мешалась с воздухом, напоенным пресладким медом, гарью и воском. Обернувшись обратно, Пес оказался на роскошном пиру. Длинная рыбина растянулась на медном блюде. Ароматный сок стекал под виноградные листья. В мисках блестели орехи в меду, румяные пироги пыхали жаром печи.
За столом сидели здоровяки, одетые в глухие черные рясы с холщовыми мешками на головах. Толстые пальцы, замызганные копотью, крепко держали длиннющие ложки или колья. Деревянный стук смешался с мычанием, звоном задетой посуды, пыхтением. Еда шмякалась на каменный пол, и ее размазывали здоровенные ноги, пока безликие верзилы толкались за право урвать кусок, который не смогут проглотить. Нанизанные куски мяса не достигали рта – слишком длинное древко. Здоровяки закипали гневом, алчно распихивали локтями сотрапезников и вновь пытались насытиться кушаньями, да все по-скоморошьи. Пес смотрел, завороженный. Взгляда не отвести. Вдруг к самому лицу поднесся острый кол, чуть не выколов глаз. То длинноволосая девушка, протягивающая с угла стола жареный кусок щуки.
Не успел Пес опомниться, как снова оказались в палате. Тяжелое дыхание било в грудь невпопад. На губах еще горела пряная духота мрачной палаты. Медовые глаза без ресниц неподвижно и выжидающе глядели на него.
– Себя не накормишь… – произнес Черный Пес, потирая глаза. – Только других.
Девушка широко улыбнулась, тонкие губы открыли ряд крупных зубов, немного выдающихся вперед.
– Как тебя зовут? – спросил Пес, вставая на ноги.
– Елена, по батюшке Игоревна, – ответил молодой, но отчего-то хрипловатый голосок.
Пес кивнул. Сложив руки, он расхаживал по маленькой комнате. Вдруг остановился, бросил короткий взгляд на Лену. Она по-прежнему сидела на кровати, поджав ноги. Приблизившись, Пес положил руку на колено, отвел в сторону, чтобы открыть больную руку. Девушка позволила снять повязку и принялась разминаться. Несколько раз сжав кулак, Лена отпускала, и пальцы плавали в воздухе, гладя что-то нежное и невесомое. Выше локтя виднелся странный край. Кожа сходилась очень похожими лоскутами, но все-таки, если приглядеться так же внимательно, как всматривался Черный Пес, можно приметить, что рука девичья на пару тонов светлее остального тела. Лена поднимала и опускала локоть, потирала плечо. Пес сжал в руке повязку и продолжил ходить от стены к стене.
– Не болит? – спросил он.
Лена помотала головой.
– Тебе тут не место, – сказал Пес. – Ты должна уйти.
Лена не шелохнулась, как об стенку горох. Федор понял, что без толку, и сам направился к выходу.
– Хочешь со мной? – спросила Лена.
– Я не могу, – ответил Черный Пес, обернувшись через плечо.
За окном снова поднялось чудесное сияние цветущей вишни. Свет бил в затылок Лены, напаивал тонкие волосы горящим проклятым золотом.
Дорога давно не внушала доверия ни Псу, ни, что намного важнее, его лошади. Солнце скоро начнет садиться, кругом дремучий лес. Копыта мешали грязный снег, прошлогоднюю гниль листвы, веток и коры. Доверие Пса своей проводнице меркло, как гас дневной свет. И все же они забрели так далеко, где уже выгоднее дойти до конца, даже если не веришь, что что-то будет.
Мрак не дал вовремя заметить, как деревья поредели. Впереди красовалась вырубленная опушка, на которой грозно чернел частокол. Колья росли грязными зубами из мягких десен талого снега. Ворота силуэтом походили на широкоплечего гнома. Хмурый и коренастый, упрямец стоял затворенный. Вороны клевали его плоскую шляпу из бревна. Лена сунула в рот два пальца и свистнула. Гном поворчал, скрипя тяжелыми коваными петлями, и все же отворился.
Они оказались во дворе. Лошадь медленно брела мимо домиков, сараев, каменного колодца, амбара. На крыльце избы сидел кабан по-щенячьи и таращился на пришельцев. Трубы дышали сизыми струйками. Лошадь продолжала идти к дубу, который был сердцем всего за частоколом. Его по-зимнему сонное величие простиралось к гаснущему небу могучими ветвями. Черный Пес остановил лошадь и запрокинул голову. На самых верхних ветвях чернели огромные плоды. Мрак до последнего был готов увиливать, прятаться на грани лжи и правды, но не называть ничего своими именами. Только от природы острый взор даже по меркам тварей дал понять, что за ноша раскинулась на ветвях. То, что чернело там, высоко над землей, когда-то носило людские имена. Пес невольно потер шею и опустил взгляд.
– Приехали, – ее не окликали Лена, спрыгнув с лошади.
Черный Пес заметил местных. Они подтянулись бесшумно, обступили прибывших. Румянец бойко разыгрался на их лицах. Что бросилось в глаза: четыре, нет, пять, даже семь! – дальше вглядываться бессмысленно, пусть будет семь – пустых рукавов бесполезно болтались. Сразу же ожил в памяти Ленин шов на руке. Два полутона с деликатной и нерезкой границей, которую все же углядел чуткий глаз. Странное чувство покоробило. Что-то екает при виде увечий на уровне звериного разума. Пес спешился, обхватил левой рукой правую.
– Пойдем, – сказала Лена, отдавая поводья однорукому парнишке в тулупе нараспашку.
– Куда? – спросил Черный Пес.
– Он так прекрасен в цвету! – пробормотала она, оборачиваясь на дуб.
Ничего не понимая и со шкодливой внутренней улыбкой отмечая, что понимать ничего и не надо, Пес позволял себя уводить еще дальше.
Солнце село. За частоколом угукал лес филинами. Ночной зверь тихо крался, изредка обламывая под лапой ветви. Звезды робели, затаили дыхание вместе с Леной. И когда все замерло, когда весь мир померк, из недр стал подниматься легкий и благодатный дух. Ясный мягкий поток света поднимался по корням. Ветви опустились под тяжестью наливных плодов, напоминающих яблоки. Только Пес протянул руку, как Лена предупредила желание.
– Вкусишь, так заплатишь, – произнесла она.
– Сколько? – сипло прошептал Пес, сжимая кулак, едва не коснулся плода.
Лена протянула руку.
– Спроси у Калача, – ответила она.
Пес кивнул, не поняв ни слова. Взгляд по-прежнему был прикован к насыщенным плодам, созревшим в ночи, напитанным хрустальным светом. Очнуться ото сна он смог лишь в трапезной. В центре стояла печь, устланная коврами. Длинный стол, убранный холщовой скатертью, вместил бы всю деревню, но деревянные скамейки пустовали. Перед глазами плыли пятна. Впервые след оставался не от яркого режущего света. Пес мечтал постичь природу этого чудесного сияния. Резкий лязг заставил обернуться. Лена пыталась сдвинуть заслонку печи. Черный Пес пришел ей на помощь, да рванул так сильно, что рухнул на пол. То ли от того, что заслонка слишком быстро поддалась, то ли от черного от сажи деда, глядевшего на него из печи.
– Калач, вылезай! – просила Лена.
Из печи высунулись грязные руки. Скрюченные пальцы-крючки впились в побелку, оставляя заметный след. Сквозь ворчание и пыхтение показалась косматая бородатая голова. Взгляд безумный, как у бешеного зверя. Выволочив свое тело, дед рухнул рядом с Псом и поднял облако пепла. Пес закрыл глаза и отполз в сторону. Калач зевнул, разевая рот с редкими желтыми зубами. Нижний клык выделялся средь прочих, точно с умыслом заточенный.
– Чего ради будила, дура? – буркнул старик, садясь на пол и облокотившись спиной о печь.
– Добрый человек прибыл не откуда-то, а из самой Москвы, – доложила Лена, помогая деду стряхивать пепел с дырявой плешивой овчинной дубленки.
– Неужто стоит еще, проклятая? – ворчливо бросил Калач.
– Куда ж ей деться! – криво улыбнулся Черный Пес.
– Как это куда? – спросил дед. – Поди, будто город сжить со свету – какая морока! Уж не тебе ли, душегуб, об том сказывать! Была б на то воля, то оно и сделается!
– Видать, нету такой воли, – пожав плечами, сказала Лена.
Не боясь запачкать платье, она села на колени рядом с Калачом.
– Добрый человек хочет испробовать яблок наших, – произнесла Лена.
Тут-то дед залыбился.
– А цену-то добрый человек выведал? – спросил Калач, прищурившись.
– Так вот с тем пришли – чтобы выведать, – ответила Лена.
Калач харнул на пол.
– Он, поди, мальчонка умный да приметил, какие изувеченные добряки вас встречать вышли. А ну-ка, добрый человек, скажи-ка: сам-то смекнешь? – спросил Калач.
Черный Пес нахмурился, глазами забегал. Положил руку на плечо.
– Смышленый, – довольно кивнул Калач, поднимаясь в полный рост. – Ну что ж, Леночка, готовь все! А ты, голубчик, знай: нынче последний шанс удрать. Поди, вон он, частокол: дашь деру – никто собак не спустит, не будет погони никакой.
В ту ночь Пес остался в деревне Калача. Вдоль столов стояли безликие из сна с холщовыми мешками на голове. Как это часто бывает, сцена из кошмара, воплощенная наяву, не такая уж и внушающая. Если во сне все на застолье казались прямо-таки богатырских размеров, то нынче Пес глядел на деревенщин, которые выглядят с этими мешками не как палачи, а скорее, как приговоренные. Во главе стола сидел Калач, то ли дремал, то ли вот-вот задремлет. За его левым плечом стояла Лена.
Ночь была холодна. Пес это ощутил, когда снял рубаху. Двое рыжих парнишек лет пятнадцати вязали тугие узлы на каждой руке Пса.
– Добро, – сказал один из рыжих, второй кивнул.
Пес глубоко вздохнул, собираясь с духом. Рыжие парни передали по концу веревки по правую и по левую сторону стола. Пути назад не будет. Черный Пес запрыгнул на стол, закрыл глаза. Как будто на веках были высечены узоры потока света, который струился и пел о неземном покое. В нем и была благодать, за которой Пес гонялся столько веков.
– Добро, – кивнул Черный Пес, падая на колени.
Безликие осатанели вмиг. Костлявые, розовые от холода пальцы впились в веревку и рванули в две стороны. Глазки Калача вспыхнули адскими угольками. Выглядывая из-под кустистых бровей, они живо и пылко метались вместе с тем, как Черного Пса метало из стороны в сторону.
Вдруг воедино слился вопль ужаса, боли и неистового восторга. Правая сторона радостно стягивала друг с друга мешки. Глаза, мокрые от слез радости, блестели в скудном свете масляного фонаря, который висел на входе в трапезную. Деревенские целовались друг с другом, пели, прыгали и смеялись, поднося оторванную руку Калачу.