центра); то всё равно Калымов при всём желании не смог бы провести через конкурсы в кардиоцентре новую фирму. Совинком был в кардиоцентре поставщиком по умолчанию (либо, чтобы не вызывать подозрение, отгружали от аффилированных структур). Абрамова непонятно чего наговорила самарским фирмачам, но они приехали к Калымову уже для подписания договора, они пребывали в абсолютной уверенности, что у них тут всё схвачено и Римма «всё порешала». И крайне удивились тому, что Калымов не стал с ними разговаривать и молча показал им на дверь. В администрации кардиоцентра также никто не уделил им внимание.
В свете этой недружественной выходки Андрей написал тяжелую телегу на имя непосредственного начальника Абрамовой, менеджера по регионам компании Johnson & Johnson. В письме было указано, что Совинком исторически снабжает волгоградский кардиоцентр расходными материалами производства Johnson & Johnson, является добросовестным дилером, отрабатывает на 100 % этого стратегического клиента, и никто не cможет продавать туда продукции Джонсона больше, чем это делает Совинком. Поскольку самарская фирма не сама влезла в кардиоцентр, а с подачи представителя Джонсона, есть все основания полагать, что он действует по поручению своего руководства (ну и само собой активно лоббирует дилера, что в принципе на инофирмах запрещено). В связи с этим гендиректору Совинкома хотелось бы знать намерения компании Johnson & Johnson – может это недовольство работой волгоградского дилера.
В ответном письме менеджер по регионам Джонсона отметил заслуги фирмы Совинком – благодаря которой Джонсону удалось прочно закрепиться в Волгограде и других городах Южного региона. И выразил недоумение по поводу Риммы Абрамовой. Вообще он предполагал, что она наоборот станет двигать в Самаре родную фирму – Совинком, откуда вылупилась родом, и даже заранее простил ей это лоббирование. Он всё понимает, что пуповина ещё не высохла, по старой доброй памяти бывший сотрудник Совинкома чисто из благодарности будет помогать тем, благодаря кому получил хорошую должность на инофирме. И начальник Абрамовой заверил, что поставит ей на вид, прикажет не лезть в Волгоград и не ломать сложившийся рынок.
Римма со своей самарской конторой нарисовалась и в Казани, но и там ей дали отпор. Вообще осталось непонятным, на что она рассчитывала (и что хотела показать).
Но тем не менее Самара выпадала. Тамошнего сотрудника пришлось уволить из-за низких продаж.
На тот момент, весной 2003 года, из Волгограда нельзя было выжать больше того, что уже имелось. Да, можно было упереться рогом и пойти войной на чужие делянки. Но оно того не стоило, если и одержишь победу, то при внимательном анализе результата окажется, что эта победа – пиррова. И Андрей сделал упор на Петербург.
Он потратил на Винцаса Блайваса и Богдана Радько уже столько усилий, что справедливо ожидал отдачи. Однако было бы наивным что-либо ждать от этих быков, старательно косивших под гламурных подонков (у них это почти получалось), если бы не одно обстоятельство. Ренат Акчурин, двоюродный брат Андрея, работавший у того же Коршунова (в шестерках у которого ходили Радько и Блайвас), был подстраховкой как в отношении них, но самое главное – мог вывести на своего хозяина. Строго говоря, изначально Андрей на это и рассчитывал. «Гламурные подонки» были промежуточным звеном, но внимание им уделялось столько, чтобы они почувствовали иллюзию собственной исключительности. Андрей наведывался к ним в офис, участвовал в их мероприятих – эпических кутежах с привлечением профессионалов развлекательной сферы и отрядов путантреста. Его компаньоны тоже были не дураки оттопыриться, но делали как-то всё порознь, до групповух не доходило. Радько и Блайвас презрели все условности. Они знали толк в угаре и пореве и существовали в формате перманентного алкошабаша.
Вне всякого сомнения, Андрей нуждался в компенсации, так как моральные издержки от тесного продолжительного контакта с этими парнями были очень значительны. Радько, носитель корневого русского фольклора, в своей речи употреблял только слова, содержащиеся в словарях обсценной и жаргонной лексики – и то самые ходовые. Причем будучи цельной личностью, он не делал различий между слушателями, и одинаково разговаривал как с шофёром, так и с депутатом (впрочем разницы в культурном развитии никакой). Отдавая речевую команду секретарше, чтобы та подала ему чай, положив в чашку две ложки сахара и тщательно размешав, он не произносил ни одного слова, напрямую обозначающих конкретные предметы. Слова «чашка», «чай», «ложка», «сахар», «размешать» – они отсутствовали. Их заменяли такие выражения, как хуйня, ебатня, ебалаʹ, ёбаныйврот и производные от них. Но говорил он так, что не оставалось никаких сомнений относительно его пожеланий. Распоряжение звучало ясно и доходчиво.
Но он хотя бы что-то говорил. И то радовало. Потому что Блайвас играл в молчанку. Если открывал рот, то для того, чтобы поведать о своей крутизне и былых подвигах, злоупотребляя фразами «ёпта», «по большому счёту», «я жил этой жизнью», «в этом городе мы все вопросы порешаем», «ладненько». В остальное время он сканировал Андрея своими воловьими глазами, пытаясь проникнуть в самые сокровенные мысли. Андрей знал этот приём – своего рода гипноз, при котором подопытный начинает испытывать неловкость, и, чтобы хоть что-то сказать, выбалтывает то, что следует хранить в тайне, даёт какие-то обещания. Но такие приемы не для Андрея Разгона. Он вынужденно общался с Блайвасом и считал, что тот сам должен развлекать и испытывать неловкость, если развлекуха не получается.
Из своего мега-пафосного офиса, находящегося в цокольном этаже здания по адресу Мойка 70 (где им временно позволяли находиться – просто присматривать) Блайвас и Радько переехали в новое помещение. Оно находилось на первом этаже того же здания, но окнами в основном выходило на Вознесенский проспект, и только три окна выходили на Мойку. Вход был со двора. В угловом подъезде (в котором остались всего три квартиры не купленные Коршуновым – жильцы отчаянно сопротивлялись экспансии) нужно было нажать на кнопку домофона, и секретарь или охранник впускали посетителя. Жильцы-могикане (пока что) открывали дверь своими брелками.
Новый офис сделали из двух квартир. Получилось очень удобное угловое помещение с кухней, санузлом, просторными кабинетами, хорошим ремонтом и дорогой мебелью. Да еще с видом на Мойку, Исаакиевскую площадь, и Мариинский дворец.
Со слов Блайваса, Коршунов планировал, выкупив все квартиры этого дома, а также трёх других, составляющих двор, сделать тут гостиницу с бизнес-центром и накрыть двор стеклянной крышей по типу Атриума на Невском проспекте. Эти три фразы – выкупив все квартиры, сделать гостиницу с бизнес-центром, накрыть двор стеклянной крышей – Блайвас мог мусолить часами, перемежая своими любимыми выражениями «ёпта», «по большому счёту», «я жил этой жизнью», «в этом городе мы все вопросы порешаем». Когда Андрей приходил к нему в офис, Блайвас произносил это сначала у себя в кабинете (самое роскошное угловое помещение с окнами на площадь и Вознесенский проспект), затем вёл Андрея во двор, где повторял это вновь, обводя двор рукой, и пристально вглядываясь в лицо собеседнику. Долго стоял, вглядываясь и поводя рукой. Так они стояли, изредка перебрасываясь фразами: «Нормально тут будет, ёпта». – «Да, охуенно». – «А по большому счёту, ёпта, что тут еще можно сделать?» – «Ничего, только гостиницу и бизнес-центр». – «Ну а что ты предлагаешь, ёпта, это же исторический центр, ёпта». – «Я бы тоже так поступил – были бы деньги и возможности». – «В этом городе по большому счёту мы можем порешать любые вопросы, ёпта».
Пообсуждав, возвращались обратно в роскошный кабинет, чтобы там продолжить по новой – теми же словами и жестами. У Андрея день был расписан по минутам и во время таких встреч он с трудом сдерживался, чтобы не послать Блайваса нахуй. Бывало, когда выходил на улицу и садился в машину, случалась истерика. Но он продолжал окучивать «решальщика вопросов». Так они испытывали терпение друг друга – выжидая кто что предложит.
И вот в один из дней прозвучала конкретика. Блайвас и Радько провели Андрея по всем помещениям, которыми распоряжались, и намекнули, что могли бы довольно недорого сдать их в аренду. Это был всего лишь намёк, произнесенный со стороны Радько с применением фраз «хуйня», «ебатня», «ебалаʹ», «ёбаныйврот», со стороны Блайваса – «ёпта», «по большому счёту», «я жил этой жизнью», «в этом городе мы все вопросы порешаем». Впрямую не говорилось ничего конкретного, но прозвучало убедительно. Предполагалось, что это не они предлагают, а клиент должен сам уламывать их, а они будут думать, как это можно устроить (ну эти помещения не сдаются, разве только для своих – раз уж так надо, можно подумать, хорошему человеку можно всё что угодно сделать). О стоимости тоже не говорили – подразумевалось, что проситель понимает исключительность оферты (действительно, подобных мест в городе не так уж много) и сам назовёт достойную цену.
То был поворотный момент в их отношениях. Необходимо было либо принимать предложение и двигаться дальше, либо закрывать проект. Просто так встречаться и сканировать друг друга становилось уже невмоготу. Существовал еще вариант – забить на них и попытаться получить то же самое через Рената – и элитный офис в историческом центре города за очень умеренную плату, и выход на Коршунова. Но Ренат изначально дистанцировался от всех подобных вопросов, к тому же пока ещё не чувствовал уверенности, что имеет право голоса что-либо просить у хозяина. Что касается помещений, то Радько с Блайвасом откровенно мухлевали. Им было запрещено использовать доверенные им площади в корыстных целях. Если бы они могли, то официально бы сдали их через агентство, с официальным же заключением договора аренды и соотвественно цены зарядили бы по полной программе. А тут они «пускают по дружбе» порядочного человека, которому доверяют, который их не сдаст и будет соблюдать некоторые условности (молчать если кто спросит, а в случае приезда хозяина, если неожиданно он встретится – говорить определенную легенду). Само собой, что никто из случайных арендаторов на такие условия не пойдет.