ефонные переговоры ведет.
– И что ты от меня хочешь? Приехать? Зачем?
– Ты же врач, Саша. И ты его дочь. Я не справляюсь одна.
– А откуда приехать, мам?
Вопрос звучит не без иронии. Как тест на знание биографии. Давай, мам, угадай, где сейчас твоя дочь живет. Чем живет, она даже не спрашивает, такие мелочи маму вообще никогда не волновали. Угадай хотя бы, где. Когда они в последний раз общались, Сашка еще даже на Алтай не переехала. Или переехала?
– Ты не в Москве?
– Нет. И я не одна, мам.
– У тебя появилась семья?
«Да, муж-алкоголик и пятеро детей. Три мальчика, одна девочка и одна неведома зверушка», – очень хочется съязвить Сашке. Но она уже уловила вопросительный взгляд Всеволода Алексеевича. Слух у него прекрасный. Скорее всего, он слышит и мамин голос в динамике, Сашка близко к нему сидит. И, прижимая телефон плечом, откидывает одеяло, закатывает ему штанину домашних брюк, освобождая колено. Открывает банку с мазью, начинает аккуратно втирать содержимое в многострадальный сустав.
– Саша, я задала вопрос!
Сашка поднимает глаза. Всеволод Алексеевич поджал губы, но терпит. Она старается нежно, не давить. Но попробуй вотри мазь, не создавая давления на несчастную коленку. И таблетки противовоспалительные надо как-то впихнуть в его и без того плотное расписание лекарств.
– Да, у меня есть семья. И приехать я не смогу.
Она еще немного слушает, а потом убирает плечо. Телефон падает на кровать. Сашка нажимает красную кнопку «отбоя», на экране остается жирный отпечаток от мази.
– Саша?
– Больно, Всеволод Алексеевич?
– Терпимо. Кто звонил?
Сашка морщится. Она не хочет это с ним обсуждать. Ее куда больше беспокоит его колено. Такое воспаление притирками не вылечишь. И что делать? Искать специалистов здесь? А они вообще есть в курортном городе? Везти его в Москву? Столица вытреплет все нервы и ему, и ей. А если он решит не возвращаться? В Москве он прожил больше полувека. Он ее знал и любил, он был москвичом в самом классическом понимании. Вдруг, ступив на родную землю, поймет, что последние несколько лет – просто морок, наваждение, затянувшиеся гастроли. И Сашка снова окажется по другую сторону занавеса, в толпе расходящихся по домам зрителей.
– Саша, у меня такое ощущение, что больно тебе.
Он говорит без тени улыбки, одним движением выключив телевизор и приподнявшись на локте, чтобы лучше ее видеть.
– Что случилось? Кто звонил?
– Моя мама. Да, она существует. Но мы не общаемся. Долгой истории о наших непростых взаимоотношениях не будет, если вы позволите.
– Вот как… И чего она хотела?
– Чтобы я приехала ухаживать за отцом. Так, с коленкой пока закончили. Укройтесь и не вставайте полчасика, хорошо? Сейчас еще таблетку надо выпить, я только с дозировками разберусь.
– Саша…
– Всеволод Алексеевич, я никуда не уеду. Если сами не выгоните, конечно. Не смотрите на меня так, пожалуйста.
– Саша, так нельзя. Речь идет о твоих родителях.
– Они всю жизнь справлялись без меня.
Хотелось добавить: а я без них. А знаете, Всеволод Алексеевич, кто утешал меня, когда в школе не ладилось, одноклассники обижали, учителя придирались, первая любовь не сложилась, первый секс оказался отвратительным? Папа? Мама? Нет, вы. А учиться в медицинский я из-за кого пошла? А все положительные эмоции в моей жизни кто дарил? И стоял невидимой защитой за спиной. Вот вам я и обязана.
– Держите.
Сашка протягивает ему стакан воды – таблетку запить. И не сдерживает ухмылки. Хрестоматийный стакан, классика жанра.
Собирается он неохотно. То есть вообще не собирается. Сидит в кресле, вытянув больную ногу, вторую, по обыкновению, поджав под стул. Всегда поджимает ноги под себя. В какой-то глупой девчачьей книге в далеком детстве Сашка вычитала, что так делают мужчины, ценящие домашний уют. А широко расставляют ноги уверенные в себе альфа-самцы. Господи, какую дурь она в детстве читала! Тогда популярны были всякие энциклопедии для девочек, в которые появившиеся на волне перестройки многочисленные издательства совали что ни попадя: одна статья рассказывала, как стать балериной, а другая крупным планом демонстрировала женские половые органы. Впрочем, определенная связь между первым и вторым имелась.
Если верить книжке, Всеволод Алексеевич любит домашний уют. И если не верить, тоже любит. Кто бы мог подумать, что человек, большую часть жизни промотавшийся по гостиницам бескрайней родины, привязан к своей подушке, любимой чашке и привычному виду из окна. И теперь он сидит в кресле, смотрит, как Сашка укладывает в чемодан его вещи, и ворчит.
– Почему ты не можешь сама меня лечить?
– Потому что я эндокринолог и пульмонолог, Всеволод Алексеевич. Ну сойду еще за врача общей практики. Я не полезу в сустав! А мазями мы не обойдемся.
От ее притираний стало немножко легче, но отек не спадает, а обезболивающие Всеволод Алексеевич глотает уже чуть ли не горстями. На фоне чего предсказуемо скачет сахар, и Сашке категорически не нравятся ни его самочувствие, ни его настроение.
– А нельзя найти врача здесь? Неужели на весь город нет ни одного… Как его там, кто нам нужен?
– Ортопеда. Есть, целых два. Я знаю обоих. Лучше бы не знала! А в Москве есть профессор Свешников, я уже с ним созвонилась. Мы с ним в военном госпитале работали, очень хороший дядька.
– Сколько лет? – неожиданно уточняет он.
– Семьдесят. Тогда было, – удивляется Сашка. – А что?
– Тебя всегда к стареньким тянуло?
– Да ну вас! Лучше бы помогали вещи собирать! Что вам брать? Брюки белые брать?
– Ну да, по Москве только в белых брюках шастать. Хотя бы бежевые! Рубашки эти не клади! Они с коротким рукавом.
– И что? Вы с длинным собрались ходить? Летом? Москва – не Северный полюс.
– Сашенька, после определенного возраста мужчине лучше не носить короткий рукав. По крайней мере если он не на курорте.
– Некоторым мужчинам лучше в любом возрасте не носить короткий рукав, – фыркает Сашка. – Но вы к ним не относитесь! Ну серьезно! С вашей осанкой, с вашим разворотом плеч, еще чего-то стесняться?
Это не лесть, фигура у него, по мнению Сашки, идеальная. По мнению Сашки, он вообще идеален. Несмотря ни на что. А то, что мышцы на руках провисают, так они и у молодых дрыщей, сидящих за компьютерами, часто как кисель. Ему-то хоть простительно.
– Тебя послушать, я Ален Делон, – ворчит Всеволод Алексеевич, но видно, что ему приятно.
– Лучше. Никогда мне этот слащавый красавчик не нравился. Но футболки я все равно кладу – для больницы.
Он сразу сникает.
– Всеволод Алексеевич, всего на пару дней. Если получится, поселимся в гостинице неподалеку, а в госпиталь будем ходить на процедуры. Но, боюсь, первые два дня ходить вы не захотите. Всеволод Алексеевич!
Сашка не выдерживает его несчастного взгляда, бросает несложенную рубашку в чемодан, подходит, садится на корточки перед его креслом.
– Ну вы чего раскисли? В Москву вашу любимую едем. Вы же соскучились по ней, наверное? Колено вылечим и забудем про него еще на несколько лет. А может, Свешников чудо сотворит, так и навсегда?
– Ага, – печально кивает он. – Просто мечтаю в родном городе в гостинице пожить. Саша, у меня там, вообще-то, дом есть. И квартира на Арбате, моя собственная. Горлом заработанная. Врачи тоже есть свои, но твоим я больше доверяю.
– Хоть что-то…
Сашка резко встает и возвращается к чемодану, стараясь на Туманова не смотреть. Ну да, кого она уговаривает. Ты еще предложи ему Москву показать, экскурсию провести. Совсем уже крыша едет. Привыкла, что он за ней, как за мамкой, ходит. Так то здесь. А в Москве он быстро превратится в настоящего Туманова. Нашла себе ручного зверька. Съест и не заметит. Скольких таких съел до нее, дурочек?
– Саша, я тебя обидел?
Встает, героическими усилиями, топает к ней. Сашка предельно внимательно складывает вещи. Трусы и носки мог бы сам сложить, между прочим. Хромающий, но не безрукий же.
– Вот поэтому я не хочу в Москву. Там слишком много всего, – вздыхает он. – Воспоминаний, связей, проблем. И ты ее не любишь.
– Почему не люблю? Когда-то я мечтала до нее добраться, добралась. Просто у меня там тоже слишком много… всего.
Сашка вздрагивает, потому что он вдруг обнимает ее за плечи. Невинным отеческим жестом, но, черт возьми, это же Туманов!
– Саша, никаких гостиниц не будет. Я не гость в Москве. И ты тоже.
– Поселите меня на Арбате? С Зариной и Нурай? Я лучше тогда вообще тут останусь, а вы поезжайте!
– Саша, прекрати! Коленку, значит, разрежут мне, а истерики закатываешь ты!
– Господи, Всеволод Алексеевич, ничего вам не разрежут! Проколют аккуратно, с анестезией. И ничего я не закатываю. Просто не люблю куда-то ездить.
– И я не люблю, – усмехается он и, отпустив ее плечи, потихонечку бредет обратно.
– Странно для артиста.
– Ничего странного. Накатался за всю жизнь. В последние годы так до тошноты, в прямом и переносном смысле. Особенно мне Курск запомнился.
– А что Курск?
Сашка с озабоченным видом вытаскивает из-за шкафа гладильную доску. Всеволод Алексеевич тяжко вздыхает, то ли от воспоминаний о Курске, то ли потому, что не успевает ей помочь.
– Ну и зачем гладить? Все помнется, пока доедем.
– А сами вы мятый поедете? Я вам белую льняную рубашку тогда поглажу, раз вы хотите с длинным рукавом. И брюки к ней. Рассказывайте про Курск.
– Да дурость была чистой воды. Лето, самое начало, но жара уже стояла дикая. Коллектив на каникулы отпустил, как всегда. Только с одного фестиваля вернулся, на другой собирался. Два дня в Москве свободных. Нет бы на диване полежать. Звонит какой-то хмырь из местной администрации, то ли депутат, то ли кто. Помните, говорит, Всеволод Алексеевич, село Верхние Грязи? А я и нижние не помню! Так вы же, говорит, оттуда родом, корни ваши там. Я слегка обалдеваю от новостей. Потом кое-как вспоминаю, что дед мой из какого-то села под Курском. И, наверное, я в каком-то интервью что-то ляпнул. А хмырь мне в уши льет, что на местном заводе красный уголок есть, нашей семье посвященный. Что все жители того села меня помнят, любят и безмерно ждут. Что у них и церковь сохранилась, где отца моего крестили.