– Но камень труднее заменить, чем шарики, – ответил Воронец.
Матвей улыбнулся.
– Если придет время менять камень, до мишуры не будет никакого дела. То, что ты считаешь трагедией, будет лишь слабой тенью по сравнению с той бездной, что откроется.
– Я не хочу казаться больше, чем я есть, – сказал Воронец. – Я хочу быть чем-то большим.
– Будешь, – уверенно сказал Матвей. – Но ты никогда не примешь решение о том, чтобы войти в историю. Это либо случится, либо нет. Вызов придет извне. Так что прислушивайся.
Воронец поджал губу, пару секунд колебался, но решил ничего не говорить в ответ. Вместо этого допил пиво, ушел прочь от огня и принялся колоть дрова до мелкой щепы.
На следующий день пришли гости. Много лиц. Кажется, они уже приехали бухие. Многие не знали, где они и с кем. Пахло животными. Они приехали со скотобойни. Хоть сам Воронец мало пил, следующий день растворился, как шипучка для горла.
Что-то со здешними сверчками не так. Может, это у тварей такое ублюдское похмелье? Но прошло слишком много времени. Нет, сверчки так не орали ни на первый, ни на второй, ни на пятый день. Воронец сидел на крыльце дома, зажимая уши.
Последний дом во всем поселке. Здесь заканчивалась дорога и начинался по-настоящему дремучий лес. Соседские дети видели оленя, но им никто не верил. На самом деле они видели лося, но в это тем более никто не поверит.
Воронец смотрел не в лес, а на дорогу, надеясь увидеть убитую иномарку. Слух полностью захватил шум – откуда-то из травы, земли, может, даже глубже. Полчаса назад открылась скотобойня. Воронец чувствовал кровь и сало на своих руках и уже знал, что не отмоет их. Его воротило и тошнило. Первый день от голода, а потом… а потом непонятно. Он пил живую горячую кровь, но вместо насыщения нутро ревело, рвало и скручивало. Сегодня Воронец проснулся в лихорадке. Как назло, ни Матвея, ни машины.
Наконец-то выехало знакомое авто. Пробравшись по колдобинам, машина остановилась. Воронец уже вышел к дороге. В глазах темнело.
– Я от жажды чуть не сдох тут, – произнес Воронец и сам ужаснулся собственному голосу.
До того его изменил голод и изнеможение.
– Тут же есть колодец? – Матвей вышел из машины и кивнул за дом.
– Я о другой жажде, – раздраженно рыкнул Воронец. – Но и колодец твой пересох.
– Правда? – обеспокоенно спросил Матвей.
– Мне надо вернуться в город, – пробормотал Воронец, едва не до боли растирая глаза и виски.
Матвей поджал губы, кивнул на дом. Они поднялись на крыльцо. Матвей сразу же поморщился от душной вони алкоголя. Вчера ее не чувствовал. Раскрытые настежь окна не спасали. Матвей огляделся: весь этаж – сплошная комната, лестница ведет наверх, на второй, под ней – чулан с незакрывающейся дверью. На скамье под окном, прямо на полу, в походных мешках и на грязных матрасах дрыхли тела. Многие их них дышали прямо как живые, несмотря на то количества яда, которое приняли накануне. Скоро они начнут просыпаться, покинут дом и никогда не вспомнят. Может, к пятидесяти годам врачи найдут странную сыпь, появятся необъяснимые синяки – прикосновения твари, проступающие сквозь года. Но как это чаще бывает, эта ночь растворится, яд выблюют с похмелья, смоют водой или заглушат дешевым пивом из ларька.
Матвей скрестил руки на груди и перевел взгляд на Воронца. Тот сидел на лестнице, заламывая пальцы.
– И что, все не по вкусу? – спросил Матвей.
Воронец отвел взгляд.
– Что-то не так? – спросил Матвей.
Женя сжал кулаки, прижал к губам. Долго собирался с мыслями.
– Это не то. Мне нужно назад, – настаивал Воронец.
Матвей разочарованно выдохнул, поджав губы. Кажется, он уже угадал контур признания, которое все-таки не сорвалось. Видимо, это будет в следующем акте.
– Хорошо, хорошо, – ответил Матвей пренебрежительно и даже равнодушно. – Завтра же уедем.
– Нет, сегодня. – Воронец встал в полный рост, вцепился в перила лестницы. – Я не чувствую себя собой вне Чертова Круга. Он дал мне куда больше, чем слух. Вне черты меня нет.
– Как скажешь, – все так же равнодушно ответил Матвей.
Когда Воронец вернулся, сам не знал, на каких правах он в труппе. Да и в труппе ли. Номера у него не было. Воронец все еще всем сердцем любил ту историю про лужу, но Матвей убедил никогда не выходить с этим на сцену. Как стервятник кружил Ярослав.
– Ты утвердил программу? – проскрипел человек-жердь.
– Да, – соврал Воронец.
Оставалось меньше недели до выступления. Воронец избегал всех, кроме Клоуна. Он-то и заманил Воронца на крышу.
– Да сука! – сквозь зубы бросил Женя.
Клоун уже благополучно сбежал по пожарной лестнице.
– Ярик передал, что ты готов выступать, – сказал Матвей.
– Готов, – снова соврал Воронец.
– Прекрасно. В третий раз тебя спросит Кормилец. И за третью ложь лишишься жизни, – предупредил Матвей. – Мы как раз к нему.
Воронец заглянул вниз. Падать высоко. Но ведь бывали случаи, что выживали…
– Не стоит. – Матвей указал на лестницу. – Тем более – никто не смотрит.
Воронец огляделся.
«И правда», – подумал он и тоже спустился.
– Ты готов? – спросил Кормилец.
– Выйду на сцену – и будет ясно, – ответил Воронец.
Кормилец рассмеялся. И без того кривое лицо перекосилось пуще прежнего.
– Хорош! – Кормилец назад вставил спицу в брошку в виде толстой экзотической птицы.
Воронец выдохнул.
– Готов он, сукин сын! – досмеялся Кормилец до хрип-лого смеху, смахнул слезу. – Положняк такой: Черный Пес вернулся.
Запах багрянца разом ударил всем по ноздрям. Воронец потупил глаза в пол, чувствуя вину за все и всех, кто сгорел. Но зря переживал: до Жени не было никакого дела. И это задевало.
– Что он забыл в Москве? – спросил Матвей.
– Поди знай, – пожал плечами Кормилец.
У Воронца пробежал холодок. Все внимание, которое он завоевывал в Чертовом Кругу, утекало, как через решето. Он почувствовал себя невидимым, сухим, как мать.
– Вы двое отправляетесь в больницу, – раздался приказ Кормильца. – Если это действительно он, доложить.
Воронец остановился на крыльце. Глубина царапин на двери, стенах и бетоне нагнала жути.
– Видать, не Черный Пес… – протянул Матвей. – Не его стиль.
– А кстати, почему тогда его так зовут? – спросил Воронец, но вопрос остался без ответа.
Матвей присел на корточки, оглядывая следы неведомого чудовища.
– Когда-нибудь расскажу, – ответил Матвей задумчиво и вязко.
Мысли по-прежнему были далеки, взгляд рассеянно бродил, спотыкаясь сам об себя.
– Это длинная история, – добавил Матвей.
– Нам же надо просто на него взглянуть? – на всякий случай уточнил Воронец.
– Ага. Просто взглянуть. Прошу. – Матвей кивнул на дверь.
– Нет уж, ты иди, – уступил Воронец.
– Мне скоро выступать. А тебя не жалко. – Матвей вскинул руки, сошел с крыльца и вернулся в машину.
«Справедливо», – подумал Воронец.
Это самое обидное.
Дверь отворилась. Неохотный скрип точно отговаривал, но у Воронца не было выбора. Он переступил порог. Со стен слышался шепот теней. Далекий отголосок давних времен, тех самых, о которых ностальгируют. Будь там лютый кошмар, уже слишком много разбито, обветшало, рассыпалось, сгорело, исчезло, что дорожишь даже горсткой пыли. А пыли слишком много.
Наверх манил запах цветочного меда и дегтярного мыла. Воронец поднялся по лестнице.
«Холодно».
Воронец обернулся, но так и не понял, кто с ним играет. Да это и не важно, важно – выиграть. Каменный пол, истертый ковер, а под этим что-то билось. Оставалось найти вход в подвал, ну и, разумеется, силу в него спуститься. Дверь разинулась, как пасть зверя, гниющего изнутри. Сырой тяжелый воздух разносил скверну по коридору.
В конце концов, всего лишь один взгляд, и можно будет вернуться. Будет куда вернуться. Чертов Круг стал больше чем домом. Он пробрался под кожу, наполнил легкие новыми пузырьками, залез в самое сердце, в самые кости. Растворившись, незримая воля велела узреть чудовище. В этом был какой-то знак, размытый и нечеткий, и Воронец боялся согнать туман, испугаться уготованной участи и сбежать. Чертов Круг его выбрал, слился. Это причастие стало священным залогом, что Воронцу никогда не выпадет испытание не по силам.
Воронец стал спускаться в подвал по железной лестнице. Крысы заныкались по стенам. Странно, что не ощущалось воздуха и будто бы стены не имели никаких полостей. Быть такого не могло, не могло… Будь больше времени, Воронец разобрал бы стены, чтобы проверить.
Но времени нет. Воздуха надолго не хватит. Здесь нечем дышать. Воздух обчищен с нечеловеческой жадностью. Смели все не глядя, не только кислород. Не осталось ощущения самого пространства. И не осталось звуков. А это Воронец понял слишком поздно, когда из-под лестницы выползла черношерстная зверюга и длинная морда гончей с черным нёбом вонзилась в горло. Воронец схватил с пола арматуру или что-то похожее, наотмашь врезал чудищу. Оно отскочило назад, скаля пасть. Со лба как будто сняли кожу, и желтое пятно черепа зияло на черной коже. Хвост-кисточка вздымался, ходил из стороны в сторону. Вдоль хребта тянулась рыже-желтая линия до холки, а там переходила в гриву тускло-леопардовой расцветки. Воронец сильнее сжал в руке арматуру.
Зверь снова напал и тут же огреб по длинной морде. Не помня себя, охваченный лютым порывом, Воронец обрушил всю силу, свою и Чертова Круга, и пронзил зверя, пробив через бок к полу. Не приходя в себя, еще больше отдаваясь безумию, точно в лихорадочном сне, Воронец рухнул на колени и припал к ране. Жадные глотки с болью проходили через горло, но он упивался и этой болью. Голод дал о себе знать, гордо встал в полный рост. Больше недели Воронец не вкушал крови и плоти тварей. Люди со скотобойни, которые были в деревне, – перемолотый паштет, чтобы скрыть, насколько дрянное это все-таки мясо. Столько жизни, сколько в этом чудовище, Воронец не чуял никогда. По черной шерсти текла сила, способная спорить с этим миром и с двумя соседними. Каждый глоток приближал к бездне, к страшному разлому на до и после. Он пил и, как любая тварь, взамен к каждому глотку оставлял проклятый поцелуй, насыщая зверя ядом.