Здесь она отчасти обрела душевный мир. Впрочем, лишь отчасти. Потому что в ней продолжала жить обида на жизнь, на весь мир, который она ненавидела, как царство зла. И от которого она яростно защищала себя, сына и Церковь. Именно поэтому Нина рьяно стремилась обратить в Православие родных, знакомых и даже незнакомых людей. Именно поэтому она при первой же возможности бросила постылую «мирскую» поденщину и перешла работать уборщицей в храм. Именно поэтому она буквально набрасывалась на забредавших в храм парней в шортах, девиц в брюках, дамочек с накрашенными губами и без платков и прочих оскорбителей святыни, гневно обличая их в нечестии и оскорблении Бога. После такого обличения посрамленный враг в лице очередного «захожанина» чаще всего пулей вылетал из храма, тем самым свидетельствуя о своей злонамеренности. И больше уже не возвращался.
В подобных же традициях Нина воспитывала и своего сына Юлиана. Он должен был усвоить, что каждая его шалость – это грех, который оскорбляет Бога и заслуживает двойного наказания – от Него и от нее. Он должен был каждую субботу и воскресенье ходить с ней в церковь. Должен был строго соблюдать посты. Не должен был водить знакомство с теми, в ком, как считала Нина, недостаточно благочестия. Не должен был читать светских книг, за исключением только тех, что были рекомендованы по программе. Не должен был смотреть кино и телевизор. Поэтому Православие представлялось Юлиану лишь бесконечным набором всех этих «должен» и «не должен», с обещанием строжайшей кары за неповиновение. И когда‑нибудь, раньше или позже, он должен был взбунтоваться.
Это произошло, когда Юлиан был в первом классе. Однажды его одноклассники собрались в кино, на «Тайну третьей планеты». Юлиан смутно надеялся, что мать разрешит ему пойти вместе со всеми. Однако когда он попросил у нее денег на билет, последовал отказ. Нина заявила, что запрещает ему смотреть всякую бесовщину, отвращающую от Бога. А затем, в наказание заперев сына дома, отправилась в храм одна.
Если бы Юлиан мог, подобно сказочным героям, улететь из дома на волшебных крыльях, он непременно сделал бы это. Но реальность была совсем иной – он должен был до позднего вечера просидеть дома один, поскольку после службы и уборки храма мать еще надолго задерживалась в нем, проводя время в бесконечных пересудах, сводившихся к обличению нерадивых прихожан и недостаточно ревностных батюшек, и не только батюшек. Разумеется, поскольку все это говорилось «не в осуждение, а в рассуждение», такие разговоры даже почитались душеполезными…
Послонявшись по комнате, Юлиан остановился перед святым углом. Оттуда на него смотрели лики Спасителя и Богоматери. И вдруг Юлиану подумалось, что это Бог виноват в том, что он вынужден будет до позднего вечера сидеть взаперти, голодным, умирая от скуки. И, тогда, обезумев от гнева, Юлиан плюнул на иконы. А потом и еще, и еще раз…
Первое, что почувствовал Юлиан, когда успокоился, был страх. Ведь он оскорбил Бога! Ему казалось, что сейчас Бог накажет его самым жестоким и беспощадным образом. Но…в комнате мирно тикали часы. А Христос и Богоматерь смотрели на Юлиана точно так же спокойно и ласково. И тогда Юлиан сел на пол и заплакал.
На другое утро они с матерью должны были причащаться. Мать заставила Юлиана старательно вычитать все правило ко Причащению. Но он читал машинально, не вникая в смысл слов. Потому что понимал, что совершил крайне тяжелый, а может даже, непростительный грех, за который он будет строго наказан.
Наутро Юлиан исповедовался. Услышав от семилетнего ребенка страшное признание в поругании святыни, священник ужаснулся. Но потом стал расспрашивать Юлиана о причине его поступка. После чего, к его удивлению, ласково поговорил с ним, велел молиться Богу и отпустил ему грехи. Но исповедь Юлиана запала священнику в душу – он испугался за будущее этого мальчика. Поскольку следующей исповедницей была мать Юлиана, священник стал расспрашивать ее, как она обращается с сыном, не слишком ли строго? Но бдительная Нина, заподозрив неладное, пресекала все его вопросы смиренным: «во всем грешна, батюшка, простите».
После Причащения Нина, схватив Юлиана за руку, втащила его в пустую комнатку, где обычно проходила исповедь. Она была вне себя от ярости.
— Ах ты, гаденыш! Да как ты смеешь меня позорить! Да знаешь ли ты, что меня из‑за тебя могут из церкви выгнать?! Ну, я тебе сейчас покажу!
Она ударила его. Потом еще и еще раз. К счастью Юлиана, в комнатку кто‑то заглянул, и ему удалось избежать дальнейшего наказания. Вернее, получить отсрочку до возвращения домой.
После этого случая Юлиан решил, что священники не соблюдают тайну исповеди. С этого времени он стал лгать на исповеди, отделываясь общими, ничего не значившими фразами. И с удивлением замечал, что Бог и не думает наказать его за это.
После школы Юлиан обязан был идти домой и, подобно святым подвижникам, заниматься душеполезным чтением. Дома его ждали книги про святых, про добродетельных хомячков и ежиков, про благочестивых мальчиков и девочек, незнакомых с телевизором, «компьютером–зверем» и прочими бесовскими соблазнами, зато знающих наизусть все «молитовки». По требованию матери, он должен был подражать героям этих книг. Но бдительная Нина не подозревала, что лукавый враг не дремлет, и что ее сын давно уже ведет двойную жизнь, обманывая ее на каждом шагу. Что на деньги, которые она дает ему на чай и пирожки, он покупает билеты в кино, а потом врет ей, что задержался на занятиях. И что запретные для него сказки, приключения и фантастику Юлиан тоже ухитряется читать. В школе, где он учился, была библиотека. На переменах Юлиан приходил туда и читал те самые книги, которые ему запрещала читать мать. Старушка — библиотекарша, Анна Семеновна, бывшая учительница литературы, охотно позволяла ему не только читать на переменах, но и рыться в книгах на полках, что доставляло Юлиану большую радость. Более того, радуясь, что Эдуард – такой книгочей, она даже приносила ему из дома кое–какие любимые книги своего детства. А из тех книг Юлиану открылся прекрасный и суровый мир, где люди дружили, мечтали, смеялись и любили, и сражались за свою любовь и за свои мечты. И Юлиан всей душой полюбил этот мир. Полюбил, может быть, именно потому, что он был запретным для него. Ведь ему некому было объяснить, что этот мир вовсе не чужд Православию, а ненавистен только его матери. Между прочим, Юлиан дружил с внучкой Анны Семеновны, Ритой. Но он скрывал от матери эту дружбу. Ведь, если бы она узнала фамилию Риты, то непременно наказала бы его и велела навсегда порвать с нею. Вдобавок, Рита, как и сама Анна Семеновна, была некрещеной…
Шли годы. Юлиан подрастал. Он продолжал вести свою двойную жизнь, внешне выполняя все требования матери, но втайне живя совсем другим. Тем временем, чем ближе становились выпускные экзамены, тем настойчивее мать требовала от него, чтобы он подал прошение в Московскую духовную семинарию. И готовился к поступлению туда. Выбор учебного заведения для сына Нина совершила по двум причинам. С одной стороны, это было в духе тех самых традиций благочестия, которые она строго и ревностно соблюдала. Но была и еще одна, тайная причина, по которой Нина видела своего сына именно священником. Свечница из их храма выдала дочь замуж за священника, поэтому теперь ее уважительно называли «матерью матушки». Но куда почетнее, думалось Нине, будет, когда ее, простую уборщицу, станут называть матерью не матушки, а батюшки. Ведь тогда с ней будут почтительно здороваться не только свечницы, уборщицы и певчие, но даже священники… Ради этого Юлиан должен был непременно стать священником. Поэтому он должен был ежедневно штудировать толстый том «Закона Божия», готовясь к поступлению в Московскую семинарию. Нина не подозревала, что ее сын действительно собирается ехать в Москву. Но совсем не для того, чтобы стать семинаристом, а для того, чтобы попытаться поступить в один московский ВУЗ. Тайком от матери, вместе с Ритой, Юлиан готовился к вступительным экзаменам именно туда.
До его отъезда в Москву оставалось дня два, когда он решил поговорить с матерью начистоту. Но, услышав от сына, что он не хочет быть священником, Нина впала в ярость:
— Да как ты смеешь? Скотина неблагодарная! Пусть Бог тебя накажет, иуда!
Она бросилась на него с кулаками, но Юлиан выбежал из квартиры, хлопнув дверью. Больше Нина никогда не видела своего сына.
На другой день, вернувшись из храма, она обнаружила, что в ее отсутствие Юлиан побывал дома. Забрал документы и кое–какие свои вещи. И оставил на кухонном столе свой нательный крестик.
Так Юлиан стал Юлианом–отступником.
Оставшиеся сутки до отъезда в Москву он провел у гостеприимной Анны Семеновны, а потом отправился в столицу вместе с Ритой. Им повезло – они настолько удивили столичных экзаменаторов своими познаниями, что их не только зачислили в институт, но еще и дали им стипендии. А Юлиан даже получил место в общежитии. Между прочим, в его судьбе принял участие дядя Риты – московский бизнесмен, который вскоре предложил ему подрабатывать в своей фирме. Так что жизнь Юлиана в Москве вполне наладилась. После этого он несколько раз посылал матери письма, в которых рассказывал о своих учебе, работе и новых друзьях. Но она, не читая этих писем, с яростью рвала их в мелкие клочки и спускала в унитаз. Это казалось ей наилучшей расправой, если не с самим отступником, так хоть с его письмами.
…Со времени отступничества Юлиана прошло уже около двадцати лет. Теперь он, Эдуард Иванович Н., уже взрослый и преуспевающий человек, владелец собственной компьютерной фирмы. Он женат на Рите, которая родила ему сына и дочь. Между прочим, чадолюбивая Анна Семеновна успела не только понянчиться с внуками, но и приохотить их к чтению книг. Года три тому назад Рита и дети Эдуарда Ивановича крестились, и иногда посещают один храм на Новокузнецкой улице, куда ходит много студентов из находящегося поблизости православного Богословского института. Возможно, под влиянием дружбы с некоторыми из них сын Эдуарда Ивановича собирается в следующем год