В общем, я решил, что видеть доппельгангеров, другие версии меня, любимого, – это к личному кризису. Поиски себя и все такое прочее. В последнее время мне достаточно выпало и потрясений, и перемен, а я так пока и не понял, к чему все это ведет. Мой бедный мозг пытался как-то разложить происходящее по полочкам, вот и все. Приехать домой, вспомнить, кем я был, – на этом он и запалился. Слишком много разных Ти-Джеев столкнулись на перекрестке, плюс серьезный недосып, вот воображение и пустилось во все тяжкие.
А может быть, меня достала Калифорния. Я не то чтобы так уж был готов вернуться сюда (ага, отремонтировать «Виллардс» и стать ямовым, чем бы там ни занималась эта версия меня), но мысль о том, что я пять лет кряду пытался сбежать от того, с чем родился, крутилась у меня в голове с пугающей настойчивостью. И я совсем не хотел себе жизни, в которую по уши ухнули многие мои старые друзья: отхватить семнадцатилетнюю подружку, недоучиться в старших классах, рано жениться, пойти работать на индюшачью ферму…
Я как раз проходил под пекановым деревом, и воздух, как водится, мерцал от зноя… Там-то я и сидел – на складном стуле, рядом с женщиной с волосами цвета свежесжатой соломы. Оба ворковали над лежащим на его – на моих! – коленях младенцем. Женщину я тоже знал. Келли Уайт. Мы вместе пошли на выпускной бал. Все еще достаточно хорошенькая, чтобы составить отличную пару звезде футбола.
Мы тогда целовались – и не только – на заднем сиденье машины, которую я одолжил у Джимми после танцев, и все следующее лето то встречались, то расходились, а потом я уехал в спортивный колледж на семестр, а еще потом бросил его ради кулинарной школы… так что мы с тех пор ни разу не разговаривали.
Другой я – я-отец и муж – в рубашке-поло и очках в металлической оправе (у меня контактные линзы) поднял взгляд и нахмурился.
– Так ты здесь? – сказал он, отдавая ребенка жене. Она моего появления не заметила. – Вот уж не думали, что снова тебя здесь увидим.
Я закрыл глаза. Потом, не открывая их, произнес:
– Чего-то я не понимаю, что тут происходит.
– Ха!
Его голос прозвучал ближе – наверное, он встал и подошел ко мне. Глаз я решил не открывать.
– Прошло уже… сколько?.. больше десяти лет с тех пор, как ты последний раз нас встречал.
У меня промелькнуло воспоминание – смутное и как бы чужое, словно кто-то другой рассказал мне свой сон. Я иду в поле, воздух дрожит и переливается; другие дети, мальчишки, всем лет по десять, стоят группками и болтают… и помимо разных стрижек и одежек все выглядят на одно лицо. На мое.
– Езжай-ка ты в бар, – добродушно сказал другой я.
– В какой бар? – прошептал я более привычный.
– Вот только этого не надо. Ты вчера сам зарулил на стоянку, мы все тебя видели. Просто бери и поезжай.
Я повернулся – все так же, зажмурившись, – прошел шагов десять-пятнадцать, открыл глаза, посмотрел назад. Ни меня, ни Келли, ни младенца.
Ничего никому не сказав, я сел в машину, просочился мимо десятков других драндулетов, стоявших на каждом свободном клочке земли, и помчался к реке.
Над мостом воздух шел волнами, и на том берегу, конечно, обнаружился «Дом Ти-Джея». Стоянка была посвободнее, чем ночью, – так, несколько машин. Я встал на гравии, подальше от входа, и двинулся к крыльцу медленно, будто выслеживая робкую дичь. Или это меня тут выслеживали? Внутри все выглядело очень дешево: дощатый пол, эмблемы разных марок пива на стенах, пыль по углам, пара бильярдных столов, стайка разномастных стульев и, вся как ногами битая, стойка на фоне черной стены.
– А еще говорят, мол, в одну реку дважды не войдешь, – проворчал голос справа. – Но вот он ты, как пить дать.
Дежурная версия меня – только фунтов на тридцать легче, тощая, как скелет, – глазела в кружку с пивом возле нетронутой корзинки луковых колечек в кляре, сверкавших от жира.
Еще два Терри резались в бильярд. Один из них, обладатель поистине выдающихся усов, притронулся пальцем к козырьку бейсболки в знак приветствия. Другой, потоньше и в майке-алкоголичке, как раз высчитывал угол и никакого внимания на меня не обратил.
Я двинул прямиком к бару и вскарабкался на табуретку. Я за стойкой носил тесную черную футболку и щеголял бицепсами. «А он ничего!» – пронеслась у меня шальная и ужасная мысль, которую я постарался побыстрее засунуть куда подальше. Надеюсь, до такой степени самовлюбленности я еще не дошел.
– Вы мне просто скажите, – безнадежно вопросил я, когда он неторопливым шагом поравнялся со мной, – это ад? Или чистилище, или еще что?
– Это было бы слишком просто, не находишь? – Он покачал головой. – Далековато ты уехал, смылся аж в Калифорнию. Еще пара нас отбыла в Австралию и в Новую Зеландию. Один – в Японию, преподавать английский как второй язык, да так там и остался. Но ты – единственный, кто уехал так далеко и вернулся.
Он вытащил бутылку пива и запустил ее по прилавку в мою сторону.
– Единственный… – машинально повторил я.
– Вот-вот. Ты что, не помнишь? Большое сборище, когда нам стукнуло по десять лет, ты там точно был. То, что в пятнадцать, ты пропустил – и не ты один, тогда назначили выездной матч, многие из нас играли. Ну, а к восемнадцати ты как раз уже уехал.
– Я помню, в детстве я притворялся, – медленно сказал я, – будто у меня есть… брат, совсем одинаковый близнец, только вот… погоди, все это как-то неправильно…
Бармен и себе открыл пива и сделал глоток.
– Тетя Хелен говорила, я единственный на свете мальчишка, у которого в воображаемых друзьях – он сам.
Тут я и правда вспомнил… Я совсем маленький мальчишка и играю… Черт!
– …играю сам с собой! Черт. Это определенно звучит плохо!
– Мы все время так баловались, – успокоил меня бармен. – И всегда могли видеть друг друга, слышать друг друга, да еще и вместе время от времени собирались. Кое-кто из нас – те, что поступили в колледж, – придумали целые теории, почему и как это происходит. Наука, знаешь ли. У тех, кто ударился в религию, теории тоже были, но совсем другие.
Он пожал плечами.
– Понятия не имею, может, мы призраки или проекции из других измерений. Мне, честно говоря, все равно. Знаю только, что мы – семья. Большинство – ну, многие, по крайней мере, – остались поблизости от дома, так что мы довольно часто встречаемся. После восемнадцати даже затеяли собираться каждый год – все-таки живем по большей части в разных местах, самостоятельно. Сравнивали дневники, проверяли всякие совпадения. Что бы было, если бы я стал встречаться с той девчонкой или купил эту машину… В конце концов, я подумал, а ну его к черту, куплю этот бар, будет нам где собираться вместе, в любое время, когда угодно. Гарантированная клиентура! Самое лучшее решение в моей жизни.
– Да я годами мечтал открыть собственный ресторан! – воскликнул я. – А деньги откуда?
– Ну, у меня были инвесторы, – подмигнул он. – На выходных ребята не показываются, а я открываюсь для обычной публики. Все будни бар официально закрыт для проведения частных мероприятий. Друзья думают, что я так назвал бар, потому что у меня такое вот дикое самомнение. Я никогда им не говорил: на самом деле это просто описание – дом Ти-Джея. Любого Ти-Джея. Всех Ти-Джеев.
– И сколько нас тут? – спросил я.
Он облокотился о стойку и окинул зал вдумчивым взглядом.
– Регулярных посетителей пара дюжин, – сказал он и ткнул пальцем за спину, где на стене висел ряд фотографий. – Вон те уже умерли. Двое погибли в Ираке, один в Афганистане. А вот этот, в конце, не умер; он ушел в профессиональный футбол. Несколько сезонов просидел на скамейке запасных в Балтиморе, играл три раза, когда из-за травм других игроков удаляли с поля, но, черт побери, это уже что-то! Большинство из тех, кто пошел по этой дорожке, – я про наших говорю – ограничились битыми коленками в колледже. Эти, кстати, время от времени натыкались друг на друга – потому что брали одни и те же предметы. Когда у нас на сборищах играют во флагбол, их приходится разделять, а то они, не ровен час, образуют команду и закопают всех остальных. Но мало кто выбрал твою стезю. Наверное, поэтому ты ни с кем из наших в Калифорнии и не встречался.
– Я… я только не понимаю, что все это значит…
– Еще бы. Никто из нас не понимает. А оно, собственно, и не обязано что-то там значить. Ну, кроме того, что ты никогда не будешь один. Как там в этой поговорке сказано? «Дом – это место, откуда тебя не прогонят»?
– Дом – это такое место, раз уж ты туда пришел, тебя впустят, – сообщил поддатый товарищ у двери. – Стих Роберта Фроста «Смерть батрака».
Я обернулся поглядеть на него; он улыбнулся, продемонстрировав сильно прореженные зубы.
– Ему тоже скоро светит пополнить галерею, – прокомментировал бармен, указывая на пьянчугу движением подбородка. – Если будет продолжать в том же духе. Он год проработал учителем в школе, а потом бюджет урезали, его как новичка уволили, и теперь… Он, видишь ли, тоже в своем роде повар. Только варит метедрин и большую часть продукта сам и ухрюкивает. Мы пытались ему помочь, но… – Он вздохнул. – Некоторые из нас не желают, чтобы им помогали.
Я отвернулся вместе с табуреткой, не желая разглядывать портрет себя, падшего гораздо ниже, чем виделось мне в самых страшных снах.
– Но разве все это не значит, что я… ненастоящий или просто плод чьего-то воображения, или…
– Думаю, самый первый Ти-Джей тут я, если уж на то пошло, – ухмыльнулся бармен. – Разумеется, остальные думают, что это они. Во всяком случае, я здесь один из самых настоящих. И тут, представь себе, ты! Уезжаешь в Калифорнию, всем рассказываешь, что любишь спать с парнями – я хочу сказать, большинство из нас держит это в секрете, – и лезешь на телевидение! Совершенно неправдоподобно! И, однако же… – он сделал долгий глоток из бутылки, – вот он ты.
– И кто-нибудь из нас… счастлив?
Такое явление, такое, не побоюсь этого слова,