Я вытащил телефон (отключил наконец-то автоматическую оповещалку, кто, когда и где упомянул мое имя, но до сих пор время от времени компульсивно шерстил социальные сети на предмет того, что обо мне говорят люди) – сигнала не было. Впрочем, соскучиться я не успел – официантка уже несла мне красный пластмассовый поднос овальной формы, на котором громоздилась куча барбекю («свинины долгого запекания», как зовет ее весь остальной мир), белая булочка и выстланная пергаментной бумагой корзинка кукурузных оладий.
Еда была… черт, я ведь повар, а не кулинарный критик, но я словно ел свои детские воспоминания. Барбекю оказалось запечено до абсолютного совершенства и приправлено так, что ни убавить, ни прибавить; остро-терпкий соус на уксусе идеально сочетался с тающим нежным свиным жирком. Оладьи – еще один кусок рая: продолговатые ломти кукурузного теста, зажаренные в масле, слегка хрустящие снаружи, сладкие и воздушные внутри. В чае оказалось достаточно сахару, чтобы срочно бежать записываться к дантисту на чистку, но даже он (чай, не дантист) был на вкус как дом родной.
Я ел целеустремленно, не отвлекаясь ни на что, потом откинулся на спинку стула и тихо, про себя, рыгнул. Официантка сощурилась на меня от кассы.
– Ты мне кажешься ужасно знакомым, – сказала она. – Ты всегда носил светлые волосы?
– Ох. Нет, не всегда… но если знакомым, то это, видимо… короче, меня недавно показывали по телевизору. Кулинарное реалити-шоу «Прямо в печь».
Моя мимолетная слава не внушила ей особого почтения. Она нахмурилась, и я передвинул планку ее предполагаемого возраста от отметки «тридцать с чем-то» к «сорок с чем-то».
– Пришлось отключить кабельное некоторое время назад, – объяснила она. – Никогда эту передачу не видела. И как, ты выиграл?
Я покачал головой.
– Пришел четвертым. Ссыпался прямиком перед финалом. Этот выпуск как раз на той неделе показывали.
Я надеялся, это не прозвучало слишком уж трагически. Финалистов было трое. Даже те, кто не выиграл, получили какие-то приятные бонусы: деньги, похвальные грамоты, приглашения на будущие показательные выступления участников шоу. Это были действительно хорошие повара, а с одним мы даже дружили (ну, как дружили – примерно как в летнем лагере: жили в одном доме в Нью-Йорке и с тех пор, как разъехались, ни разу на связь не выходили), но не думаю, чтобы кто-то реально готовил лучше, чем я. Я лидировал в гонке и знал это; я выигрывал предварительные туры один за другим… а потом одна-единственная рыбья кость в тарелке у феерически зловредного приглашенного судьи сняла меня с дистанции.
– Погано, – прокомментировала она. – Хотя четвертое место – это тоже хорошо. Я вот четвертых мест никогда не занимала. Может, я тебя в журнале видела или еще где, хотя черт меня побери… Да ну его. Мне вот всегда было интересно: эти телешоу – они настоящие, или все сплошь подстроено, как у рестлеров?
Я замялся, не зная, как ответить, хотя мне уже тысячу раз задавали подобные вопросы.
– Соревнование настоящее, конкурсы и претенденты тоже, хотя они вырезают много скучного, чтобы темп был быстрее и передача казалась увлекательнее. Но то, что люди говорят на экране, по большей части подсказано, а иногда и прямо прописано в сценарии. И…
Я снова задумался, как сказать то, что имею в виду.
– Я на экране – это не настоящий я. Не такой уж я нахал, во-первых, а во-вторых, они специально выпятили то, что я с Юга, – держу пари, каждое мое «ну, вы-ы-ы» они вставляли в монтаж, уж раз пять-то точно. Продюсеры делают из тебя персонажа.
А на самом деле вышло так, что эта причудливая ложь телевизионного мира пустила все вверх тормашками в моей собственной, настоящей жизни – потому что заставила сомневаться в само собой разумеющихся вещах. Тот ли я, за кого друзья меня принимают: блестящий повар-карьерист и шут-балагур… или я снова играю кого-то другого, возможно, даже того, кем они хотят меня видеть. Кто был настоящий «настоящий я»? Отсутствие внятного ответа на этот вопрос заставило меня принять слишком много дурацких решений и сжечь слишком много мостов. Вся эта затея с путешествием в такую даль на машине должна была помочь разобраться в том, кто я такой и чего хочу… но пока что откровения ко мне в очередь не выстраивались.
Я думал, что официантка давно перестала меня слушать, когда она вдруг сказала:
– Думаю, мы все играем разные роли для разных людей. Иногда мне кажется, собой можно гарантированно побыть, только когда ты совсем один и некого разочаровывать.
Мне осталось только расхохотаться и сказать, что вот уж правда так правда.
Я оставил на столике щедрые чаевые, потом пошел расплачиваться к кассе. Я был полон под завязку, притом что весь обед обошелся дешевле одного коктейля в час скидок в приличном оклендском ресторане.
– А Джуниор – на заднем дворе? – спросил я, привалившись к стойке напротив официантки.
– Ты знаешь Джуниора? – Она даже бровь подняла.
– Я тут недалеко раньше жил. Даже работал в этом самом ресторане как-то летом, когда еще в старших классах учился, – за фритюрницей смотрел. Моя первая настоящая работа на кухне.
Джуниор был тогда хозяином и ямовым этого заведения; лет ему стукнуло под пятьдесят. Огромный мужичина, вставал задолго до рассвета и принимался готовить «свиней дня». И пахло от него всегда таким душистым дымом.
– Нет, ну ты подумай! – обрадовалась она. – Нам твою фотографию на стенку надо повесить: «его показывали по телевизору» и всякое такое. Не люблю приносить дурные вести, милый… но Джуниор умер в том году. Никакой не сердечный приступ – вечно они думают, что дело в еде… Нет, это был рак.
Она сказала почти что «ррррэк», и я задумался, интересно, не подцеплю ли я обратно свой старый акцент, пока буду торчать тут, в городе: так сливочное масло без обертки впитывает вкус оставленных рядом лука и чеснока.
– Черт, как жаль это слышать. Он был… – тот еще сукин сын он был на самом деле, властный, вспыльчивый, да еще перфекционист, но ведь многие шеф-повара такие, прямо через одного, а он был настоящий шеф, пусть даже с узкой специализацией. – …он был что-то с чем-то, – в итоге закончил я.
– Он оставил ресторан ассистенту, – рассказала она. – Никто из детей семейным бизнесом заниматься не захотел; он знал, что они забегаловку просто продадут, вот и оставил ее Ти-Джею. Вот шуму-то было! Но теперь уже все устаканилось. Ты Ти-Джея знаешь?
– Нет, вряд ли. Смешно – я тоже Ти-Джей.
Теренс Джеймс Брайдон, если конкретнее, и хотя теперь меня все звали Терри, для семейства я навсегда останусь Ти-Джеем.
– Мир тесен. А где ты теперь живешь?
– В Окленде, в Калифорнии.
Хотя эти, на телевидении, все время ставили под моим именем на экране «Сан-Франциско». Ох, как они меня бесили. Кое-что из области высокой, самой что ни на есть новаторской кухни происходит именно там, на Восточном Заливе, где молодые шефы реально могут позволить себе открыть собственный ресторан – ну, хоть кто-то из них может. Я, например, не мог, потому и решил разжиться деньгами на телешоу, а вместо этого схлопотал скоротечную славу и кучу неприятностей. И по той же причине принял приглашение на семейное сборище в этом году: три тысячи миль от теперешней жизни – очень привлекательная дистанция.
– Калифорния… – протянула она и даже не добавила стандартного «страна садов и фруктов», за что я был ей чрезвычайно благодарен.
Я как раз и был из тех «фруктов», которые обычно под этим подразумевают. Я и на шоу-то попал не в последнюю очередь потому, что продюсерам был нужен парень под два метра, вчерашний школьник, футболист, спец по южной кухне и шеф-гей в одном лице. (Я ведь даже не гей, я би, но в реалити-шоу бисексуальная ориентация канает, только если ты хорошенькая женщина.)
– И что же тебя привело к нам, назад? – спросила тем временем официантка и выглядела при этом действительно заинтересованно.
– Семейное сборище, – я выдавил ухмылку. – На Западном Побережье приличного бананового пудинга не достать.
Ближе всего к мечте, помнится, оказалось выпускаемое на заказ ресторанное мороженое со вкусом бананового пудинга. И только-то.
– Верю сразу. Ну, хорошего дня. Заглядывай еще, перед тем как взять курс на запад.
– Всенепременно.
Я не стал ей объяснять, что пешком обойду Меркурий по экватору ради еще одного обеда в «Виллардсе». В конце концов, для тех, кто здесь живет, барбекю – дело обычное, такое же обычное, как хорошие бурритос на Западном. В общем, я просто сказал спасибо и вышел, и только колокольчик над дверью прозвонил по мне.
На дворе жара снова облапила меня, точно какое-нибудь любвеобильное чудище. Воздух шел волнами, искажая пейзаж, как плохое стекло, – так зной танцует над летним асфальтом. Вытерев пот, чтобы он не лился в глаза, я решил сходить за угол, посмотреть на яму – сколь бы соблазнительной ни казалась сейчас машина с кондиционером. Барбекю в открытой яме занесено в Красную книгу как исчезающий вид даже здесь, в Северной Каролине; старые ресторанчики закрываются, новых мало, и, несмотря на уверенность, что со времен моего краткого ангажемента в роли мастера фритюрницы там ровным счетом ничего не изменилось, я все равно хотел поглядеть на эту достопримечательность – пока вообще еще можно.
Но не успел я завернуть за угол, как встал на месте будто вкопанный. Мужчина в измазанном сажей комбинезоне шел мне навстречу из-за ресторана, промокая лоб и шею грязной белой тряпкой.
Я глядел на него, не отрываясь, – потому что это был… я. Родинка прямо под правым глазом. Кривой нос, сломанный и не вправленный как следует после одного матча в старших классах. На носу красовались заляпанные очки, да и весу в парне было фунтов на двадцать, а то и тридцать больше (в основном они приходились на основательное пивное брюхо), но единственная настоящая разница заключалась в длинных каштановых волосах – и это притом, что у меня были точно такие же, пока я их не обкорнал и не перекрасился в блондина.