— Мой дядюшка, комендант полка, — начал Габор, — никак не возьмет в толк, что здесь в Эннсе я самый лучший наездник, лучше всех его господ. На будущий год осенью я закончу военную академию и стану лейтенантом. И что, слышу я, произойдет при вступлении в должность? Вам ставят в пример унтер-офицеров, которым следует подчиниться. Эти господа, говорят вам, уже двадцать лет учат верховой езде, а стало быть, вам целый месяц надо молчать и только слушать. А если кто выскажет свое мнение, того посадят под арест.
К нашему удивлению, капитан Шиллер открыл рот:
— Слушать никогда не повредит, — лаконично заметил он.
— Моим учителем верховой езды был мой знаменитый папа́, — гордо сказал Габор. — И я слушаюсь только его.
— Замечательно! — Эрмина отпила немного вишневого ликера. — Но не мог бы ты объяснить, к чему клонишь?
— Конечно, дорогая тетушка. Я поспорил со своим дядюшкой, что научу любого дилетанта скакать рысью, галопом, а также элегантно преодолевать барьеры, причем гораздо быстрее, чем любой из его учителей.
— К какому сроку?
— Ко дню рождения кайзера, 18 августа.
— До него осталось всего пять недель, — воскликнула Валери.
— Пять или три, — с облегчением воскликнула Эрмина, — у меня гора свалилась с плеч. Я опасалась, что твое пари имеет отношение к нам.
— Оно и имеет, — мягко заметил Габор.
Эрмина закрыла веер.
— Нынче после обеда мы уточнили условия. Дядюшка хочет спорить наверняка. Он хочет обучить верховой езде даму, которая никогда еще не садилась на лошадь.
— Но это не одна из нас! — с ужасом воскликнула Эрмина.
— Одна из вас, с вашего позволения, — ответил Габор с обаятельной улыбкой. — Папа́ тоже участвовал в нашем совещании, и он абсолютно убежден, что… наша милая барышня была бы самой подходящей кандидатурой.
Так вот каков план! Я стала пунцовой. Никакого обручения. Уроки верховой езды. О Господи!
У Эрмины перехватило дыхание.
— Выбрось это из головы, — воскликнула она возмущенно. — Моя Минка хорошо образованная юная дама, и осенью она отправится в пансион. Я не потерплю, чтобы она оказалась втянута в ваши безумные пари.
— Но, Эрми, дорогая, — благодушно воскликнул генерал.
— Нет! Никогда! Вы полагаете, я привезла ее в Эннс, чтобы отдать вам на съедение?
— Совершенно справедливо, — вступилась за меня Валери своим грудным голосом. — Забудьте о ребенке. Это исключено.
— К сожалению, мы не можем! — одновременно воскликнули Габор и генерал.
— Это почему же, позвольте спросить?
— Потому что… — и оба господина обменялись заговорщицкими взглядами, — иначе мы потеряем целое состояние!
— Дядюшка выплатит нам пятьсот пятьдесят гульденов, если до дня рождения кайзера я сумею научить нашу барышню верховой езде, — объявил Габор, — а если не смогу, неважно, по какой причине, то я должен выплатить ему эту сумму. Вот так обстоит дело. Мне очень жаль.
— Пятьсот пятьдесят гульденов? — в ужасе повторила Валери. — Столько зарабатывает мой Эди за целый год.
— Ты поставил на мою Минку, не спросив у меня разрешения? — возмутилась Эрмина. — Каким образом мы оказались втянуты в эту историю?
— Это была чистая необходимость, как говорится.
— Какая дерзость!
— Мой дорогой Габор, — голос принцессы стал на октаву ниже, — ты когда-нибудь видел образованную барышню верхом на лошади?
— Нет, пока нет.
— И вряд ли увидишь, — сказала Эрмина со значением, — воспитанницы императорского пансиона — это тебе не драгуны.
— Разумеется. Но, может, для нас сделают исключение?
— Нет! Даже в страшном сне, нет! — и ее милое круглое личико побагровело. — Скажи на милость, почему женщина должна сесть верхом на лошадь, если в этом нет необходимости? Чтобы повредить себе руки и набить мозоли, как у кучера? Растрясти себя внутри и снаружи, чтобы в голове все смешалось? Чтобы сломать ногу и всю жизнь хромать? Я никогда не сяду на лошадь, и моя Минка тоже не сделает этого.
— Я был уверен, что вы поддержите меня, милая тетушка.
— Как ты мог додуматься до такой мерзости? — воскликнула Эрмина, вся красная от гнева. — Не хочу больше и слышать об этом! Ни слова! — Поджав губы, она вскочила, схватив свой стул, повернула его задом наперед и села спиной к столу. К несчастью, она оказалась как раз напротив обнаженной купальщицы и, демонстративно опустив голову, уставилась на паркет.
— Габор! Сейчас же извинись! — пробасил генерал. — Что за глупости ты несешь! Где твой разум? Оставь свою скандальную скромность. Переходи сразу к делу, черт побери! Иначе я сам возьму слово, — и, схватив рюмку шнапса, он залпом ее выпил.
Габор встал и, подойдя к Эрмине, театрально опустился перед ней на колени:
— Горячо любимая, единственная тетушка, — он взял ее руку и поцеловал. — Я припадаю к вашим ногам, требуйте мою голову, но послушайте меня еще две минуты.
— Почему я должна тебя слушать?
— Потому что вы не можете отказать мне в просьбе.
— Вот как! Ну, это уже предел. Встань, шалопай! Зарвавшаяся обезьяна, — Эрмина с трудом удерживалась от смеха.
Габор вскочил и почтительно посмотрел на мою гувернантку.
— Ну говори уж, быстро. Что там еще у тебя?
— Если я выиграю пари, то получу право голоса на уроках верховой езды. И это для меня главное. А не пятьсот пятьдесят гульденов. Эти деньги для вас, для ваших бедных. Для лотереи на летнем балу. Вот что я хотел сказать, дорогая тетушка. Мерси.
— Слушайте! Слушайте! — обрадовалась Валери.
— Да, — пробасил генерал. — Таков наш план.
Габору захлопали, Эрмина снова села за стол, все смеялись и перебивали друг друга, а меня охватил ужас. Именно верховая езда. Да уж лучше фехтование. Или танцы на канате. Либо учиться глотать огонь…
— Я уже распределила деньги, — воскликнула принцесса. — Послушай, Эрмина, мы закажем зимние рукавицы для всех ребятишек и создадим фонд помощи. Это позволит нам отдать в школу детей из семей алкоголиков, и тогда в нашем Эннсе не останется неграмотных. Мы оплатим школьные взносы, шиферные доски и грифели, а если кто-то из детей проявит талант и захочет учиться дальше, мы оплатим ему университет.
— Правильно, — кивнула Эрмина. — А если таланты проявит девочка, то она будет обучаться у лучших мастеров.
— Либо сделать что-то совершенно безумное, — взял слово Аттила Надь, — и распределить все сразу, и тогда у бедняков раз в жизни появится куча денег.
— Среди пьяниц ничего нельзя распределять, — сказала Валери, — иначе все в момент разойдется. Каждый крейцер отправится в трактир, а детям ничего не останется.
— Идея с фондом помощи просто грандиозна, — граф Шандор оглядел собрание. — Так что если Габор действительно такой хороший учитель, как утверждает, и если наша прилежная Маргита еще раз захочет проявить свои способности, ради бедняков… то я даю на то свое благословение.
— Браво, Шандор! — воскликнул генерал, и все снова уставились на меня.
— Ну давай, давай! — обратилась ко мне Валери.
— Дорогая, что ты об этом думаешь? — Голос Эрмины звучал крайне взволнованно, и она лихорадочно обмахивалась веером, пытаясь скрыть свои чувства. — Тебя никто не принуждает. Хорошенько все обдумай и не торопись.
Передо мной стояла дилемма. Я панически боялась лошадей. Я любила, правда, других животных: собак, птиц, обезьян, кошек, жаб, лягушек — никого из них не боюсь и готова вызволить любое насекомое из беды… Но лошади казались мне такими громадными! Стоит к ним приблизиться, как они начинают скалить свои желтые зубы, вращать глазами и встают на дыбы, словно желают растоптать тебя своими копытами.
— А теперь послушай меня внимательно, — продолжила Эрмина. — Танцы для воспитанниц пансиона нежелательны. Но нигде не говорится, что нельзя брать уроки верховой езды. Поэтому не думаю, что у тебя тут возникнут какие-нибудь трудности.
— Об этом никто не узнает, — поддержала ее принцесса Валери, — и знаешь, дорогая Минка, я ведь тоже училась верховой езде. Это, видишь ли, входит в воспитание принцесс. Ах, какая то была мука. Но… я только дважды сломала руку, а один раз чуть не сломала шею, это было незадолго до моей свадьбы. Но настоящего вреда верховая езда мне не принесла.
— Моя дорогая принцесса! — воскликнул генерал. — Зачем об этом сейчас говорить? Шею вы повредили в ночной скачке, не так ли? А мы будем упражняться днем.
Аттила Надь засмеялся и снова стал похож на голодного волка.
— Сударыня станет героиней Эннса. — Он бросил на меня обжигающий взгляд. — Габор, жаль только, что уроки будешь давать ты. Может, передашь мне пари? Что ты за это хочешь?
Что? Уроки у этого чужака? Я тотчас вновь обрела голос и обратилась к генералу:
— Лошади такие большие, Ваше Превосходительство, и они меня не любят.
Генерал успокаивающе погладил мне руку.
— Чушь! Конечно же, они вас полюбят. Я привез три отличных экземпляра. Завтра вы выберите себе одну из них. И она вам обязательно понравится. И вы ей. Лошади вовсе не чудища, честное слово.
— Но я боюсь.
— Боитесь? Но не моей малышки Ады. Она вас полюбит, как сестра. Она приучена к дамскому седлу. Не лошадь, а картинка! Каштанового цвета. И маленькая.
— И самая добродушная в мире, — поспешно добавил Габор. — Ни разу никого не укусила и не лягнула. Дети крутятся вокруг нее, собаки. Она все терпит. И представьте себе — вчера одна кошка родила между ее подковами котенка. Вот такое доверие она вызывает к себе.
— Мою маленькую Аду, — задумчиво заключил генерал, — я привез для своей будущей невесты. Но мир так пуст и сиротлив, что я до сих пор не нашел себе невесты. Так пусть Ада поможет нашему золотку, нашему ангелочку одержать победу. Эта маленькая чертовка, Ада. У нее есть перец в крови. Лучших кровей девочка. Parva sed apta.
Опять латынь. Означает: мал да удал. Генерал бегло говорил на латыни. Латынь была официальным языком в Венгрии, до подъема национализма, и до сих пор широко употреблялась в образованных кругах. Но латынь в устах генерала — сигнал того, что самый лучший наездник уже не совсем трезв. Это мы знали от Габора.