Канистры полные. Воронец расплатился с сонным рабочим. Никто не пересчитал грязных мятых купюр. Работяге куда важнее уже снова заснуть и досмотреть сон. Видать, интересный. А уж Воронцу куда важнее вернуться к своим.
«Своим… своим? Они меня вычеркнули… буквально!»
Гнев вскипел, Женя стиснул ручки канистр до предела. Но ярость стихла, отступила. На соседней колонке стоял хмурый бледный татарин в пыльном пальто. Он выглядел молодо, уж никак не больше тридцати, но в убранных в хвост волосах виднелась седина. Правая рука в кармане, на ней висел красный пакет-майка. Воронец увидал вдали стену объявлений. Не то туалет, не то какая-то еще очень важная и не менее уродская будка.
– Вы не из труппы? – спросил татарин, кивая на доску.
Видимо, пока Женя спал, сброд уже развешивал афиши на каждом углу, до которого мог дотянуться, а у гадов этих руки длинные. В памяти ожила и сама афиша, все, что на ней было, и то, чего не было. Ну может, просто не разглядел? Может, там все-таки написали его имя?
– Да, – упрямо ответил Воронец. – Я из труппы.
– Я так и понял. – Незнакомец улыбнулся, окинув Воронца с ног до головы. – Когда выступаете?
– Я не из тех, кто выступает, – слишком резко, слишком грубо бросил Воронец.
Настолько заметно, что он защищался, что татарин даже чуть подался назад, отступил на полшага.
– Что же вы делаете? – смягчился он в голосе.
– Делаю так, чтобы все работало.
– И как? – ехидно усмехнулся татарин. – Работает?
– Без бензина – не очень, – пожал плечами Воронец.
– Я не об этом.
Все искрящееся лукавство вмиг исчезло из серых глаз незнакомца. Лицо стало серьезным. Впервые Воронец услышал что-то живое, настоящее. Что-то, чего ему не хватало в пустой и пресной домашней еде. Теперь лицо незнакомца будто обросло мясом поверх пенопласта, который бесполезно скрипел, желая хоть как-то нарушить тишину, начать разговор. Воронец прислушался. Перед ним была тварь того же порядка, что и он сам.
– Если совсем работать перестанет… – Татарин протянул из кармана бумажку с адресом.
– Почему ты мне это предлагаешь? – недоумевал Воронец.
Ни в тот момент, ни потом Женя не верил сам себе, что протянул руку и принял помощь незнакомца.
– Чтобы ты знал, что у тебя всегда есть выбор. У всех тварей.
Основная работа осталась позади. Воронец в ней принимал минимальное участие, отлынивал, но не прятался. Еще до наступления темноты он подсел к кружку у одного из костров, болтал с циркачами и пришлыми незнакомцами, вообще не спрашивая, кто они и как здесь оказались. Пришли, да еще и с пивом! Какие тут вопросы?
– Не налегай, – грозно пресек Ярослав.
Воронцу не надо оборачиваться, чтобы узнать противный голос.
– Да? – наигранно подивился Воронец.
Он допил банку пива и открыл новую.
– И с чего это? – спросил сквозь злобу и шипение. – Я же не выступаю.
Когда рука опустилась ему на плечо, Воронец резко поднялся и едва не врезался в кого-то. Он успел опомниться, увидев перед собой Матвея. Воронец застыл, потерянный и загнанный.
– Злишься? – спросил Матвей.
Сиплый выдох сорвался с губ Жени. Он показал жестом, что ничего не слышит.
Выступление Воронец не смотрел. Второй состав дрых в машине, в гамаках, кто где упал. Шум со сцены раздражал. Напоминал треп, который сбивает и не дает работать, когда нельзя не слушать.
– Ты куда? – спросил кто-то из труппы.
Воронец не знал всех по именам и не сильно жалел.
– Поссать.
– Ссы здесь.
Женя ушел. Врать самому себе бесполезно. Это не бесцельная прогулка, чтобы развеяться. Вот уже показалась заправка. Два фонаря били белым светом с двух сторон. Кулак сжимал бумажку в кармане куртки.
Воронец струсил и вернулся назад.
Народу пришло много. Дневное солнце осветило ряд машин вдоль трассы. Примятая трава говорила, что многие уехали еще ночью. Циркачи доедали кто что раздобыл, делились друг с другом. Женя был злой, голодный и усталый, но не смог бы выпить ни глотка крови. Его тошнило от одного только чавканья, глотания, от кожи, которая слишком громко протыкалась клыками. Его тошнило.
Воронец сидел на порожке буханки. У машины толпились циркачи вперемешку со зрителями. У них одинаково блестели глаза от жажды. Одни искали живой крови, вторые – яда, и ни те ни другие не насытятся. Ярослав гнал сброд в машину, времени не оставалось. По машине барабанили зрители, дышали на стекла и писали что-то кривое и нечитаемое. Воронец уже сидел у окна, когда увидел знакомое, хоть и грязное лицо. Тот самый бледный татарин с заправки. На шее болталось что-то, похожее на маску маляра. Он выглядел обеспокоенно, кого-то искал, кого-то звал.
– Стойте! – Женя встал с места.
– Мы уезжаем, – холодно пресек Ярослав.
Воронец прорвался к выходу, открыл дверь, высунулся и как можно заметнее замахал рукой. Татарин его заметил, улыбнулся и тут же скрыл улыбку под маской. Это был респиратор. В руке зашипела шашка, в следующий миг она влетела в салон машины. Никто не успел ничего сделать. Вспышка – и все пожрал огонь.
Воронец сохранял сознание. Он закрыл глаза, но продолжал все видеть. Веки сгорели. Теряя рассудок от боли, Воронец видел кошмар, лежа на земле рядом с буханкой. По низу стелился едкий дым. Вонь гари, жженой резины и тварской плоти душил крепкой удавкой.
На землю спрыгнул незнакомец. Замутненный болью и голодом глаз Воронца приметил самодельный штык. Острый конец уже испил крови. Осталось добить только Воронца. Хриплое дыхание сквозь респиратор доносилось до слуха.
Штык занесся, проткнул грудь, но удар был слишком сильным. Татарин не ожидал, что пробьет так глубоко, штык вошел на две трети в тело Воронца и дальше в землю. Женя рванулся вперед, сорвал маску. Первый же вздох заставил бледного ублюдка бросить оружие. Захлебнувшись сухим кашлем, он отступил, охваченный паникой, попытался нацепить маску назад.
Рывок стоил Воронцу последних сил. Рассудок погас, как разбитая лампочка.
Глотать было все еще больно. Маленькими глотками смородиновое вино разливалось целительным бальзамом. Это была первая еда с тех пор, как Воронец оправился от нападения. Они сидели с Матвеем и Кормильцем за одним столом. Воронец осторожно лакал вино, надеясь унять внутренности, которые по ощущениям поджарили на углях.
Кормилец сидел в белой косоворотке. Пара жирных пятен, которые уже ничем не вывести, не мешали ему любить эту вещь. Толстые крючковатые пальцы стучали по столу, а глазки несинхронно бегали по афише. Он подал листок Ярославу, который стоял за правым плечом.
– Знаешь, сколько раз мне уже пророчили, что Чертов Круг закрывается? – спросил Кормилец.
Ярослав отошел к стене, обклеенной афишами. В полумраке и полуослепшими глазами Воронец видел одно и то же на каждом листке. «Прощальный тур» – снова и снова на каждой афише, в том числе и на той, которую приклеил Ярослав. Мелькали совсем-совсем старые буквы, еще дореволюционные. Кальки с гастрольных афиш, возвещавших о скорой кончине Чертова Круга.
– Ну вот ты и познакомился с Черным Псом. Кусачий гад, – хмыкнул Кормилец.
– Вы это так оставите? – насторожился Воронец.
Матвей поперхнулся. Мельком глянул на Кормильца. Ярослав стоял в тени, благоразумно отступил еще на шаг назад.
– Никогда не проси вершить справедливость черта, – ответил Кормилец. – Не то самого будут судить по законам ада.
Глаза могли подвести, но не обоняние. Он прорезался сквозь сладко-соленый арахис, химозный сыр и цветную карамель кислотных цветов, которыми засыпают пустышки попкорна. Запах перебивал всю грязь и мусор, о которых зрители не знают, а артисты к ним уже привыкли. Даже когда занавес опустился, запах остался.
– Воронец, к тебе тут в гримерку пришли! – доложила одна из акробаток.
Через день она сорвется на репетиции и разобьется насмерть, потому что сетку убрали.
– Ага, – кивнул Воронец, оглядываясь по сторонам.
Он знал, кто его ждет, и без этих слов. До самой встречи надо найти подходящие слова. Но если они и были, то, когда Воронец открыл дверь и увидел мать, все вылетело из головы.
Пробрала дрожь. Воздух стал сухим, неживым, как пустошь, как степь. Подмена была разительная. Как он в детстве мог не замечать? Это похоже на просмотр старого фильма. Глаз режет нехватка бюджета, кетчупная кровь, плохо спрятанные рваные края и части аниматроников. Если бы из матери и впрямь торчали провода, и то не так пугающе. То, что стояло перед ним, то, что спрашивало и отвечало, уродливо издевалось над памятью о маме. Женя мучался от одного только взгляда на оттиск и понимал: не один тут страдает. Существо перед ним несло в себе равно и истину, и ложь, и, безусловно, мучалось едва ли не дольше, нежели Воронец. В какой-то момент в плоских глазах, как у дешевых плюшевых игрушек, мелькнул страшный стыд. Оно понимало, что Воронец давно раскусил, но что-то не давало прекратить эту игру. Им обоим пришлось продолжить общаться как мать и сын, у обоих выходило плохо.
Вытерпев эту пытку, пустой разговор, на вкус как пенопласт, Воронец ходил разбитым. Как раз на следующий день все обсуждали смерть акробатки, и до Воронца никому не было дела. Так даже лучше. Появилось время собраться с мыслями. Потому что к тому моменту, когда Воронец вновь сел за один стол с Кормильцем и Матвеем, он оказался более-менее готов.
Неизвестно, насколько связано с несчастным случаем, но вчера приезжал проверяющий, а значит, сегодня свежатинка. Ярослав Черных написал отчет и отправил куда следует, а значит, проверяющего не хватятся какое-то время. Пройдет достаточно дней, чтобы дальнейшее разбирательство стало неудобным для всех. После этого все по новой: пришлют нового проверяющего, желательно вкуснее. Мясо как будто заветрелось, кровь разведена водой. Воронец лишь для приличия притронулся к паре кусков. Точно назло попался отвратительный хрящ.