехико-сити)
Смотрю:
вот это
тропики. Всю жизнь
вдыхаю наново я. А поезд
прет торопкий сквозь пальмы,
сквозь банановые. Их силуэты-веники встают рисунком тошненьким: не то они - священники, не то они - художники. Аж сам
не веришь факту: из всей бузы и вара встает
растенье - кактус трубой от самовара. А птички в этой печке красивей всякой меры. По смыслу
воробейчики, а видом
шантеклеры. Но прежде чем
осмыслил лес и бред,
и жар,
и день я и день
и лес исчез без вечера
и без
предупреждения. Где горизонта борозда?! Все линии
потеряны. Скажи,
которая звезда и где
глаза пантерины? Не счел бы
лучший казначей звезды
тропических ночей, настолько
ночи августа звездой набиты
нагусто. Смотрю:
ни зги, ни тропки. Всю жизнь
вдыхаю наново я. А поезд прет
сквозь тропики, сквозь запахи
банановые.
1926
МЕКСИКА
О, как эта жизнь читалась взасос! Идешь.
Наступаешь на ноги. В руках
превращается
ранец в лассо, а клячи пролеток
мустанги. Взаправду
игрушечный
рос магазин, ревел
пароходный гудок.
Сейчас же
сбегу
в страну мокасин лишь сбондю
рубль и бульдог. А сегодня
это не умора. Сколько миль воды
винтом нарыто,и встает
живьем
страна Фениамора Купера
и Майн Рида. Рев сирен,
кончается вода. Мы прикручены
к земле
о локоть локоть. И берет
набитый "Лефом"
чемодан Монтигомо
Ястребиный Коготь. Глаз торопится слезой налиться. Как? чему я рад? - Ястребиный Коготь!
Я ж
твой "Бледнолицый Брат". Где товарищи?
чего таишься? Помнишь,
из-за клумбы стрелами
отравленными
в Кутаисе били
мы
по кораблям Колумба?Цедит
злобно
Коготь Ястребиный, медленно,
как треснувшая крынка: - Нету краснокожих - истребили гачупины с гринго. Ну, а тех из нас,
которых
пульки пощадили,
просвистевши мимо, кабаками
кактусовой "пульке" добивает
по 12-ти сантимов. Заменила
чемоданов куча стрелы,
от которых
никуда не деться...Огрызнулся
и пошел,
сомбреро нахлобуча вместо радуги
из перьев
птицы Кетцаль. Года и столетья!
Как ни косите склоненные головы дней,корявые камни
Мехико-сити прошедшее вышепчут мне. Это
было
так давно,
как будто не было. Бабушки столетних попугаев
не запомнят. Здесь
из зыби озера
вставал Пуабло, дом-коммуна
в десять тысяч комнат. И золото
между озерных зыбей лежало,
аж рыть не надо вам. Чего еще,
живи,
бронзовей, вторая сестра Элладова! Но очень надо
за морем
белым, чего индейцу не надо. Жадна
у белого
Изабелла, жена
короля Фердинанда. Тяжек испанских пушек груз. Сквозь пальмы,
сквозь кактусы лез по этой дороге
из Вера-Круц генерал
Эрнандо Кортес. Пришел.
Вода студеная
хочет вскипеть кипятком
от огня. Дерутся
72 ночи и 72 дня. Хранят
краснокожих
двумордые идолы. От пушек
не видно вреда. Как мышь на сало,
прельстясь на титулы, своих
Моктецума предал. Напрасно,
разбитых
в отряды спаяв, Гватемок
в озерной воде
мок. Что
против пушек
стреленка твоя!.. Под пытками
умер Гватемок. И вот стоим,
индеец да я, товарищ
далекого детства. Он умер,
чтоб в бронзе
веками стоять наискосок от полпредства. Внизу
громыхает
столетий орда, и горько стоять индейцу. Что братьям его,
рабам,
чехарда всех этих Хуэрт
и Диэцов?.. Прошла
годов трезначная сумма. Героика
нынче не тема. Пивною маркой стал Моктецума, пивной маркой - Гватемок. Буржуи
все
под одно стригут. Вконец обесцветили мир мы. Теперь
в утешенье земле-старику лишь две
конкурентки фирмы. Ни лиц пожелтелых,
ни солнца одеж. В какую
огромную лупу, в какой трущобе
теперь
найдешь сарапе и Гваделупу? Что Рига, что Мехико
родственный жанр. Латвия
тропического леса. Вся разница:
зонтик в руке у рижан, а у мексиканцев
"Смит и Вессон". Две Латвии
с двух земных боков различные собой они лишь тем,
что в Мексике
режут быков в театре,
а в Риге
на бойне. И совсем как в Риге,
около пяти, проклиная
мамову опеку, фордом
разжигая жениховский аппетит, кружат дочки
по Чапультапеку. А то,
что тут урожай фуража, что в пальмы земля разодета, так это от солнца,
сиди
и рожай бананы и президентов. Наверху министры
в бриллиантовом огне. Под
народ.
Голейший зад виднеется. Без штанов,
во-первых, потому, что нет, во-вторых,
не полагается:
индейцы. Обнищало
моктецумье племя,
и стоит оно там,
где город
выбег
на окраины прощаться перед вывеской
муниципальной:
"Без штанов в Мехико-сити
вход воспрещается". Пятьсот
по Мексике
нищих племен, а сытый
с одним языком: одной рукой выжимает в лимон, одним запирает замком. Нельзя
борьбе
в племена рассекаться. Нищий с нищими
рядом! Несись
по земле
из страны мексиканцев, роднящий крик:
"Камарада!" Голод
мастер людей равнять. Каждый индеец,
кто гол. В грядущем огне
родня-головня ацтек,
метис
и креол. Мильон не угробят богатых лопаты. Страна!
Поди,
покори ее! Встают
взамен одного Запаты Гальваны,