– Отца или деда?
Всеволод Алексеевич на секунду задумывается.
– Слушай, я не помню. Наверное, все-таки деда.
– Угу. Ваш папа мало походил на воцерковленного человека.
– Так родился-то он до революции. Могли и покрестить сразу после рождения. Неважно. В общем, приезжайте, дорогой Всеволод Алексеевич. Поклонитесь земле предков. Уж мы вас встретим! А вы, может, и споете что-нибудь для земляков…
– Бесплатно, – хмыкает Сашка. – Припоминаю я что-то такое. Вы вообще без сцены пели, кажется. На какой-то полянке, окруженный толпой бабушек. В черном костюме под палящим солнцем. Я тогда очень хотела убить Рената!
– Так Рената там не было. Говорю же, коллектив весь в отпусках. Я один, как дурак, без ансамбля. Но не бесплатно! Хотя согласился не из-за денег, честно скажу. Просто заскучал в Москве, ну и любопытно же взглянуть на их красный уголок.
Сашка тяжело вздыхает. Он удовлетворял любопытство и разгонял скуку, а она бегала по потолку, боясь, как бы его солнечный удар не хватил.
– Да, Всеволод Алексеевич, вы идеальный домосед, ага. Два дня в Москве – и вы заскучали настолько, что рванули в первую попавшуюся деревню!
– Ты понимаешь, я каждый раз соглашался, куда-то ехал, лишь бы дома не сидеть, не киснуть. А потом, уже в поездке, понимал, как тянет домой. Дома расслабляешься, не одетый, не причесанный, весь какой-то разобранный. На второй день мне уже казалось, что и никому не нужный. А поездки, концерты дисциплинируют, держат в тонусе. Надел костюм, грим наложил, и уже настроение другое, уже человек. Но с каждым годом в таких поездках все меньше впечатлений. Все предсказуемо до зубовного скрежета. Вот я приехал. Встречает целая делегация, местная власть в костюмах, рожи протокольные. Девушка в кокошнике обязательно каравай вынесет. Если национальная какая-нибудь республика, то чак-чак. А мне же ни то, ни другое нельзя. Ну делаешь вид, что рад, пробуешь кусочек, забираешь все это счастье, потом коллектив доедает. Потом тебя тащат по местным достопримечательностям. В данном случае на завод, красный уголок показывать. Стою дурак дураком, фотографии маленькие, очки дома забыл. Улыбаюсь.
– Улыбаемся и машем, – усмехается Сашка. – Как пингвины из мультика.
– Потом в церковь меня потащили. Комсомольский певец Туманов стоит со свечкой в руках всю службу. Воск, зараза, на руки капает, обжигает. Жарко, душно. Я даже путаю, в какой последовательности креститься надо! И везде люди, люди, как к Ленину в мавзолей ко мне идут. Фотографироваться, автографы брать, просто слова какие-то говорить. А ты же все знаешь, что они скажут. И что сделают. Стоишь памятником самому себе, фотографируешься. Тоскливо, хоть вешайся. Ты для них столичный гость, ходячая достопримечательность, событие года. А они для тебя? Концерта ждешь уже с облегчением, там хоть ты в своей тарелке. Поешь по накатанной, отрабатываешь гонорар. Но потом же банкет с местной властью! Где тебе опять нельзя половину. И ты не можешь это объяснять каждому встречному. У меня тогда даже дозатора не было, на глаз инсулин колол.
– Вот не рассказывайте мне эти ужасы, пожалуйста! Я и так не высыпаюсь! – фыркает Сашка. – Все равно не понимаю, кто вас заставлял? Лишь бы дома не сидеть? Тогда тем более не понимаю ваших нынешних настроений.
– Дом, Сашенька, понятие философское, – вздыхает Всеволод Алексеевич. – Дело не в количестве квадратов и престижности района. Вопрос, хочется тебе там находиться или нет.
Сашка молча наутюживает брюки. Надо полагать, что теперь ему хочется.
Перелет прошел лучше, чем она ожидала. Летели бизнес-классом, конечно. Он уже и забыл, когда последний раз экономом летал, а Сашка на прицепе, что ее неимоверно злило, но варианты? Оставить его одного, а самой принципиально лететь в экономе? Когда она заикнулась на эту тему, он моментально завелся, ругались полчаса, прошлись по всем извечным вопросам, кто кому обязан больше. Но Сашка изначально понимала, что он прав. Она нужна ему рядом, а не через полсамолета. Мало ли: астма, сахар. Но все обошлось, Сашке даже показалось, что он в небе чувствует себя лучше, чем она. Устроился удобно в кресле, взял у стюардессы все газеты, какие были, потребовал приветственное шампанское. У Сашки глаза на лоб полезли. Шампанского только и не хватало. А он невозмутимо поставил на ее подлокотник оба бокала.
– Я, пожалуй, ограничусь минералкой. А ты угощайся. И расслабься наконец. У тебя такой вид, словно ты зайцем летишь. И ждешь, пока тетенька-контролер тебя выгонит.
– Ну простите, я не привыкла к бизнес-классу.
– Привыкай. Сейчас еще и обед принесут.
– Мы же ели дома.
– И мороженое, – словно не слыша ее, припечатал Всеволод Алексеевич. – Саша, расслабься!
Легко сказать. Сашке казалось, все на нее смотрят. И все, от стюардесс до пожилой пары в соседних креслах думают, что она его содержанка. Туманова, конечно же, узнали. Он уже принял участие в обязательной фотосессии на смартфоны. Сашке хотелось провалиться куда-нибудь. А он «расслабься».
Наконец они на месте. В аэропорту их встречает заранее заказанное такси и везет сразу в госпиталь. Они не обсуждали, что будет потом, не брали обратных билетов. Он не поднимал эту тему, а Сашка тем более не хочет начинать. Пусть будет как будет. Ее задача его лечить, точка. Она договорилась со Свешниковым, чудесным Иваном Павловичем, который их уже ждет на консультацию. А там посмотрим…
– Сашенька! Как же я рад тебя снова видеть! – Свешников сгребает ее в объятия. – Ну что, земский доктор, в Москву-то не тянет? Всеволод Алексеевич! Мое почтение!
Протягивает руку Туманову, а тот стоит мрачнее тучи. Что это с ним? Всю дорогу бодрячком, пересказывал ей новости из газет и делился опытом полетов, в такси обсуждали московские пробки с шофером и политику мэра, которую их водитель, конечно же, осуждал, зная, как следует управлять столицей. А теперь что?
– Туманов, – сухо представляется тот, кто в представлении совсем не нуждается.
– Чаю? – любезно предлагает хозяин кабинета. – У меня есть очень вкусные конфеты из Израиля, представляете? Пациентка подарила. У нас таких не продают. Саша, ты по-прежнему только зеленый пьешь?
– У меня диабет, – не слишком любезно прерывает его Всеволод Алексеевич.
Да какая муха его укусила? Сашка в полной растерянности сидит между двумя дорогими ее сердцу стариками. Еще не хватало, чтобы они перессорились. И с чего? Чем ему Иван Павлович не угодил? Милейший человек, он был первым, кто обратил внимание на старательную практикантку, готовую мыть полы и оставаться на ночные дежурства. Он подкармливал ее конфетами, шоколадками и прочими гостинцами от больных все ее полуголодные годы учебы. Он же способствовал, чтобы ее взяли в штат, и очень сожалел, что Сашка выбрала другую специализацию. И все равно помогал, подсказывал, опекал. Без всякой задней… Стоп. Так вот о чем подумал Всеволод Алексеевич! Ну конечно, объятия при встрече. Это с Сашкой-то, до которой посторонним и дотронуться нельзя. Вот в какую сторону у него мысли поехали. Господи! То есть он ее…
Додумать Сашка не успевает, потому что Всеволод Алексеевич интересуется, когда начнется осмотр?
– Мы устали с дороги и хотели бы уже определиться со своим пребыванием в столице, – ворчит он.
– Я к вашим услугам, – лучезарно улыбается Иван Павлович. – Раздевайтесь!
– Вот наши старые выписки. – Сашка кладет на стол Свешникову папку, одним глазом наблюдая, как Всеволод Алексеевич возится с ремнем.
Дома подошла бы и помогла, в последние дни она постоянно помогала ему одеваться-раздеваться из-за больного колена. Но то дома. А как он отреагирует при профессоре? Он и так злой как черт. Москва ему на нервы действует, что ли?
Свешников быстро пролистывает бумаги, качая головой, надевает перчатки, подходит к кушетке, на которую Всеволод Алексеевич улегся с самым скорбным лицом.
– Снимок не делали? А внутрисуставную жидкость на анализ брали? Почему? Саша, ты меня удивляешь. Неужели на местном уровне даже такие элементарные вещи нельзя сделать?
Прежде, чем Сашка успевает ответить, Всеволод Алексеевич выдает, как бы в воздух, ни к кому не обращаясь:
– Надо же, а я думал, перчатки надевают только хирурги и венерологи. Это всего лишь колено, а не член сифилитика.
Сашка давится чаем, который допивала скорее машинально, чтобы успокоиться. Да что с ним такое сегодня?! Свешников по-прежнему невозмутим:
– Есть стандарты гигиены, Всеволод Алексеевич. Сейчас может быть немножко больно…
– Да вашу ж мать!
Туманов со свистом втягивает воздух, Сашка бросает чашку и срывается к нему.
– Нет, Иван Павлович! С ним нельзя так! Все, все хорошо, дышим. Дышим, Всеволод Алексеевич. Все, все, уже не больно.
Сажает его, держит за плечи, заставляет смотреть в глаза и дышать.
– Дайте что-нибудь обезболивающее сначала, Иван Павлович. Я же вам говорила, астма. Приступы завязаны на стресс, на боль. Тихо, тихо, солнышко. Все хорошо.
Профессор совершенно ошарашен, то ли нестандартной реакцией пациента, то ли еще более нестандартной реакцией доктора Тамариной. Спокойной, рассудительной доктора Тамариной, которую он никогда не видел такой, как сейчас.
– Так, понятно. – Свешников наконец приходит к себя. – Давайте-ка мы вас положим в генеральскую палату, Всеволод Алексеевич. Сделаем снимки, возьмем анализы, а потом подумаем, как быть дальше.
– Генеральская одноместная, – замечает Сашка, все еще прислушиваясь, как он дышит, и не отпуская его ставшую холодной и влажной руку. – А нам нужна двухместная. Ну или раскладушку какую поставить.
У Свешникова лезут глаза на лоб, но Сашке уже плевать, кто и что подумает, потому что Всеволод Алексеевич вцепился в нее мертвой хваткой. Молчит, конечно, сохраняет остатки достоинства. Но Сашка и так все знает. И не оставит она его, даже и в мыслях не было. Не просто так они в ее родной госпиталь приехали, где все пойдут навстречу.