– Елена Игоревна, душенька! – радушно улыбнулся Кормилец, желая воротить внимание гостьи.
Глаза ее все еще зачарованно глядели вслед Клоуну. Каждый, кто приходил в Чертов Круг, души не чаял в этом пройдохе в дурацких ботинках. Так или иначе, слова хозяина быстро вернули Лену. Она сделала капризное лицо.
– Уж какую путь-дорогу-то прошла! Неужто не увижу ничего? Ни самого-таки простецкого фокуса?
Кормилец хмыкнул, вытирая скатертью усы.
– Самого простецкого! – вновь просила Лена, сложив руки.
Веселое застолье да вкусная пища расположили хозяина цирка. Кормилец показал большой палец, и уже в глазах Лены заиграли искорки. Она прижала кулачки ко рту, затаила дыхание. Кормилец сунул большой палец в рот, откусил да выплюнул на стол. Лена, кошка-воровка, тут же схватила палец, завернула в платочек, что уж был наготове, да припрятала. Сидит сияет, как майская лужа.
– Что же, что же? – спросил Кормилец.
– А то! – сказала Лена, запустив руку в блюдце и принялась обсасывать пальцы от крови. – Черный Пес к нам захаживал.
– И что же, что же? – спрашивал Кормилец.
– А то! – Лена взяла цыпленка гриль в фольге, оторвала крыло и съела зараз, вот прям с костями.
– И что же, что же? – вновь спросил Кормилец.
Лена вытерла рот рукой.
– А то!
И, наклонившись, еле слышно прошептала:
– Не отросла.
Спустя миг, а то и меньше оцепенения Кормилец отдал жестом два приказа: усадить гостью дорогую за стол да подать ей всего и получше за добрую весть. А второй призвал Ярослава. Безжизненная тень стояла по правую руку.
– Пошли Тоху за Псом, – молвил Кормилец.
А пир продолжался.
– Да сука…
Чуткий сон как рукой сняло. Пес прислушался. Вглядывался в щели внизу. Здесь, на чердаке, пыль забивала легкие.
Резкий удар раскрошил в труху доски, прямо перед лицом Пса выросла балка. Чистая ярость била снизу снова и снова, кроша доски. Пес пытался отползти к крохотному окну, но не успел. Оглушительные удары вновь и вновь пробивались рядом, а то и вовсе попадали по животу и ногам. Пес провалился вниз, грохнулся спиной на пол. Доски попадали рядом и на него самого. Перед ним стоял неистовый лохматый верзила в какой-то рабочей одежде. Балка, которая мгновение назад била в потолок, полетела прямо на Пса. Тот успел откатиться в сторону. Громила ударил в кирпичную стену, вырвал кирпич и запустил с неистовой силой. Уже увернуться некуда – Пес зажат в угол. Он закрылся рукой. Безумная боль окатила, как кипяток – отмороженную руку. Пес не слышал собственного крика. Верзила же схватил за ногу, ударил об кирпичную стену спиной и затылком.
Сил хватило лишь на то, чтобы отвести голову в сторону – иначе бы Пес захлебнулся рвотой и кровью. Мутный взор видел, как балка отползает, вздымается вверх. Она снова в руках великана. Если бы не звон в ушах, расслышал бы замах. Пес чуял, знал, что времени мало, что может не успеть и закончить вот так: в мусоре, крови и рвоте.
Сверкнуло мгновение, а может, меньше. Резкий бросок прямо в лицо великану, а сам поспешил натянуть маску – уж как получится! – и укрыться плащом. Балка разбила брошенное нечто. Точно сорвавшись с цепи, пламя развернулось, раскинуло крылья, хвост, брызнуло во все стороны жгучей слюной. Тут же дряхлый дом изнутри опалило диким багрянцем.
Глава 3Частокол
Какая-то тварь присосалась к самому уху и усиливала любой звук. Даже песня волшебной скрипки звучала как коготь по стеклу. Аня сжала себя еще крепче. Голова, уткнувшаяся в кресло впереди, продолжала съезжать еще ниже. Тело начало трясти. Звон в голове заглушал все, даже голос матери, которая была совсем рядом и что-то говорила прямо на ухо. Рада открыла дверцу машины и вывела Аню под локоть на свежий воздух. Аню тут же стошнило, она оперлась рукой о дерево. Мать была рядом и не давала рухнуть, ноги подкашивались. Мучительная лихорадка не спадала, а лишь усугублялась. Рада заглянула в глаза дочери, когда та запрокинула голову наверх. Желтые белки, в левом лопнул сосуд и залил кровью. Зажав рот, она принялась выть от отчаяния и боли. Новый приступ тошноты снова заставил склониться. Подступила желчь, обожгла горло и губы. Машины, проезжающие по шоссе в нескольких метрах, гулко ревели, кричали, и каждый раз Ане казалось, что это разъяренное стадо несется именно на нее и каждый раз в последний миг сворачивает в сторону. Она закрыла уши руками, стиснула зубы до скрипа.
– Это мама, я тут! – раздался голос.
Аня лишь разрыдалась еще сильнее, виски сдавило так, что от боли можно вот-вот утратить рассудок. Мать быстро принялась вытирать рот Ани, убирать с лица волосы и прятать пряди за уши. Аня не прекращала рыдать, бессильная перед тем ужасом, который зверствовал в ее теле и рассудке. Рада крепко обняла дочь, гладила по голове.
– Аня, не уходи! Ты здесь, только не уходи туда, не уходи к Адаму! Ты здесь, мы здесь, мы справимся, я переломаю все кости, я дам тебе напиться из своего живого сердца, не уходи! – шептала мать.
Припадок прошел свой пик, и к рассвету уже по всему телу разливалась слабость. Кости ныли, дыхания не хватало, точно грудь туго захватили тиски. И все-таки кошмар таял от света нового дня. Мама посадила дочь на заднее сиденье, и Аня смогла уснуть. Бледный лоб блестел от пота, руки застыли в напряжении. Дорога становилась все более дикой, «Волгу» трясло по колдобинам, но сон уже был слишком глубок, и Аня впитывала каждую минуту этого долгожданного выстраданного покоя.
Частокол по-прежнему чернел средь лесных дебрей. Рада хлопнула дверцей «Волги», мельком глянула на заднее сиденье. Аню это не разбудило. Тогда Рада удовлетворенно кивнула и пошла к воротам. Никакого пароля Черный Пес не сказал. Жаль, что Рада списала то на злой умысел, а не на незнание. Почуять жизни за оградой не удалось, но именно это и придало уверенности. Они на верном пути.
Сев за руль, Рада ударила по сигналу. Протяжный гудок спугнул ворон на соседних ветках. «Волга» не стихала, пока яркий огонек рыжей копны волос не вспыхнул и тут же исчез. Как только ворчливые ворота все же отворились, Рада гордо приподняла голову и глянула на заднее сиденье.
Аня сидела обхватив себя руками, опустив взгляд вниз.
– Милая? – Рада обернулась назад.
Аня не поднимала головы, обхватила себя за шею, затем руки закрыли уши. Больше девушка не реагировала. Рада въехала во двор.
– Кто там? – раздалось ворчание.
– Рада Харипова, – громко ответила Рада.
Губы едва не касались щели меж печью и заслонкой.
– К черту! – отозвалось как плевок.
Рада опешила.
– Я говорила – без толку, – пожала плечами Лена.
Она стояла все это время у входа. Рада не сдавалась и снова стучала по заслонке.
– Вы только разозлите его, – произнесла Лена тоном человека, прекрасно понимающего, что слушать его никто не будет, но сказать-то надо.
Рада фыркнула от бессилия и принялась расхаживать вдоль деревянной скамьи, на которой лежала Аня. Руки были сложены на груди как у покойницы. Рада снова наклонилась над заслонкой и принялась барабанить.
– Кто там? – вновь ожил Калач.
– Саломея, – прошептала она, выпрямившись в полный рост.
Послышалось шуршание и барахтанье. Давно она не представлялась этим именем. Так долго бежала к самому морю, подальше от всего этого сброда. В Чертовом Кругу ее и величали Саломеей, Кровавой Мадонной да еще много как. Звуки из печи стихли, и все замерли, выжидая ответ.
– Врешь. – И печь стихла.
Рада злостно ударила по чертовому ржавому листу. В воздухе не успело смолкнуть гулкое эхо, как мать схватила дочь за руку, выволокла на улицу. Их тут же встретили заросшие лица с пунцовыми щеками. Взгляд Рады метался, как водомерка, сталкиваясь будто бы снова и снова с одним и тем же пресным взглядом, о котором нечего сказать. Толпа безмолвно таращилась на гостей, выжидая, сама не зная чего. Обернувшись, Рада увидела дуб, который казался куда живее. Отступая к дереву, она не выпускала руки дочери. В этих глазах были желание, рвение. Пустота, безразличие, покой, не мудрый и смиренный, а от скуки и лени. Рада опустила Аню у корней дуба, сама села рядом, придерживая ее за плечо.
– Что хочешь, милая? – прошептала она, убирая дочке прядь за ухо и целуя в висок.
Ответа не было. Рада посмотрела вперед, что-то взяла из воздуха, расправила это незримое и застелила им колени Ани.
– Вот, согрейся! – Рада сложила пальцы, как будто в них была чашка.
Аня хранила молчание. Рада глубоко вздохнула.
– Милая, хотя бы пару глотков, пока не остыло! – просила Саломея.
Рокот пронесся по толпе. Ни чашки, ни стола. Непонятно, откуда выходит пар, но он был. Отчетливый прозрачный поток поднимался вверх, окутывая лицо Саломеи. Послышался шепот. Саломея поднялась на ноги, обошла несуществующий стол, протянула чашку деревенской девчушке. Малышка раскрыла полубеззубый рот от удивления. Робкие ручки приняли чашку, и тут же девочка с криком выронила ее.
– Прости, обожглась? – беспокойно спросила Саломея.
Девочка дула на ладошки. Под ее ногами растеклась лужа.
– Вот, это разбавленный! – Саломея протянула пустую руку.
– А щи есть? – крикнул кто-то и усмехнулся.
– Дай-ка посмотрю… – произнесла Саломея и принялась разглядывать незримое застолье.
Кто-то уже набрал воздуха в грудь, чтобы прекратить эту чушь, да вдруг у всех дыхание замерло. Саломея победоносно прищурилась, скрестив руки на груди и поглаживая толстую косу на плече.
Две синички прилетели на стол, которого не было, принялись по нему скакать. Аня резко подалась вперед и жестом спугнула птиц. Саломея схватилась за сердце, из груди вырвался радостный беззлобный смех. Аня по-прежнему не говорила ни слова, но хотя бы то, что ее взбесили птицы, – уже добрый знак, что в ней еще есть жизнь, просто запертая. Лелея мягкий проблеск, Саломея не сразу заметила, как из трапезной на них глядит Калач.