Дело в том, что каждый офицер, приступая к службе в Эннсе, должен пройти боевое крещение: он наносит визиты своим товарищам, и каждый из них предлагает ему выпить рюмку шнапса. Хотя ему приходится принять изрядное количество спиртного, в тот же день он должен, сохраняя прямую походку, появиться еще и в казино или в «Черном орле». Если не выдерживает — он не мужчина!
Сколько же, скажите на милость, должны были выпить эти представители сильного пола?
— Не останавливайтесь. Идите дальше! — придерживая меня рукой, сказала Лизи. — Все время прямо, потом направо. Или подождите, лучше я пойду вперед, а вы — за мной.
Прямо перед нами стояла длинная стойка, а перед ней, сгрудившись, как стадо гусей, и так же весело гогоча, толпились глупые бесовки, как их назвала Лизи, — те самые дамы сомнительной добродетели. Когда мы поравнялись с ними, они замолкли, опустили веера и уставились на нас.
Я тоже не могла оторвать от них взгляда.
Никогда в жизни не видела таких расфуфыренных в пух и прах женщин! Они были похожи на попугаев из тропической Африки. Щеки, губы и глаза были размалеваны до предела, волосы взбиты в немыслимые башни на голове, и из них торчали всевозможные перья, живые цветы, бусы из жемчуга, заколки, бархатные ленты, украшения в виде бабочек, блестки в форме сердечек и стеклянные гребни, украшенные стразами.
Все были туго затянуты в корсеты. Их вечерние платья с кринолинами, какие уже давно вышли из моды, пестрели кричащими узорами: в красно-желтую полоску и желто-зеленую клетку.
Перчаток на них не было. Локти и руки — открыты, голые плечи не прикрыты даже платком.
Однако Лизи вовсе не была поражена увиденным.
Раскрыв свой макартовский веер, она прошептала: «За мной!» — и величественной поступью прошагала сквозь стайку дамочек, которые сразу же расступились, за исключением одной белокурой толстушки, которой я явно приглянулась.
— О-ля-ля, малыш, — завизжала она и схватила меня за руку. — Меня зовут красотка Зора. Давно мечтала о таком, как ты. Останься со мной! Гляди, что я тебе покажу!
На ней было бальное платье цвета морской волны с ярко-желтой оторочкой, в руке — зеленый веер, голова утыкана красными перьями, губы, размалеванные ярко-красной помадой, зияли, как свиная пасть. Не этими ли жирными губами был искусан мой Габор?
— Оставь в покое моего мальчика, — сказала Лизи, изменив голос, и сняла перчатку с правой руки, — еще не вечер. Парень еще не созрел.
— Зато я созрела, — Зора потянула меня за рукав, пытаясь оттеснить к стойке, — а сейчас выпьем чего-нибудь.
У Лизи, однако, была иная точка зрения.
С молниеносной быстротой она подняла руку и залепила девице звонкую пощечину. Зора взвыла, отпустила меня и, приподняв юбку, хотела дать Лизи пинка, но у нее ничего не получилось, поскольку Лизи грациозно увернулась. Зора пошатнулась и оказалась в объятиях одной из своих товарок.
Лизи злорадно рассмеялась.
— Вот как надо поступать с глупыми мерзавками, — пояснила она мне, — иначе она не оставила бы нас в покое. Я знаю этих пошлых шлюшек.
Рука об руку мы проследовали к своей нише, но войти туда было невозможно — дорогу нам преградила великанша в юбке, она не уступала в росте дяде Луи. Это была темнокожая верзила, что уже само по себе выглядело ужасно. Кроме того, ее мощные телеса были затянуты в платье цвета болотной лягушки, а на голове красовались белые розы и, в довершение всего, во рту у нее — я не могла поверить своим глазам — торчала курительная трубка.
Боже милостивый! Женщина с курительной трубкой во рту! Мир еще не видел такого кошмара!
— Пардон, простите, — сказала Лизи, — посторонитесь, пожалуйста, и позвольте нам пройти внутрь.
Громила в юбке добродушно подмигнула мне и осклабилась: «Красивый мальчик! Мои комплименты!» Топая, как лошадь, она отошла в сторону. Лизи приподняла занавес, закрывавший нишу, чтобы я могла войти и осмотреться.
Ниша была затемненной и по длине не превышала размеров кровати. Здесь стояли две мягкие обтянутые бархатом скамьи, которые полностью заполняли нишу, а между ними — узкий столик. Бархат был красного цвета, как и занавес, доходивший до пола. Потолок представлял собой сплошное зеркало. Дорогое зеркало на потолке? Его же никто здесь не видит?
— Пожалуйста, присядьте! — Лизи села напротив меня на скамью. — Да, признаюсь, публика здесь очень примитивная. Девушка для услад курит трубку, как старая цыганка. Представьте себя на месте солдата. Вы платите большие деньги. Хотите немного позабавиться с женщиной, берете ее себе на колени, а от нее несет, как от конюха. Нет уж, спасибо. — Она откинула вуаль.
Вдруг занавес поднялся: на пороге стоял улыбающийся юный кельнер. Он поставил на стол небольшую лампу, свет которой отражался в потолочном зеркале.
— Что господа желают заказать из напитков?
— Сельтерской, — коверкая голос, ответила Лизи, — и непременно в фаянсовом кувшине. Пожалуйста, хорошенько охладите и подайте запечатанным. Открытую не подавать.
Через пару минут заказанное было на столе. Занавес снова закрылся. Лизи потрогала кувшин. Он был ледяным. Она откупорила бутылку, наполнила два оловянных бокала и чокнулась со мной.
— Хочу похвалить вас, — растроганным голосом сказала она, — вы отличная актриса. Никому и в голову не пришло, что вы не мужчина. Выпьем-ка мы за нашу душку, за Габора. Он скоро явится. Оставим небольшую щелку в занавесе, а сами спрячемся. Нам весь зал будет виден отсюда, как из золоченой ложи кайзера в Хофбургском театре в Вене. Посмотрим, что за программу они тут приготовили.
Я еще не сказала, что у стены рядом с дверью, через которую мы вошли, располагалась небольшая сцена. На нее сейчас поднималась женщина, впустившая нас сюда, — милая полька с черными волосами и черным пушком над верхней губой.
Она подкрутила керосиновые лампы, прибавив свету, и поправила большие зеркала так, что отблеск от них был направлен книзу.
Мертвецки пьяные солдаты вдруг ожили, уселись на своих стульях, поправили мундиры и потребовали пива и шнапса. Официанты суетились у стойки, а в свете фонарей, робко озираясь по сторонам, появилась девица с каштановыми кудрями, которая держала в руках серебряную гармонику. В зале началось бурное ликование. Ага! Ее тут хорошо знали!
А может быть, этими аплодисментами хотели вознаградить девицу за ее отвагу? Она, прости меня Господи, была практически совсем голой. Вернее сказать, на ней было только нижнее белье.
Где же она потеряла свое платье? Я посмотрела по сторонам в надежде увидеть прислуживающую здесь горничную, которая должна была бы устремиться вслед за девицей, чтобы прикрыть ее наготу, но таковой не было и в помине. Что же могло случиться? Наверное, в волнении перед огнями рампы девица забыла надеть свое платье, а горничная, как назло, заболела. И вот она, полуодетая, стоит на сцене и даже не замечает этого!
— Лизи! Ты это видишь или мне померещилось? — прошептала я в ужасе.
Лизи кивнула:
— Видела и похлеще!
— Давай сорвем занавес и прикроем ее! Быстро! Давай его сюда!
— Зачем? — вскричала Лизи в крайнем изумлении.
— Она забыла одеться!
Лизи рассмеялась:
— Забыла? Ничего она не забыла. Это ее сценический костюм.
Сценический костюм? На женщине были надеты только лифчик и кринолин из китового уса, такой короткий, что едва доходил до колен. Впервые в жизни я видела… обнаженные ноги… чужой женщины. До сих пор я видела только свои собственные ноги.
И что же это были за ноги! Толстые, белые и круглые, как окорока откормленной свиньи. Боже, какая толстуха! Она была почти квадратной. Жир выпирал из корсета снизу и сверху, а бархотку на шее почти полностью скрывал тройной подбородок. А прическа! — Волосы в мелких, жестких, как проволока, кудряшках, рассыпавшихся от пробора по ушам, щекам и лбу на жирные мясистые плечи.
Такая прическа была в моде, когда я была еще совсем ребенком. Причесанные на такой манер женщины всегда напоминали мне мопсов. Но странное дело! Эта женщина не вызывала во мне отвращения. От нее исходила какая-то наивная хитрость и удаль, которые создавали хорошее настроение. Она улыбнулась публике, присела на табурет в виде обрубленной классической колонны, лихо растянула свою серебряную гармонику и с размахом ударила по клавишам, извлекая аккорды, которые публика встретила пронзительным свистом.
— «А в заднице такая тьма», — начала она свои куплеты. Пела она непоставленным, но звучным от природы голосом, и солдаты, знавшие эту песню, тут же подхватили хором припев: «Да-да, такая тьма! А что же может быть здесь кроме тьмы?»
— Дурацкая песенка, — прохихикала Лизи, после чего последовало еще, по меньшей мере, пятнадцать строф, смысл которых не всегда был мне понятен. Когда песня закончилась, у входа в зал началось какое-то волнение — прибыла новая компания. Вошли элегантные породистые офицеры в идеально скроенных, облегающих фигуру мундирах, совершенно не вписывающиеся в это общество: длинные сабли, белые перчатки, самоуверенный взгляд. Это явилась компания Габора — двенадцать человек, все высокого роста и в прекрасном настроении. Хозяйка заведения лично проводила их к зарезервированным столикам перед сценой.
Более или менее трезвые солдаты поспешно застегнулись на все пуговицы, но офицеры жестом успокоили их: дескать, не бойтесь, мы ничего не видим, ничего не слышим, нас здесь вообще нет!
Толпа размалеванных девиц у стойки вдруг зашевелилась, и я страшно заволновалась. Кто из этих гиен рискнет наброситься на Габора? Зора показала на него пальцем, пошепталась о чем-то с курящей трубку великаншей и разразилась раскатистым смехом. Что же мне делать, если он снова позволит укусить себя? Безмолвно сидеть и наблюдать? Нет уж, этого я не потерплю. Но подняться и дать пощечину, как сделала Лизи, я тоже не могу… или могу? Во всяком случае, если Габор не будет решительно сопротивляться, я никогда больше не заговорю с ним! Ноги моей не будет в манеже! Он для меня перестанет существовать!