Это вовсе не аргумент, и Анна не удивлялась тому, что Буба в таких случаях злилась. В конце концов, если мы живет во времена, когда люди во всех областях уже умеют пользоваться мозгом, ответ «как можно» явно недостаточен. Такой догматизм был хорош для темных, не умеющих мыслить мужиков сто лет назад, но и тогда находились аргументы. Говорили, что Бог за это будет гневаться, что это приносит несчастье.
Даже в воспитании детей уже давно отказались от такой системы. Каждое рассуждение должно быть мотивировано воспитателем, каждое мнение разумно обосновано.
А поскольку разумное обоснование говорило Анне, что она поступила правильно, то она совершенно успокоилась и, выходя в обеденный перерыв на встречу с Марьяном, даже не взглянула на кассету.
Он ждал ее на остановке. Уже издали она увидела его высокую, стройную фигуру и грустное лицо. Каждый раз, когда они встречались, она замечала, как меняется лицо Марьяна. Вдруг оно озарялось улыбкой или чем-то неопределенным. Лицо оживало, пылало, а глаза из задумчивых становились восторженными.
Как же ей было не верить в его любовь? Как могла она не гордиться тем, что само их сближение меняет такого, как он, человека до неузнаваемости, наполняет его жизнью и радостью!
— Что это, Марьян, что вспыхивает в тебе, точно лампа во мраке ночи? — как-то спросила она у него.
— Это счастье, — ответил он лаконично.
— Счастье? Расскажи мне о нем что-нибудь.
— Да я и сам немного знаю о нем, — улыбнулся он. — Счастье ревнует к своей тайне. Оно не позволяет, чтобы его исследовали, анализировали.
— Даже тебе? — удивилась она.
— Даже мне. Каждому, потому что каждый, я думаю, когда его встретит счастье, становится объектом этого счастья. Он утрачивает возможности, способности, теряет потребность в исследовании. А может… может, такая утрата как раз и является счастьем?..
Она засмеялась и прильнула к его плечу.
— Человече, а чем занимаешься ты в данную минуту?
— Я?
— Да! Ты ведь анализируешь!
Он тоже засмеялся, и, уже не разговаривая, они пошли, прильнув друг к другу, вдоль широкой аллеи Лазенок.
Это было еще в первые дни их счастья, еще накануне того момента, когда они должны были согласиться с тем, что оно неполное.
Но все-таки оно не утратило для них своей удивительной прелести. И сейчас от ее взгляда посветлело его лицо, и он шел навстречу ей, точно без сознания, задевая прохожих.
— Марысь! — приветствовала она его, протягивая руку.
— Просто не понимаю этого, просто не понимаю, — говорил он тихо, сжимая ее ладонь.
— Чего, кухасю?
— Что?!
Она громко рассмеялась.
— Удивила тебя новым эпитетом?
— Кухасью?
— Нет, кухасю! Я попрошу не искажать. Это отец панны Костанецкой так обращается ко всем.
— И к тебе?
— Почти, до этого мало осталось. Я ночевала у них сегодня.
— У Костанецких? Почему?
— Разные были причины домашнего происхождения, — избегая вопроса, ответила Анна. Она не собиралась делать тайны из нападения Кубуся, но не любила говорить о вещах неприятных. — Скажи мне лучше, чего ты не понимаешь?
— Ты красива; я вижу тебя в своем воображении целый день и с точностью помню твои фотографии, но все-таки каждый раз, когда встречаю тебя снова, ты бываешь бесконечно красивее, чем я мог себе представить. И вот этого как раз я понять не могу. В порядке вещей должно быть наоборот.
— Но ты не жалеешь об этом? — игриво спросила она.
Он внезапно нахмурился.
— Марысь! — она легко потянула его за рукав.
— Не жалею ли? Это должно быть моей трагедией.
— Глупый ты. Пойдем обедать.
Они свернули за угол и вошли в ресторан. Как обычно в это время, здесь было пусто. Только за несколькими столиками сидело пять или шесть молодых женщин, быстро справляющихся с обедом.
— Удивительно, — заметила Анна, — только женщины.
— Что ты говоришь? — откликнулся Марьян.
— Я говорю, одни женщины. Где деваются мужчины?
— В барах. Едят в барах. Они должны есть быстро. Вообще и женщины ходят в бары. Эти, что здесь, наверное, начальство, традиционалистки, завсегдатаи. Посмотри, те две едят даже суп. Гастрономический анахронизм. Есть такая индийская драма седьмого века «Маляти и Мадхава», автор которой, если не ошибаюсь Бхаватхути, хочет доказать, что стоит на страже традиции, что она сосуд, в котором хранятся давние обычаи. После него в шестнадцатом веке того же мнения придерживался Бальтазар Кастильони. Да и наш Гурницкий утверждал что-то в этом роде. Зато еврейские мудрецы, Платон например, а из более современных Вейнингер, придерживаются иного взгляда. Все эти мыслители были, увы, мужчинами.
— А что говорят мыслительницы?
Дзевановский рассмеялся.
— Однажды я разговаривал об этом с доктором Щедронем. Так вот он утверждал, что мыслительниц не было, потому что женщина даже когда думает, и тогда лишь мечтает.
— Но, Марьян, ты же не станешь утверждать, что на свете не было ни одной мудрой женщины! — возмутилась Анна.
— Определенно были. Так я, по крайней мере, думаю. Ни одна, однако, не оставила после себя трудов, которые бы это подтверждали. Зато в практической жизни они чаще мудрее мужчин, но для этого вовсе не нужно быть мыслительницей.
— Наверное, и мечтательницей тоже.
— Кто знает?.. Существуют два типа абстракции. Один заключается в создании общих понятий, другой — в выработке впечатлений. Это, пожалуй, следует дифференцировать: оперирование понятиями и оперирование впечатлениями. Второе, скорее, является фантазией, сферой артистов и женщин. А встречаются и женщины, и артисты, одаренные как большой фантазией, так и практическим смыслом. Но возвращаясь к тем женщинам и к их супу… Мне кажется, что они представляют исключение вместе с супом…
— С супом?
— Да. Вообще у женщин необычайно развита способность приспосабливаться. Они акклиматизируются в новых условиях и ассимилируются в незнакомой среде значительно легче и быстрее, чем мужчины.
Анна вспомнила Владека Шермана, который говорил то же самое. Только он утверждал, что это — «плазма».
— Женщины представляют главную и важнейшую часть человеческого вида, — рассуждал Владек. — В женщине сохраняется плазма в незаряженном состоянии. У мужчины произошла дегенерация плазмы посредством духовного развития. Он создал философию, религию, науки, этику и право. Он отдалился от природы и поэтому разучился приспосабливаться. Женщины ее сохранили. Если бы не мимикризм непораженной плазмы, человечество уже давно бы исчезло.
— А консерватизм? — заметила тогда Анна. — Ты же сам не один раз упрекал нас в консерватизме.
— Консерватизм — это уже приобретение цивилизации и как раз продукт мимикризма женщины. Консерватизм образовался в результате патриархата, а патриархат создал условия, вне которых в эпоху всеобщего господства женщина не могла существовать. Незамужних матерей выгоняли из дома и из города. Брак стал единственной формой существования, а консерватизм — инертной тенденцией, которая уже сейчас сводится к нулю.
Когда Анна повторила это пани Гражине, то услышала от нее, как всегда, простое и ясное объяснение:
— Во-первых, я консерватор, а ты считаешь меня такой неразумной, что я стала им только по инерции?.. А во-вторых, задумайся над вопросом: кто заинтересован в сохранении института семьи и кто поэтому создал патриархат — женщины, для кого это так важно, или мужчины, всегда склонные к военным походам, охоте, путешествиям и к… непостоянству?
А Марьян говорит, что женщины не могут быть мыслителями! Такая тетушка Гражина всегда знает, о чем думает. Анна не могла удержаться, чтобы не выдвинуть этот аргумент. Дзевановский слушал внимательно. Как ей нравилась в нем эта черта. Как она ценила в нем то, что он никогда ни одного высказывания не отбрасывал пренебрежительно, что каждое принимал с одинаковой добросовестностью и, признавая аксиому Плинюшевского о том, что нет ничего определенного, в то же время не позволял себе относиться априори даже к самому мелкому вопросу, к задачам, в которых иные сыпят градом аксиом.
Дзевановский говорил:
— Пани Гражина, несомненно, существо мыслящее. Ее аргументы подобраны интеллигентно, если идет речь о результате, поскольку она убедила тебя. У многих женщин следует признать ловкость или, если хочешь эвфемизм, — espritd'apropos в поиске эффективных контраргументов. В данном случае можно было бы действительно усомниться в некоторых поспешных выводах, поставить серьезный знак вопроса к консерватизму, например, самой пани Гражины… Хм… Считать себя консерватором?.. Но это еще не решает вопроса. Вопрос интерпретации самого названия и функции мировоззрения остается открытым… Но вернемся к супу. Хорошо? Обратимся к моде.
— В одежде?
— Во всем. Однако, чтобы не расширять задачу, ограничимся модой в одежде, в прическах и т. п. Тут, кажется, Платон больше прав, чем граф Кастильони, так как сам факт повсеместности и беспрестанной изменчивости моды свидетельствует о небольших симпатиях женщины к традиционализму. Наоборот, почти каждая способна к дальнейшим пожертвованиям, к физическим страданиям и даже к риску стать смешной, только бы не опоздать в перемене. Можно, правда, усматривать в этом инстинкт соперничества, но с момента, когда это движение становится постоянным и массовым, индивидуальные импульсы, наверное, играют здесь небольшую роль.
Анна посмотрела на часы. Она очень высоко ценила разговоры с Марьяном, хотя обычно спустя какое-то время ее начинало утомлять уже то, что содержание этих разговоров не имело никакой связи со срочными и более близкими делами. «Мир мы все равно не изменим, — думала она, — а в нем нужно жить». А Марьян как раз не умел этого и потому ее обязанностью было следить, чтобы он не отдалялся слишком далеко от обычных жизненных потребностей.
Кроме того, она не умела с ним дискутировать. Что бы он ни говорил, она готова была принять, потому что принимала его таким, каким он был, потому что любила его, и те или другие взгляды не оказывали на это ни малейшего влияния. Вероятно, поэтому она не находила аргументов, опровергающих его утверждения. В разговоре с ним не было необходимости в обостренном внимании, памяти и мысли. Здесь не нужно было тотчас же реагировать на каждую мысль, быть настороже, чтобы последовательно дискутировать, иметь по