– Всегда было интересно… – произнес Воронец, пытаясь на ходу собраться, выправиться: еще только начало забега, все еще принимаются ставки.
Действующие лица:
Воронец
Кормилец
Клоун
Место действия:
Кинозал Чертова Круга.
Воронец. Всегда было интересно, каково это? Быть так высоко. Раньше я думал, что власть – это набрать больше всего очков, но нет. Это самому играть не по правилам и писать эти обязательные правила для других. Вы не боитесь, что их кто-то переписывает?
Кормилец. Если это кто-то и делает, бояться стоит не мне, а ему. Слово адвокату.
Воронец. Мне не нужен адвокат.
Кормилец. Вам положен адвокат.
На сцену выходит Клоун.
Подсудимый и адвокат глядели друг на друга, как старые приятели, случайно повидавшие друг друга. Они горячо обнялись. С первых трех, нет, даже двух рядов можно было увидеть, как на мгновение по лицу Воронца пробежала тревожная тень. Клоун же был безупречен. Воронец крепче сжал скользкую синтетическую ткань черно-белого костюма. В этом не было нужды. Клоун никуда не убегал. Никогда до этого Женя не боялся потерять своего единственного друга в Чертовом Кругу. Вдвоем они спустились в партер. Для Воронца приготовили место во втором ряду в центре, для Клоуна – с краю. Не успел он сесть, как начали крутить рекламу. Клоун не смог усидеть от гордости, подскочил на месте, и радость не знала предела. Настолько развеселился, что пришлось вывести из зала.
«В любом случае спасибо, дружище, но ты тут явно не нужен», – думал Воронец, провожая взглядом Клоуна и двухметрового лохматого говнаря-вышибалу.
Скоро начнется фильм. Воронец сложил руки в замок, заложил за голову, откинулся назад, закинул ноги на кресло впереди.
– Пока идет кино, у тебя есть время свалить, – заскрипел неживой голос жерди.
– Вот она, разница между нами, – не оборачиваясь, ответил Воронец. – Ты отдал бы все, лишь бы сбежать отсюда. Я отдал все, лишь бы остаться.
Свет угас. Начался фильм. От силы Воронца зависело намного больше, нежели он сам тогда верил. Последний разговор Воронца и Матвея. Немое кино, но легко читать по губам. Неровная склейка, и с экрана неслись машины на зрителей. Показаны только босые ноги. Интересно, как режиссер обойдется с наготой девушки в кадре? Воронец был единственный в зале, кто знал, чем все закончится, кто видел на экране настоящего зверя.
Пес прекрасно слышал гулкие удары в жестяную дверь. Он стоял на коленях в своей укромной келье. В полночный час молитвы здесь, в старом подземном бункере под больницей, раздался шепот. Голос продирался сквозь сон и явь, шипел на свету и глох от сумрака, но оставался сильным вопреки.
«Кто бы ни пришел – знай, тварь пришла за очищением багрянцем. Очисти. Спаси их. Спаси себя».
Прекрасно чуял, что за нею тварь, с который, быть может, он даже пересекался. Запах чем-то знаком. И все-таки он не спешил. Когда за ним явятся – вопрос времени. До этого момента Черный Пес был уверен, что всем сердцем смирился с избранным бременем, и тут удар в дверь. Били, точно проверяя на прочность намерение, решимость. Долг. Клятву.
Ведь уже все готово. Надо лишь открыть дверь и исполнить наказ.
«Ведь учит Писание: стучите и откроют…»
Черный Пес поднялся с колен, направился к двери. Даже сквозь холодную ворчливую сталь он угадал гостью.
Чтобы удостовериться, Аня вновь принюхалась.
«Точно».
Вновь гулкие удары. Заслонка отъехала, блеснули два холодных белых, как сода, глаза.
– Знакомый запах, – протянул Черный Пес.
– Я дочь Рады, – ответила Аня.
Молчание. Аня не торопила.
– Мать в курсе, что ты здесь? – спустя некоторое время раздалось.
– Нет.
– Зачем пришла?
– Что будет, если убить кого-то из Чертова Круга?
– Придется перепечатать афиши.
– Мне рассказывали, будто бы Черный Пес наделал шуму такого, что одними афишами не обошлось.
По ту сторону раздался выдох, который надо считать за усмешку.
– Смотря кого убить. Мелочь какая-то? – спросил Пес.
Аня достала листок: «Матвей и волшебная скрипка». На дешевой бумаге толком ничего не видно. То, чем был Матвей, не могло уместиться на этой ублюдской листовке, но это все, что у нее на руках. Аня сложила листок в два раза и просунула в щель. Глаза исчезли на какое-то время. За дверью послышалось, как разворачивается афиша.
– Матвея? – Глаза походили на кусочки январского льда на озере, в которых запуталось полуденное солнце.
Аня закивала. Заслонка с грохотом захлопнулась, тяжелая дверь зарычала стальными кишками и, наконец, отворилась. На пороге стоял Черный Пес с длинными серыми волосами. Плечом опирался на дверной косяк. В кулаке сжата мятая листовка. Те немногие открытые участки кожи разъели ожоги. Левый рукав плаща пусто болтался. Белые глаза глядели исподлобья. Сиплое дыхание мучило грудь. На шее висела защитная маска, которую он поклялся не надевать, когда все начнется.
– Скрипач? Он из первого круга при Кормильце. – Пес кивнул на листовку, зажатую в кулаке. – Его завалить – это разбейся об асфальт, как надо постараться.
– Уже постаралась, – ответила Аня.
Сухой кашель вырвался из груди Черного Пса. Взгляд заметался, будто он вспомнил о чем-то, что откладывал на потом.
– А что дальше? – недоверчиво нахмурился Пес, как только перевел дыхание.
– А кто дальше? – азартно подсказала Аня.
Пес оглянулся по сторонам, велел зайти и затворил дверь. В душном бункере лампы-палки валялись на полу. Сам Пес сел на кушетку, прислонился к стене, Аня села прямо на пол.
«Ну все. Заманил…» – с грустной улыбкой похвалил себя Пес.
Есть вещи, к которым невозможно быть готовым.
– Так это из-за тебя все, дочь Рады? – спросил Черный Пес.
– Да. Дело во мне. Но я не виновата, – ответила Аня, стуча пальцем по фонарю.
– Кормилец это так не оставит, – предупредил Черный Пес. – Чертов Круг жаждет расплаты.
– Он ее получит, – заверила Аня. – И подсудимый сам пойдет на суд. Притом-то, что невиновный.
– Где ж ты такого невиновного нашла? – удивился Черный Пес.
– Он сам нашел меня, – просто ответила Аня, поднеся свет к самому подбородку. – И, как ему кажется… он так найдет свое спасение.
Пес насторожился. Что-то гнусное впилось в сердце.
– А вот это уже совсем, совсем не к добру… – забормотал Черный Пес.
– Почему? – Аня опустила свет.
На какое-то время повисло мрачное молчание. Смятение.
«…Найдет свое спасение? Как же!» – Стиснув зубы, Черный Пес гневно выдохнул.
– Суд будет жаждать справедливости, – наконец произнес Пес. – Если и впрямь невиновный возьмет чужую кровь на свои руки…
Пес вновь залаял сухим кашлем, но даже восстановив дыхание, не продолжил.
– Что тогда? – спросила Аня.
Пес медленно поднял взгляд.
– А этого уже никто не знает. Даже Кормилец. Но знай: даже чертово правосудие лучше чертова беззаконья.
– Так по его законам тебе ж приговор когда вынесли? При царе Горохе? – хмыкнула Аня. – Вот тебе и чертово беззаконье. Или ты не рад тому, что жив?
Тут и сказать-то нечего. Вот и выходили князья да бояре понуро взоры опустив. Отслужили панихиду, ждут, переглядываются. Молчание тяжким бременем связывало нынче всех, кто остался, нет, уцелел при дворе. Стоят, переминаются с ноги на ногу. Покуда ждут, как царь отзвонит по покойному, все вертится на языке: «Нечисто все это!» Сколько всего ни шепчут о смерти Алексея Данилыча, и ничего на веру не взять – больно глупо все. Кто говорит, удавился сам, кто говорит – девку подложили, а та в змею обратилась, обняла в три кольца горло, а умер и не от того, а от яду с поцелуя. Так и обменивались слухами, не произнося ни слова, все поглядывая на колокольню: скоро ли спустится владыка?
Тем временем царь не спешил вниз. Притаился в тени, будто боялся спугнуть тот смелый дух, коим полнился каждый удар, да напрасно боялся. Не было силы такой, коия уняла бы Федора от сей службы. Звонил Басманов, будя в сердцах людское. Умолкли громадины чугунные, лишь когда в голове Федора воцарился если не покой, то далекий отголосок.
– Ничего так не хотел, лишь бы ты по нему служил, а не он по тебе, – молвил владыка.
Рука сама вновь потянулась к языку колокола.
– Ты можешь отдать тело свое на сожжение… – молвил царь.
Последний удар, гулкий, отчаянный. Федор поразился: как же медь бездушная может полниться живым чувством? Что, ежели там, в оковах, скрыты жилы, и сердце и то не звон, а плач? Сколько душ оплакано бездушными колоколами? Будто бы сим звоном, далеким и живым, пробудился Черный Пес. Все тот же душный бункер. Светильники, по которым стучала дочь Рады.
«…Упустил… трусливый заяц…» – стиснул зубы Черный Пес.
Запах до сих пор тут. Она приходила, это не лукавый сон, все взаправду. Память возвращала всю встречу, каждое слово и то, как не хватило духу все подорвать… И что он, по идее, должен радоваться, что до сих пор жив.
Перерыв. Зажегся свет. Все вышли из зала. На стоп-кадре Аня лежала в колодце, с уже блестящими во мраке звериными глазами, но еще сохраняя человеческий облик. Поза переломанной загогулины искажала пропорции, руки перегнулись. Что с шеей – мерзко думать. Ничего хорошего. В такие моменты тебе жаль, что герой все еще остался жить. При всей боли и уродстве на экране отчего-то Воронцу особенно дорог был кадр, как и весь фильм, как и вся история, открытая лишь ему, которую он перевирал ради желанного приговора.
Вскоре Воронец остался один на один с экраном. Тогда взгляд с полотна померк, а вернее, моргнул, осторожно огляделся. Затем Аня выправилась, вылезла из экрана в зал, села рядом с Воронцом. Как ленивая кошка, она потянулась в кресле, откинула соседний подлокотник и протянула туда ноги.
– Как тебе? – спросил Воронец.