занимается критикой. У стихотворца
корытце свое, у критика
свое корытико. Но есть
не имеющие ничего,
окромя красивого почерка. А лезут
в книгу,
хваля
и громя из пушки
критического очерка. А чтоб
имелось
научное лицо у этого
вздора злопыханного всегда
на столе
покрытый пыльцой неразрезанный том
Плеханова. Зазубрит фразу
(ишь, ребятье!) и ходит за ней,
как за няней. Бытье
а у этого - еда и питье определяет сознание. Перелистывая
авторов
на букву "эл", фамилию
Лермонтова
встретя, критик выясняет,
что он ел на первое
и что - на третье. - Шампанское пил?
Выпивал, допустим. Налет буржуазный густ. А его
любовь
к маринованной капусте доказывает
помещичий вкус. В Лермонтове, например,
чтоб далеко не идти, смысла
не больше,
чем огурцов в акации. Целые
хоры
небесных светил, и ни слова
об электрификации. Но,
очищая ядро
от фразерских корок, бобы
от шелухи лиризма, признаю,
что Лермонтов
близок и дорог как первый
обличитель либерализма. Массам ясно,
как ни хитри, что, милюковски юля, светила
у Лермонтова
ходят без ветрил, а некоторые
и без руля. Но так ли
разрабатывать
важнейшую из тем? Индивидуализмом пичкать? Демоны в ад,
а духи
в эдем? А где, я вас спрашиваю, смычка? Довольно
этих
божественных легенд! Любою строчкой вырванной Лермонтов
доказывает,
что он
интеллигент, к тому же
деклассированный! То ли дело
наш Степа - забыл,
к сожалению,
фамилию и отчество,у него
в стихах
Коминтерна топот... Вот это
настоящее творчество! Степа
кирпич
какого-то здания, не ему
разговаривать вкось и вкривь. Степа
творит,
не затемняя сознания, без волокиты аллитераций
и рифм. У Степы
незнание
точек и запятых заменяет
инстинктивный
массовый разум, потому что
батрачка
мамаша их, а папаша
рабочий и крестьянин сразу.В результате
вещь
ясней помидора обволакивается
туманом сизым, и эти
горы
нехитрого вздора некоторые
называют марксизмом. Не говорят
о веревке
в журнале повешенного, не изменить
шаблона прилежного. Лежнев зарадуется
"он про Вешнева". Вешнев
- "он про Лежнева".
19 апреля 1926 г.
ЧЕТЫРЕХЭТАЖНАЯ ХАЛТУРА
В центре мира
стоит Гиз оправдывает штаты служебный раж. Чтоб книгу
народ
зубами грыз, наворачивается
миллионный тираж. Лицо
тысячеглазого треста
блестит электричеством ровным. Вшивают
в Маркса
Аверченковы листы, выписывают гонорары Цицеронам. Готово.
А зав
упрется назавтра в заглавие,
как в забор дышлом. Воедино
сброшировано
12 авторов! - Как же это, родимые, вышло??Темь
подвалов
тиражом беля, залегает знание
и лишь бегает
по книжным штабелям жирная провинциалка
мышь. А читатели
сидят
в своей уездной яме, иностранным упиваются,
мозги щадя. В Африки
вослед за Бенуями улетают
на своих жилплощадях. Званье
- "пролетарские"
нося как эполеты, без ошибок
с Пушкина
списав про весны, выступают
пролетарские поэты, развернув
рулоны строф поверстных. Чем вы - пролетарий,
уважаемый поэт? Вы с богемой слились
9 лет назад. Ну, скажите,
уважаемый пролет,вы давно
динаму
видели в глаза? - Извините
нас,
сермяжных,
за стишонок неудачненький. Не хотите
под гармошку поплясать ли?Это,
в лапти нарядившись,
выступают дачники под заглавием
- крестьянские писатели. О, сколько нуди такой городимо, от которой
мухи падают замертво! Чего только стоит
один Радимов с греко-рязанским своим гекзаметром! Разлунивши
лысины лачки, убежденно
взявши
ручку в ручки, бороденок
теребя пучки, честно
пишут про Октябрь
попутчики. Раньше
маленьким казался и Лесков рядышком с Толстым
почти не виден. Ну, скажите мне,
в какой же телескоп в те недели
был бы виден Лидин?! - На Руси
одно веселье
пити...А к питью
подай краюху
и кусочек сыру. И орут писатели
до хрипоты
о быте, увлекаясь
бытом
госиздатовских кассиров. Варят чепуху
под клубы
трубочного дыма всякую уху
сожрет
читатель-Фока. А неписанная жизнь
проходит
мимо улицею фыркающих окон. А вокруг
скачут критики
в мыле и пене: - Здорово пишут писатели, братцы! - Гений-Казин,
Санников-гений... Все замечательно!
Рады стараться!С молотка
литература пущена. Где вы,
сеятели правды
или звезд сиятели? Лишь в четыре этажа халтурщина: Гиза,
критика,
читаки
и писателя. Нынче
стала
зелень веток в редкость, гол
литературы ствол. Чтобы стать
поэту крепкой веткой выкрепите мастерство!
1926
РАЗГОВОР С ФИНИНСПЕКТОРОМ О ПОЭЗИИ
Гражданин фининспектор!
Простите за беспокойство. Спасибо...
не тревожьтесь...
я постою... У меня к вам
дело
деликатного свойства: о месте
поэта
в рабочем строю. В ряду
имеющих
лабазы и угодья и я обложен
и должен караться. Вы требуете
с меня
пятьсот в полугодие и двадцать пять
за неподачу деклараций. Труд мой
любому
труду
родствен. Взгляните
сколько я потерял, какие
издержки
в моем производстве и сколько тратится
на материал. Вам,
конечно, известно явление "рифмы". Скажем,
строчка
окончилась словом
"отца", и тогда
через строчку,
слога повторив, мы
ставим
какое-нибудь:
ламцадрица-ца. Говоря по-вашему,
рифма
вексель. Учесть через строчку!
вот распоряжение. И ищешь
мелочишку суффиксов и флексий в пустующей кассе
склонений
и спряжений. Начнешь это
слово
в строчку всовывать, а оно не лезет
нажал и сломал. Гражданин фининспектор,
честное слово, поэту
в копеечку влетают слова. Говоря по-нашему,
рифма
бочка. Бочка с динамитом.
Строчка
фитиль. Строка додымит,
взрывается строчка,и город
на воздух
строфой летит. Где найдешь,
на какой тариф, рифмы,
чтоб враз убивали, нацелясь? Может,
пяток
небывалых рифм только и остался
что в Венецуэле. И тянет
меня
в холода и в зной. Бросаюсь,
опутан в авансы и в займы я. Гражданин,
учтите билет проездной! - Поэзия
- вся!
езда в незнаемое. Поэзия
та же добыча радия. В грамм добыча,
в год труды. Изводишь
единого слова ради тысячи тонн
словесной руды. Но как
испепеляюще
слов этих жжение рядом
с тлением
слова - сырца. Эти слова
приводят в движение тысячи лет
миллионов сердца. Конечно,
различны поэтов сорта. У скольких поэтов
легкость руки! Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта и у себя
и у других. Что говорить
о лирических кастратах?! Строчку
чужую
вставит - и рад. Это
обычное
воровство и растрата среди охвативших страну растрат. Эти
сегодня
стихи и оды, в аплодисментах
ревомые ревмя, войдут
в историю
как накладные расходы на сделанное
нами
двумя или тремя. Пуд,
как говорится,
соли столовой съешь
и сотней папирос клуби, чтобы
добыть
драгоценное слово из артезианских
людских глубин. И сразу
ниже
налога рост. Скиньте
с обложенья
нуля колесо! Рубль девяносто
сотня папирос, рубль шестьдесят
столовая соль. В вашей анкете
вопросов масса: - Были выезды?
Или выездов нет?А что,
если я
десяток пегасов загнал
за последние
15 лет?! У вас
в мое положение войдите про слуг
и имущество
с этого угла. А что,
если я
народа водитель и одновременно
народный слуга? Класс
гласит
из слова из нашего, а мы,
пролетарии,
двигатели пера. Машину
души
с годами изнашиваешь. Говорят:
- в архив,
исписался,
пора!Все меньше любится,
все меньше дерзается, и лоб мой
время
с разбега крушит. Приходит
страшнейшая из амортизаций амортизация
сердца и души. И когда
это солнце
разжиревшим боровом взойдет
над грядущим
без нищих и калек,я
уже
сгнию,
умерший под забором, рядом
с десятком
моих коллег. Подведите
мой
посмертный баланс! Я утверждаю
и - знаю - не налгу: на фоне
сегодняшних
дельцов и пролаз я буду
- один!
в непролазном долгу. Долг наш
реветь
медногорлой сиреной в тумане мещанья,
у бурь в кипенье. Поэт
всегда
должник вселенной, платящий
на горе
проценты
и пени. Я в долгу
перед Бродвейской лампионией, перед вами,
багдадские небеса, перед Красной Армией,
перед вишнями Японии перед всем,
про что
не успел написать. А зачем
вообще
эта шапка Сене? Чтобы - целься рифмой
и ритмом ярись? Слово поэта
ваше воскресение, ваше бессмертие,
гражданин канцелярист. Через столетья
в бумажной раме возьми строку
и время верни! И встанет
день этот
с фининспекторами, с блеском чудес
и с вонью чернил. Сегодняшних дней убежденный житель, выправьте