– Лошади готовы, – молвил Басманов.
Игорь отвел взгляд, повел плечом, сторонясь друга.
Шел грибной дождь.
– Чудно… – хмыкнул Федор, похлопывая Данку по шее.
Игорь же глядел не на дождь. Как выбитые зубы, рассыпался вдоль холма забор. Уж нынче гнилые доски никого не сдержат, куда ни рвался: ни внутрь, ни наружу. Заброшенный пожженный монастырь чернел горбатыми пятнами. Тени стояли как живой укор, будто бы тотчас же признали Басманова да прочих опричников.
– Уж думал, с этой-то глушью покончено. – Федор оглядывался по сторонам.
– Что чувствуешь, воротясь на пепелище? – спросил Игорь.
– Скоро свои разведешь – вот и прознаешь, – ответил Басманов да добавил еле слышно, на ветру-то: – К слову, еще можешь дать деру. Пару дней у тебя будет.
– Что мы ищем хоть? – спросил Игорь.
– Здесь видали Порфирия Убогого и еретиков евонных. Исповедуют, будто бы каждый человек носит тварь в себе. А та, нечестивая, токмо ждет, чтобы пробудиться с жажды. Стало быть, раз убогие заклеймили род людской тварями, суд над ними такой и будет. Прячутся от света божьего в обители ничейной. Верно ж говорят: «Свято место пусто не бывает». Да и…
Затих Басманов да жестом велел Игорю быть наготове. Данка уши навострила да глядит на церковь. Ни купола, ни креста, ворота выбиты, одни токмо щепки. А поверх ворот следы – босой кто ступал. Данка дыхнула, и пар поднялся.
– Свято место, говоришь? – Игорь с презрением сплюнул.
Руки сжали поводья до скрипу. Груда голых тел, а кругом уж обступило дикое зверье.
– Эй, отродье! Не за мертвыми пришли, а за живыми! – свистнул Федор.
Обернулся Степан, поглядел на Черных да Басманова, ощерился.
– Да живых-то не видать, а мертвые – вот они! – молвил Степан.
– Так будь они живыми, скрылись из виду, – ответил Басманов.
– Что верно, то верно! – присвистнул Степка. – Дружок твой больше всех нас знает, как скрываться-то! Самый жалкий червь и тот бы переломился от зависти.
– Сам не переломись, – процедил Басманов, положа руку на шашку.
Горела желчь на языке Степана, да сплюнул, ничего не сказав. Меж тем свора уж не могла пройти мимо падали.
– Он та твоя ж бабеха? – загоготала крысиная морда.
– Не-не, твоя! – ответил сиплый голос. – Чего ж не признал-то? Неохота такую-то иметь?
– Да отчего ж неохота? – Крысиная морда заржала пуще прежнего, оголив кривые желтые зубы, торчавшие вразнобой.
Вдруг он чертыхнулся, грохнулся наземь. Ремень седла не то лопнул, не то кто расстегнул – не увидать уж отсюдова, с земли. Под общее улюлюканье князь Черных протащил опричника за ногу, сел сверху, сжал кулак и предался такой исступленной ярости, которую вынашивал в сердце с самого приезда в Слободу. Не помня себя от гнева, князь бил, пока в глазах не потемнело, а уши не заполонил звон. Не слышал рыка, гогота, басалая кругом. Все заполонило сердце, которое билось, боролось с той скверной, которая уже текла по жилам. Жгучий огонь царапался, рвался наружу, стучал, глодал кости. К вискам прильнул холод.
Кулаки сами собой разжались от бессилия. Тут же кто-то схватил князя за запястье, поднял на ноги. Взгляд медленно прояснялся. Сотня пастей кругом, а за ними горы трупов. Не токмо те, что были умерщвлены бесславно, по-скотски забиты. Бескрайний серый океан разливался во все стороны, где-то там сливался с небом, с которого шел дождь и вместе с тем светило солнце. Как же так? Не может же и то и то, не может же на одну и ту же землю падать столько света и столько трупного яду.
Рука висела над головой. Ее держал Басманов, прославляя победителя. Только до разуму добралась боль. Ни одна сбитая костяшка не стоила мерзкого грязного вымеска, кривозубого уродца. Игорь отдернул руку, разорвал круг кромешников, отступил прочь. Сырой воздух наполнял грудь скверной тяжестью.
– Ты славно его! – молвил Басманов, подходя со спины.
Черных обернулся, и очи горели таким огнем, что Федор остолбенел.
– Славно? – горько усмехнулся Игорь, и в том смешке была вся боль, вся горечь.
Короткая и пылкая молитва об упокоении всех душ в бескрайнем океане, что стелился во все стороны. Видел все Федор, видел, да сказать не мог ничего.
– Чего от своры-то отошел? – спросил Черных, вскинул взор к небу. – Потолковать со мною? О чем же нам нынче толковать-то? – Раз воротился, раз при дворе, раз снова братья мы – по духу и оружию, стало быть, есть о чем, – молвил Басманов.
– Ты ж думаешь, я токмо за Михайлу печалюсь? – спросил князь.
Вздохнул Игорь глубоко да посмотрел на небо. Ранняя заря. Небо чистое, что загляденье.
– Пущай, что его зарезали. Видать, поделом, – сквозь зубы процедил Игорь да сплюнул презлобно. – Пущай, пущай! Плевать на сукиного выблядка. Но ты… Ты, Федь. Будто бы не видишь невинно убиенных! Будто бы не слышишь их! Будто бы ты, кого я братом называл, не замарался сам в этой крови! Будто не слышишь трупного смрада от царского золота! Такую мы службу несли? Вспомни, Федь, вспомни! Молились, чтобы защитить Русь от нечисти злобной, и что же нынче? Тогда ты, Басманов, чище прочих воспевал о любви к ближнему, о заступничестве и мире. И нынче гляжу на чело твое заклейменное и думаю: кто ж больше зверю подобился? Я, спавший в сырой земле, али ты, в парче да бархате? О чем же, Федя, брат, о чем же нынче толковать нам?
Басманов присвистнул да пнул землю.
– Да что ж это, все зря? – Федор воротил, прятал взор.
Голос подвел. Игорь хотел было молвить слово, да никак.
«Все зря».
Холодным звоном отдалось, и у князя на сердце тяжко стало, горько.
– Ну что же, Игорь. – Басманов быстро совладал собой.
Не будь пред ним Черных, то и провел бы. А так открыт был, как на ладони, и ведомо самому об том.
– Не буду ж держать тебя! – молвил Федор как есть на духу. – Пойдем, окружим церковь. Как зайдешь к алтарю, так мчись прочь отсюдова. В погоню не пошлю. Ворочусь без тебя. У царя-батюшки я на хорошем счету. А ты мчи, мчи куда глаза глядят. А как найдешь место, где проживешь, не замарав руки, – пришли весточку. Нет, старина, приехать не приеду – мои-то уже все, уж насовсем! А сердцу отрадно знать, что свою-то душу сохранил. Мне уж из Москвы проклятой, людоедской и некуда податься. Коли хочешь бежать – воля твоя.
Игорь воровато глянул на церковь, на свору за спиной Басманова.
– Как я увяз в топи, ты не бросил меня. Стало быть, негоже мне бросать тебя средь своры. Авось и уцелеем, ежели держаться друг друга, – молвил князь.
– Окружить церковь, – велел Басманов.
Опричники подчинились, а резвее всех – разбитая крысиная морда. Федор спешился, хлопнул лошадь по шее, та в ответ фыркнула.
– Ага, – тихо согласился Басманов и все равно переступил порог церкви.
Святые образа потрескались, пали, затянулись сажей. Совсем уж высоко, под самым куполом, склонились чернокрылые ангелы безликие. Стекала вода, лился свет.
– Гляди-ка, рухнет все! – насторожились опричники.
Басманов не внимал, присел на корточки. Лужа стекала по плитам да шла сквозь щели под землю, и оттуда гулкий звук подымался.
«Под землей заныкались?» – хмуро думал Басманов, как вдруг шорох резко вырвал из дум.
– Стоять! – приказал Федор, заслышав у лестницы на колокольню шажки.
Посыпались камни, да шаги все ближе. Выскочила кошка полосатая, да что-то в зубах пропищало. Шнырнула куда-то под пол. А Федор все глаз не сводил с лестницы. Ветхая башенка, каждая ступенька в соре да пыли, а все ж проглядывался след людской, да притом недавний.
– Держать круг. Кто сбежит – живьем брать, – приказал Федор, убрал саблю за пояс и уж подошел к лестнице.
– Дурак, куда?! – Игорь осадил Басманова за плечо. – То еле держится!
– Стало быть, вдвоем не подняться, – ответил Федор. – Кто, ежели не я? Ты на медвежьи хари эти глянь! Я уж мигом. Наверх проберусь, разведаю. А ты приглядывай за сворой.
Засим Федор принялся взбираться по полуразрушенной лестнице. Ступал тихонько, как на лед по весне, упершись руками о ветхие стены. Камень шевелился под рукой, как чешуя дышащего змия. И все ж не навернулся, добрался Федор доверху, да как поднял взор, так и оцепенел.
Сидит в углу, забившись ото света, старик. Весь в саже, в рубище, будто бы весь пожар тут и переждал. Босые ноги торчат, как коренья мертвого пня. Зашептал порыв ветра, завыл под самою башней.
– Ну и на кой же черт воротился? – спросил дед.
– За тобою, отец. Все за тобою.
– Вот оно как! – хрипло засмеялся старик. – Так что ж, жаль, что не сыскали никого.
– Как же не сыскали? Вот же, предо мною старец Порфирий. – Федор отдал поклон безо всякого лукавства.
Камень под ногою пошатнулся, да все же устоял Басманов на ногах.
– А кто нас слышит-то, кроме ветра и голубей под самой крышею? Вот что, сынок. Спускайся-ка ты вниз, покуда можешь. Поди и передай царю, что ничего не видел. Любит же владыко ко двору убогих? Вот и подыграй! Побудь слепцом глухим и получи же плату щедрую.
– Вот подыграю, да потом играть-то не придется – взаправду глаза выколют. Нет уж, отец. Зла я на тебя не держу. И все ж ежели не пойдешь со мною добром – выволоку.
– Ну приволочишь – а судить-то за что? – Старик поежился и будто бы меньше сделался, точно медленно проваливался в груду грязного тряпья.
Так и утопал в рубище, что только глазенки черные и глядят.
– Сам же проповедуешь, отец, что каждый человек – тварь, – ответил Басманов.
Тут уж не выдержал Порфирий, засмеялся в бороду. Заходили плечи ходуном, и уж вздохнуть не может.
– Ишь ты, просто как! – отозвался вдруг голос да стал звонче.
Пропал всякий старческий скрип, да как откашлялся дед, вновь захрипел по-свойски.
– Странное же дело: уши молодые, а ни черта не слышат!
– Ежели изложишь, готов внимать, – заверил Федор, положа руку на сердце.
– Готов, говоришь? – прищурился дед.
Не успел Басманов кивнуть, как немощный старик поднялся, возрос, раскинул руки – крылья соколиные.