– Я буду рядом, – произнес Воронец и направился к калитке.
Аня неподвижно сидела под вишней, поджав под себя ноги.
«Проводишь меня?»
Аня держала веки полузакрытыми. Боялась спугнуть сон, ведь знала: он больше не повторится. Вот она и вела маму под руку. Тут идти совсем недалеко. Рада знала эту дорогу. У обеих на сердце оставалось много желчи, огня, любви и нежности друг к другу. Ни одна не скажет ни слова. Слишком короткая прогулка. Проще и не начинать. Они шли мимо поля. Аня хотела, чтобы это были подсолнухи – ее любимые цветы, но откуда им тут взяться? Тут и солнца нет, и цветы не будут знать, куда смотреть, за кем следовать. Вот и все. Пришли. Рада, точно чувствуя, что Ане не хватит духу отпустить, сама отняла руку.
– А кто проводит тебя назад? – спросила Рада.
Сперва Воронец боялся, что вернулся раньше, чем следовало, но уже у калитки с ужасом понял: он опоздал. Он пытался взять след, но тщетно. Земля отвечала как ленивый заспанный сторож: ничего не видела, ничего не знает. Воронец вбежал в дом, перерыл все вверх дном, срывал занавески, метался, рвал волосы. Он был готов разорвать себя изнутри, отыскать те органы, которые были, точно были при нем! Ну почему там, на сцене, мог видеть, слышать, мог вобрать в себя каждую вибрацию, каждый тонкий слой, играть с ними, складывать рюши, а теперь он слепой безумец, бьющийся о стены? Воронец обошел кругом весь участок, остановился у входа на виноградник. На гроздьях уже сморщился и потемнел изюм, хотя еще не время даже просто зрелости.
– Резкие морозы подсластили их, – раздался голос, резанувший слух как скрип.
Воронец обернулся. Сердце лихорадило от горя и отчаяния. Оно хотело поверить и в то, что это Матвей, и в то, что какой-то призрак принял его облик. Единственное, в чем Женя был уверен, – с этой нечистью нельзя проиграть. Впервые на кону стоит что-то настоящее.
Действующие лица:
Матвей (Пророк)
Воронец
Место действия:
Дача Черных. Сад.
Воронец. Что ты хочешь?
Матвей. Теперь ничего. Все на своем месте. Все беглецы вернулись восвояси. С одной стороны, жаль, что твоего места больше нет и негде выступать. С другой – давай не делать вид, что вы были под крылом Кормильца, а не на цепи? Впрочем, такие тонкости оставим. Они, как и многое, утратили смысл. Ты не будешь выступать – потому что негде. Ты все забудешь, будешь жить как и прежде. Забудешь о том, что когда-то слышал. Что ты так смотришь? Это как отнять у человека возможность летать. Он просто будет жить, уверенный, что крыльев-то никогда не было и не положено. Многие так и живут, представляешь?
Воронец. Верни ее. Верни Аню.
Матвей. А что ты дашь взамен?
Воронец (пауза, потерянно смотрит по сторонам, резко щелкает, указывает на Матвея, не поднимая взгляда): Она не беглец.
Матвей(на мгновение сквозь невозмутимо-надменное выражение лица проступает досада и раздражение, в следующий миг фасад вновь возвращается.)
Воронец. Она родилась в этом мире. Твой суд требует справедливости? Я свидетель, и я помню. Я не выберу забвения.
Матвей (перебивает на полуслове). Тогда обменяем. (Нарочито небрежным тоном.) Память о гадюке и суке, которые разрушили твой дом. Чертов Круг был создан, чтобы твари могли чувствовать себя живыми в полной мере. Больше этого места нет. Теперь ты будешь тварью средь людей, лишенный голода.
Воронец. Может, если я был наполнен, как ты, Кормилец, Клоун, как были наполнены гадюка и сука, я бы согласился.
Матвей. Ты маленький ребенок. Ты ушибся и продолжаешь дальше бегать. Но скоро болевой шок пройдет, и ты поймешь, что есть боль, несовместимая с жизнью.
Воронец. Оставь эти проблемы будущему мне.
Матвей. Ни у тебя, ни у тварей нет никакого будущего.
Воронец. Я оспариваю твой приговор.
Матвей. Я не могу ее вернуть. Но могу предложить тебе спуститься. И убедить вернуться. Если она того захочет.
Воронец. …То есть… либо я остаюсь здесь и теряю память… либо спускаюсь?
Матвей. И она решит вашу судьбу. Если у нее самой осталась воля к жизни, ты ничем не рискуешь.
Воронец. …Идет.
Лес хмурился суровее, мрак стелился гуще. В воздухе стояла сырость ведьминого склепа. Воронец искал там, меж деревьев, золотые глаза.
«А если они изменились?» – с ужасом подумал Воронец.
Под вишней в саду сидело существо, закутанное в кокон. То, что вылупилось, не дождавшись превращения. Женя раскрыл глаза в надежде примириться с тьмой ночного леса. Но все тревоги растаяли от жаркого выдоха в затылок. Он прикрыл глаза, подался назад.
– Ты здесь? – спросил Воронец.
Теплая морда легла на плечо, прижалась пугливо и крепко. Женя закрыл глаза, потрепал морду. Рука скользнула с шерстяной морды на голый открытый череп, сухой, как будто из полированного дерева. Шею вновь обдало горячим дыханием.
– Ты хочешь вернуться? – боязливо и тихо спросил Воронец.
Весь мрачный мир затих. Морда становилась все легче. Она уже не давила плечо, а медленно таяла в непроглядной черноте. И когда Женя с горечью и болью вздохнул, дав вольному призраку исчезнуть, к спине прильнула Аня, обняв охладевшими руками. Воронец обернулся и нашел те самые глаза, то проклятое золото, которое сыщешь раз в жизни – и все прочее богатство обратится в черепки.
– Мы выгрызем свое «завтра», – прошептал Женя, беря Аню за руку.
Они принялись брести по лесу. Крутой склон очень скоро гнусно зачавкал под ногами. Земля здесь мягкая, подлая.
– Что-то не так, – произнесла Аня, остановившись в первый раз.
Она начала выбиваться из сил.
– Все не так, – горько усмехнулся Воронец, надеясь разглядеть в вечной ночи любой проблеск.
Мрак продолжал налипать со всех сторон. Во рту появился солоноватый привкус. Аня пыталась сплюнуть, но плевок отозвался странным звуком. Воронец осторожно проверил почву впереди. Она не была влажной – начиналась настоящая топь.
Кончилась вера в завтра, в то, что они снова увидят, как солнце взойдет. И ни один из них не позволял себе быть слабым, сдаться вот так. Они оба знали, что это конец, что каждый шаг дается все сложнее, что им не выплыть. Но они оба вели себя так, будто гиблая топь, мрак, холод и забвение ничего не значили. «Выгрызать свое “завтра”», – бороться, зная, что не будет ни солнца, ни звука. Ничего. Бескрайней океан голодной черноты.
Ничего не осталось. Новый мир уравнял слепых и зрячих. Ни те ни другие не видели ничего.
Будто бы искра только и ждала этого полного, всецелого затишья. Далекий маяк из коряг, сухой соломы и глины. Наверху, в соломенном гнезде, раздалось тихое шипение. Искра вспыхнула сама собой ровно в свой час и сияла равно и для зрячих, и для слепых.
Конец