Что-то заняло мысли Ани, и она брела как лунатик. Ноги сами взбежали на крыльцо. Руки сами собой потянулись к двери, но усталость нахлынула буйной волной и едва ли не сразила наповал. Как будто удар копился годами. Один миг, и грозный поток обрушится на скалы.
Это не был сон. Скрежет. Внизу крошился камень под когтями. До разума доходили смутные отголоски той реальности, которая скрипела под натиском звериных лап, разлеталась щепками. Спину жгло. Газовое пекло гнало зверя прочь, в тень. Спрятавшись в тени, зверь стал тереться о холодный тенистый каменный фасад. Когда жжение унялось, глаза сами наткнулись на поток тьмы. Он струился из решетки. Чтобы до него добраться, пришлось навалиться всем телом несколько раз, таранить головой. Сталь поцарапала голый череп, но все равно поддалась.
Зверь пробрался по тоннелю. Чутье звало, манило. Сырой, тяжелый, тухлый воздух входил в легкие и расцветал уже внутри. С каждым шагом зверь приближался к заветному логову. Когда лапы ступили на твердый холодный пол, а над головой протянулись балки подвала, из сердца будто вышли холодные спицы тревоги. И хоть грудь наполнялась кровью, это была горячая, упрямая и жадная до жизни кровь.
Обойдя подвал, зверь дал разойтись этому огню по телу, дал прилить к лапам, хвосту, голове. Глаза насытились новым потоком тепла и силы, стали более чуткими к тьме. Живопись теней реже завораживает зрителей по сравнению с лужайкой, залитой солнцем, где все на ладони. Но если все-таки дать шанс и вглядеться во тьму, если один раз ее услышать, то это останется навсегда.
Мрак укутал. Настало до усыпляющего приятное спокойствие. Под землей, в мире тишины и прохлады, никому нет дела до суетливого пекла наверху. Шум не дал заснуть. Шаги.
Уши навострились. Аня поднялась на ноги, стряхнула сон. Свет извне рассек мглу. Аня слышала шаги, но не чуяла крови. Как будто в подвал свалили сосуд, в котором плескалась кровь и гремели кости, но это не было жизнью. Набор, где все на своих местах, а если огрехи и есть, то незначительные.
Первая волна звериной силы и жажды охоты стала сходить так же быстро, как и накатила. Живот жалобно скулил. Усталость от голода скоро вернется.
Второго шанса не будет. Аня набросилась на это вошедшее нечто. Губы обожгла кровь, почему-то едкая, на вкус как химозная тухлая томатная паста. Дрянь во рту разозлила до исступления, и зверь бросился вновь, но атаку оборвал резкий удар по морде. Стало нечем дышать, все померкло. Ненасытная чернота сожрала за раз все вокруг, остался лишь пронзительный писк.
Еще пара мгновений – и легкие могли бы спокойно вздохнуть, но этих мгновений не было. Все нутро бросилось в слепой ярости вперед, и снова удар. Треск. Устоять не вышло, и тут же прогремела расплата за слабость. Стальной прут пробил тело насквозь. Оцепенение охватило Аню полностью. Ощущение собственной плоти исчезало, как лед, попавший в раскаленный ад, и превращалось в пар, минуя жидкую фазу.
Когда чувства в теле стали оживать, первое, что прорезалось сквозь болевой шок, – безумный рев раны. Кровь стекала по черной шерсти, импульсивно выбиваясь в холодный, сырой мир. Вдруг не то шипение, не то лютый мороз обрушился на рану. Боль стихала, уступая место какому-то гибридному чувству. До ужаса новое, свежее, как глоток морозного январского утра после снежной бури. И одновременно с этим то, что бежало по жилам, знало путь, и плоть радостно узнавала, отвечала светлой радостью.
Новые импульсы придавали все больше и больше сил. Сердце окрепло, осмелело достаточно, чтобы противиться нависшему и гнетущему. Насилу зверь поднялся на ноги, игнорируя боль и стальной прут. Пока глаза были затуманены и слепы, чутье подсказало путь к тому самому черному подземному ходу, откуда Аня и пришла.
Скрывшись во мраке, Аня знала, что погони не будет. Когда она вышла на улицу, босые человеческие ноги оказались на бетонном пыльном крыльце, засыпанном мусором, облупившейся за долгие годы краской.
Глава 7Спасти себя
Открытая проводка на бетонном потолке тянулась длинными щупальцами. Осьминог оживал, или так просто казалось Воронцу из-за отвратного состояния. После вылазки за Черным Псом нутро вывернулось наизнанку и заправилось как-то совсем не слава богу. Он мочился кровью, головокружения предвещали рвоту, а иногда наоборот. На второй день началась лихорадка, и еще через день – холодный пот.
Лазарет Чертова Круга – место унылое, плохо проветриваемое. Зато в углу был пузатый кинескопный телевизор, можно смотреть что хочешь. Вся палата одновременно могла уставиться в экран, и каждый смотрел то кино, которое хотел. Главная проблема: состояние больных. Многие страдали так сильно, что ничего не хотели, кроме возможности нормально поесть, поспать, помыться.
Недуг Воронца остался бы загадкой для местных врачей, если бы, разумеется, здесь были бы врачи. На всех больных – одна-единственная Валя, и ту за врача никто не считал, прежде всего она сама. Все лечение составлялось тупым методом проб и ошибок. Давали больше воды, если не помогало – полная сушка. Прикладывали лед к голове, если не помогало – горячий компресс.
Когда настала очередь Воронца, Валя села к нему на кровать. Она уперлась локтями в колени и растирала шею. Короткая стрижка не спасала от такой духоты: ее шея блестела от пота, серая футболка прилипала к спине.
– Что с тобой? – спросила Валя.
– Я думал, вы мне скажете, – ответил Воронец.
Тут Валя разогнулась и засмеялась.
– Дружок, у меня тут вас, уродов, целый зверинец! Я на ногах с самого утра, а то и раньше. Так что либо ты, умник, выкладываешь, что болит, либо я иду собирать очередного счастливчика.
– Я чем-то отравился, – признался Женя и принялся описывать симптомы.
– И это тебе мешает? – перебила Валя.
Воронец опешил.
– Мешает, спрашиваю? – повторила Валя.
– В каком смысле?
– Ну вот, сосед твой, Серый, упал, и теперь башка крутится на триста шестьдесят, как у филина. Ну круто же! Вот и оставили. Тебе твоя отрава вот эта вот вся, с трясучкой, с жаром – она мешает? Лечить будем?
Воронец все еще не понимал вопроса.
– Вот как надумаешь, дай знать, – сказала Валя, стремительным рывком подскочила, поддела черные резиновые тапки и поспешила к Тохе.
С этим громилой они делали маски из всякого мусора, который оставляли зрители. Одноразовая посуда, пакеты, бычки, все шло в ход. Тоха пугал и пугался, когда вспоминал, насколько уродлив, и прятался под масками. Они были еще более уродливыми, но никто не собирался это говорить в обгорелое лицо двухметровому верзиле.
В итоге Воронца лечили всем подряд. Прошло четыре дня, и Воронцу стало лучше благодаря или вопреки стараниям Вали – уже неизвестно. Только потом Женя узнает, что та пришла сюда ветеринаром и подменила настоящего врача, которого, скорее всего, съели. На пятый день Матвей пришел навестить больного.
– Как ты? – спросил он Воронца.
Женя оброс за время болезни. Появилась неровная щетина, которая то тут, то там пробилась клочками и в целом выглядела плешиво и неряшливо. Длинные волосы спутались, свалялись. Белки пожелтели, а зрачки сузились. Двигался Воронец вяло и сонно, но речь и разум были ясными.
– Выжил, – ответил Воронец. – А это больше, чем дано многим.
Матвей улыбнулся, сохранив более-менее беспечный вид. Все еще эта встреча довольно сильно походила на простой визит, но Воронец уже принюхался к законам Чертова Круга. Здесь ничего не бывает просто так. Женя улыбнулся в ответ, пусто и безучастно. Эта была немая просьба уже озвучить приговор, с которым тот пришел.
– Ты готов? – спросил Матвей.
Воронец поджал губы, опустил взгляд, почесал затылок. Во рту оставался вкус крови той неведомой твари.
– Вот и увидим, – ответил Воронец.
Матвей кивнул:
– Поправляйся, – и уже собирался уходить, как его окликнул Женя.
– Стой! – решился Воронец. – Погоди.
Матвей обернулся через плечо и кивнул. Воронец на миг вернулся в тот подвал. Кожа вновь ощутила воздух, в котором нет места жизни и звуку, лишь холод. Клыки бьются друг о друга, не высекая ничего, удар, рев – ничего не слышно.
– Почему мой слух может пропадать? – спросил Воронец.
– Может, Чертов Круг просто не хотел что-то озвучивать. Или боялся.
Воронец кивнул, глядя вниз.
– А, и чуть не забыл… – сказал Матвей, уже открыв дверь, чтобы уйти. – Тебе не до этого, лихорадка все-таки дело серьезное. Вот и не говорили. Но Чертов Круг закрывается. По-настоящему.
Эта мысль полоснула сердце прежде, чем разум. Весь жар и холод ударились, как две волны о камень. Воронец подорвался с кровати, не зная, куда и зачем, но за миг оказался у двери, оттолкнул Матвея с непонятно откуда взявшейся силой. Все так же, не отдавая отчета, он брел, спотыкаясь о воздух и сторонясь незримых, но оглушительно орущих духов. Судорога подбежала и укусила за ногу, Воронец споткнулся и сполз по стене. Он запрокинул голову, задыхаясь. Бледные пересохшие губы пытались урвать столько воздуха, сколько возможно в бесконечном, возможно, зацикленном коридоре. Когда мутный взгляд прояснился, перед ним из неживого воздуха выплыло лицо Матвея.
– Что ты собираешься делать?
– Я не знаю. Но я не дам закрыть Чертов Круг.
– Нет! – Бледная рука едва не бросилась в пламень, опомнившись в последний момент.
Но уже поздно, ничего не исправить. Письмо сжигало пламя, превращая в символ вечности – пепел.
– Ты просто свинья! – Девушка набросилась с кулаками. – Ненавижу, сучий ты выродок! Сдохни от голода, выродок, ни один червь не станет жрать! Я на стену лезу с вонючими стариками нашими, вся провоняла, как могильщица! Безумные, таращатся, просят, и что мне им говорить?! Какого же черта, сукин ты сын?! Мне грязно, стыдно от родства с тобой! Гордость? Оттого не поедешь?! Где же твоя гордость, оглянись! Живем в хлеву! Сам не жрешь, и нас всего лишил, ублюдок, тварь, ненавижу тебя, ненавижу, выродок, язва проклятая, ненавижу!