В гараже цирка горевало много ворованных машин. Воронец взял первую попавшуюся – вишневый жигуль. Он беспрепятственно выехал из ворот и даже удивился. Как будто большая свобода, нежели та, которую он сам бы присудил себе. Так он встретил раннее утро по дороге на дачу Матвея. Дорогу помнил слабо, потому ехал медленно. Решил свериться с картой. Если ей верить – жесть как медленно.
Солнце высоко встало. Тревога уже стала едва ли не осязаемым пассажиром. Она подмечала каждый столб, каждую полудохлую пихту как знак: мы здесь уже были, мы все проехали, мы свернули слишком рано, мы ездим кругами.
Воронец с большой гордостью в сердце перенял ту пугающую упрямость Матвея и просто ехал, уверенный, что куда-нибудь да доедет, а там уже кто-нибудь подскажет. А вот и скотобойня. Она, видимо, никогда не стихнет. Вот что переживет и Чертов Круг, и всех-всех. Уже ничего не будет, а вой со скотобойни будет нестись по опустевшим полям к опустевшему небу, и никому не будет никакого дела. Как цветок распускается просто от своей природы, так и эти горячие жидкие цветы будут раскрываться и цвести, цвести, неважно, есть кому-то от этого прок или нет.
Вечернее солнце, открытый шлагбаум, пустая будка, сахарная косточка. Воронец начал что-то подозревать. Жигуль остановился напротив иномарки. Это раньше Воронец считал ее побитой, а теперь что? Вскрытая банка от сгущенки. Лобовое стекло и двери разлетелись, когда что-то громоздкое упало на крышу и расплющило машину.
Воронец боялся выйти из-за руля. Рассудок беспомощно разводил руками. Приходилось верить, что Матвея больше нет. Руки затряслись, на ладонях выступил холодный пот. Жигуль как будто слетел с моста и упал в Ледовитый океан. Холод наполнял все тело, бил озноб.
«Нет», – упрямо твердил Воронец, стуча зубами от пробирающей стужи.
На стеклах расцвели рождественские розы прямо посреди апреля. Открыв дверь, Воронец нашел в себе силы осмотреть то, что осталось от машины. То, что осталось от Матвея. От него же что-то осталось. Не может же быть, чтобы не оставалось ничего. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, верно? Верно. Значит, что-то осталось. А что-то лучше, чем ничего.
Воронец присел на корточки. Сколько-то так просидел. Небо успело поменять цвет. С какого на какой – черт знает, но цвет точно изменился. Воронец поднялся и огляделся вокруг. Слежки нет. Воронец не мог ни радоваться, ни огорчаться этому. Есть вещи, к которым невозможно быть готовым. Сердце точно чуяло: именно с такими и придется столкнуться.
Пророчество сбылось.
Рассеянный взгляд сам набрел на две точки в лесу. Две капли густого меда, которые застыли, как янтарь, способный увековечить любую жалкую букашку. Воронец побрел к лесу. Не надо иметь ни ума, ни чутья, чтобы точно знать, что то чудовище, исчезающее и появляющееся меж стволов, сделало это. Воронец брел в лес не как мотылек на огонь, а как тяжелый мешок песка на буксире. Он чувствовал, что стирается, что лесная чаща стирает что-то с него, что он теряет себя. Зверь уходил еще глубже в чащу. Глядя в эти глаза, Воронец бы легко поверил, что ради такого чудовища лес готов стать бескрайним. Так могло длиться вечность.
– Охота открыта. Тебя ищут, – предупредил Воронец.
Тихий рык в ответ. Воронец опустился на колени. Зверь перестал отступать.
– Дай взять твою вину, – попросил Воронец. – Дай мне стать тобой.
Теперь была очередь Воронца отходить спиной, вести, звать за собой, выводить зверя на свет из чащи. Когти втягивались, лапы становились человеческими ногами. Тут же навстречу выползли черные струйки тесьмы. Они взобрались по бледному телу, испачканному грязью и кровью. Подбирались все выше и, наверстав круги, полосы сложились в черное платье с памятными изъянами. Аня смотрела исподлобья на Воронца.
– Зачем тебе это? – спросила она.
– На кону моя жизнь. Пока что она ничего не стоит, – горько признался Воронец.
– Отняв чужую, ты вернешь свою… – задумчиво протянула Аня, глядя на свои руки.
Кровь забилась под ногти, впиталась в кожу, пробралась слишком глубоко. В вечернем свете она казалась черной. Они зашли в дом, поднялись на второй этаж. Воронец развел огонь в камине. Ему нравился запах. Ане тоже нравилось залипать на огонь. Аня вспомнила, как любила сидеть на берегу моря на закате. Блики воды походили на пламя. Мама мягко расчесывала спутанные, соленые от купания волосы. Пальцы мягко опускались на кожу головы, каждое прикосновение пробуждало теплый прилив. Глаза закрывались сами собой, наваливалась дрема.
– Как ты нашел меня? – спросила Аня.
Воронец дернулся, вырванный из размышлений. Пару секунд глаза пометались из стороны в сторону, а потом уже разум подключился и все напомнил.
– Тебя-то я и не искал, – ответил Воронец. – И не думаю, что Чертов Круг найдет. Ни следов, ни запаха… Скорее, я нашел Матвея.
При этом имени что-то внутри дрогнуло.
– Ты его знал? – спросила Аня, ковыряя заусенец ногтем.
Воронец многое бы отдал, чтобы разобраться хотя бы для самого себя. Он получил так много, но это ничего не стоило.
– Думал, что знал, – ответил Воронец. – Он не просто спас мою жизнь – он вдохнул в нее музыку. Смысл. По крайней мере, до вчерашнего дня я видел в этом какой-то смысл.
Аня кивнул, поджав под себя ноги. Воронец какое-то время ждал.
– Это ведь ты была там, под землей? – спросил он наконец.
Аня отвела глаза от огня.
– Ты не боялся отравиться кровью чудовища? – прищурившись, спросила она.
– Боялся, – признался Воронец. – Я и отравился тобой.
Аня улыбнулась.
– Поделом.
Она посмотрела в окно. До рассвета оставалось время.
– Покажешь, что случилось? – спросил Воронец.
Аня непонимающе глянула на него.
– Когда я предстану перед судом Кормильца, нам обоим хочется, чтобы мне поверили. Чтобы соврать, надо знать правду.
– Тебе это представление дороже жизни? – спросила Аня.
Воронец засмеялся, запрокинув голову назад.
– Это представление и есть моя жизнь.
Воронец встал в дверном проеме, предложил руку. Аня согласилась на вальс. Воронец танцевал хуже, приходилось помогать и подсказывать. Им обоим казалось, что где-то пищит скрипка, как недодушенный звереныш, и оба молчали. Аня взглядом указала на пустой стол. Воронец подошел к нему, принялся искать то, чего там никогда не было. Не зная с чем он вернулся к Ане.
– Он сказал, что только так можно навсегда избавиться от голода. – Она развернулась к Воронцу спиной, приставила два пальца к виску.
Рука сама отвелась назад. Что-то горячо вспыхнуло справа от Воронца, он закрыл ухо рукой. На мгновение в реальность просочилось нечто чуждое, как на открытую рану налипает сам воздух. Витающее вокруг безумие заставило Воронца озвереть. Он бросился на Аню, но та успела отбежать, но недалеко. Схватив за волосы, он тут же разжал кулак. Ладонь шипела, как от ожога. Аня медленно отступала к окну, села на подоконник, убрала прядь за ухо. Воронец сжал кулак, боль постепенно стихала. Аня кивнула на окно. Воронец повиновался и открыл его. Аня направила лицо к потоку утреннего свежего утра. Глаза довольно прищурились. Воронец старался этим потоком едва-едва просыпающегося леса смыть кошмар, который застиг врасплох.
– Там кто-то едет, – произнесла Аня.
Воронец подошел к окну, увидел грязно-бледную «Ладу». За рулем сидел Клоун.
– Это за мной, – ответил Воронец.
Глава 9Безмогильный черт
Белое полотно хлопало так громко, что сомнений нет: оно точно вернется и раструбит на всю округу, как понравилось в Чертовом Кругу. Или просто нынче сильный ветер. На пороге шатра оказался Ярослав. Кормилец перевел взгляд, не поднимаясь в цветастом гамаке с пестрыми подушками.
– Прогнать? – заранее предупредил Ярослав.
– Пусть войдет, – приказал Кормилец, подкидывая подушки под голову.
Ярослав пропустил очень бледного молодого человека с прозрачными бровями, большим лбом, неправильным прикусом и скрипкой. Несмотря на лето, юноша был в черной шерстяной куртке с протертыми локтями.
– Как звать? Из столицы? – спросил Кормилец.
– Матвей, – поклонился юноша. – Из столицы. Что меня выдало?
– Шлейф сырости и скуки, – ответил Кормилец и отряхнул собственные плечи как будто от перхоти.
– А я уж боялся, что в Чертовом Кругу и впрямь все веселье лишь на сцене, – улыбнулся в ответ Матвей. – Гостеприимства у господина Черных не занимать. Он, часом, не проигрался в карты? Уж очевидно, что мусье работу ненавидит, а только не пойму, отчего ж выбрал ее.
– Так он и не выбирал, – ответил Кормилец. – Единственный, у кого нет выбора. Есть те, кто заключает сделки с адом, есть те, кто родился в нем.
Матвей нахмурился. Кормилец дал время подумать.
– Он ваш сын? – предположил Матвей.
– Надеюсь, твоя смышленость придется по нраву Чертову Кругу, как и мне, – довольно закивал Кормилец. – Ярик уже рассказал, что за работенка?
Князь Черных продолжал смотреть в воду. Манила дрожащая бездна, завораживала. Руками князь опирался о края бочки да сжимал кулаки, сам того не ведая. Уж до дрожи в локтях, до выступивших жил, а все стоит князь – застыл. Где-то глубоко сидела мерзкая вошь, кусала, кромсала сердце, да так, что дай той ярости волю – не оставил бы князь камня на камне, все в труху!
Все хуже делал дальний звон, что лился с заутренней. Звонарь проклятый накануне пировал да пьянствовал, маньяк безумный, а нынче к Богу взывает! Да хоть бы в поклоне хватило пылу, чтобы лоб расшиб об пол, и потечет черный яд, а не кровь. Уж только бы духу хватило! Буди, буди совесть, звонарь! Буди в себе человека, а то твари уж завладели тобой и всем, что вверено тебе!
Вдруг рука опустилась на плечо. Игорь обернулся, уж замахнулся, да знакомое лицо осадило. Федор. Верно, тоже не спалось нынче. Так и стояли посреди двора, глядя друг на друга.