В коридорах все здороваются, Сашку помнят и медсестры, и даже нянечки. И она помнит каждый сантиметр вытертого линолеума (давно пора делать ремонт, но начальство предпочитает вкладываться в оборудование, а не в интерьеры), каждый поворот коридора, каждый фикус в кадке. Здесь ей всегда было хорошо. Здесь ее любили и ценили почти с первого дня, когда она практиканткой пришла мыть полы. Здесь она выросла до доктора Тамариной, весь ее опыт, все знания отсюда, из этих стен, от доброжелательных коллег и капризных осененных погонами пациентов. Вернуться бы, но невозможно. И военный госпиталь, и медицина вообще были только ступеньками на пути к большой мечте. Которая неожиданно сбылась. Теперь уже ничего не вернешь и ничего не изменишь.
Они успевают позавтракать до обхода, Всеволод Алексеевич ворчит: каша не такая, йогурт пресный, чай невкусный.
– Вот починим колено, будем ходить в кафе поблизости. Я знаю отличное место, там волшебные блинчики готовят! По особым случаям я туда бегала, когда здесь работала.
Всеволод Алексеевич отставляет чашку и серьезно смотрит на нее.
– Саша, я хотел тебя попросить. Тебе же не обязательно присутствовать, когда бодяга с коленом начнется? Только не обижайся. Я помню, как его промывали в прошлые разы. Я докторов трехэтажным матом крыл. Не хочу, чтобы ты видела и слышала. И чтобы переживала за меня. У тебя вчера такое лицо было…
У Сашки бутерброд с маслом встает поперек горла.
– Не обижайся, девочка, ради бога. Ты и так видишь меня в худшие моменты жизни. А я вчера тебе еще и синяк поставил.
– Где?
– Ты не заметила? Ну руку посмотри.
Действительно, у нее на запястье несколько фиолетовых пятен. Это он так вчера вцепился. Ерунда какая, просто у нее сосуды близко, с детства синяки по малейшему поводу. Нашел, о чем думать.
– Я не обижаюсь, Всеволод Алексеевич. Я согласна, так будет лучше. Свешников поклялся, что больно вам никто не сделает. Но неприятно будет, скорее всего. А я, если вы не возражаете, съезжу домой на пару часов. Мама вчера опять звонила. Я ей не сказала, что в Москве. Но, наверное, надо съездить…
– Обязательно надо, я тебе еще в прошлый раз сказал. Ну вот и договорились.
– Договорились, – вздыхает Сашка.
– Но вечером с тебя массаж, – хитро щурится он. – Который про «погладить».
– Вы меня точно отпускаете? Где ваш телефон? Он заряжен? Держите его под рукой, хорошо?
– Саша, я большой мальчик, – усмехается. – Поезжай. Только, пожалуйста, на такси.
– Всеволод Алексеевич, такси до Мытищ будет целое состояние стоить. И плюхать два часа по пробкам.
– Саша, я все сказал! Даже не вздумай, особенно на обратном пути! Никакого метро, тем более вокзалов! Никаких шатаний по темноте. Вызвала к дому машину и доехала.
– По какой еще темноте? – ворчит Сашка, проверяя, не выложила ли из рюкзака свой телефон, кошелек и документы. – Я вернусь после обеда. А вы мне позвоните, как только все закончится, хорошо? И вообще звоните, если что. Будьте умницей, не скандальте со Свешниковым, он очень грамотный доктор, ладно? И за инсулином следите, скорее всего, после… процедуры сахар будет падать. Ну, Свешников должен знать, и я его сейчас еще раз предупрежу, и…
– Ты уйдешь уже сегодня? – притворно сердито рычит он.
Сашка поспешно закрывает за собой дверь. На душе все равно кошки насрали. Ну как можно сейчас его оставить одного? Не одного, а с кучей врачей, каждого из которых ты знаешь лично, напоминает себе Сашка. И Свешников абсолютно прав, от тебя будет больше вреда, чем пользы. Ты ортопед? Нет. Хирург? Нет. Анестезиолог? Нет. Ну вот и топай в свои Мытищи. Как он там пел? «Мытищи, Мытищи, любимый город мой».
Она заглядывает к Свешникову, чтобы еще раз напомнить про инсулин и необходимость максимальной анестезии, но того нет на месте.
– На обходе уже, – сообщает дежурная медсестра. – Александра Николаевна, он просил вам передать, что все помнит и сделает в лучшем виде.
– Что «всё»?
– Сказал: «Что бы вы ни придумали себе». Цитирую дословно.
Сашке остается только фыркнуть и вызвать лифт. И такси тоже вызвать, она не сомневается, что Всеволод Алексеевич проследит из окна. Даже встать не поленится по такому случаю. Она садится в машину, и как только такси отъезжает, телефон возмущенно пищит. Сашка достает его из рюкзака, досадуя на надоевший спам. Ну не Всеволод Алексеевич же ей смс-ки пишет. Сообщение о пополнении карты. Что? От суммы у Сашки отвисает челюсть. Это что еще такое? Это на такси? Ей его купить сейчас, вместе с водителем?!
Мобильный банк Всеволод Алексеевич освоил уже давно, Сашка сама ему настроила «избранные» операции, чтобы он мог одной кнопкой проводить основные расчеты. Он периодически кидал ей на карту какие-то суммы на покупки, потом они ругались, Сашка не хотела тратить его деньги. Сценарий повторялся регулярно, так что Всеволод Алексеевич предпочитал ходить в магазины вместе с ней. Но не всегда получалось, и вопрос товарно-денежных отношений оставался открытым.
Сашка тут же набирает его.
– Вы что творите? Куда столько? Зачем?
– Это вообще не тебе, – невозмутимо сообщает Всеволод Алексеевич. – Это твоим родителям на лечение. Снимешь и отдашь. Только аккуратно, не свети наличными около банкоматов. Лучше в банк зайди.
– Всеволод Алексеевич, они не…
– Саш, ко мне врачи пришли. Сделай как я сказал.
И разъединяется. Ну и как с ним разговаривать?
Всю дорогу Сашка угрюмо молчит, игнорируя попытки таксиста завести разговор. Она не хочет обсуждать политику мэра и качество дорожного покрытия, ей плевать. И на ходовые качества «ниссана» плевать тоже. Вообще на все и всех плевать, кроме одного товарища. Иногда даже страшно осознавать, как много он для нее значит. Ей должно быть стыдно, у нее отец болен, а она к нему едет так, по остаточному принципу. Потому что звезды сошлись. И с большой неохотой. А если уж совсем честно, не прояви Всеволод Алексеевич настойчивость, и не поехала бы. Опять он. Только он. Его слово, его воля.
Когда начинают мелькать знакомые с детства пейзажи, становится совсем тошно. Сразу кажется, что она никогда отсюда и не уезжала. Она по-прежнему затравленный подросток, который ненавидит свою школу, своих одноклассников и в целом свою жизнь. А все остальное – только плод ее воображения. И хочется немедленно вытащить телефон и набрать Туманова. Убедиться, что он есть, что он ответит на ее звонок и назовет ее «девочкой».
– Сейчас налево и во двор. – Сашка замечает, что водитель не притормаживает перед нужным поворотом.
– Да? А навигатор показывает еще квартал.
– Я сама как навигатор. Тормозите, я дойду.
Сашка вылезает из машины и раздраженно хлопает дверью, как будто это таксист виноват, что она сюда вернулась. Уже возле дома вспоминает про банк, про то, что надо снять деньги. Да с какой стати? Его деньги, заработанные его горлом, его здоровьем, отдать им? За что? За то, что воспитали? Так не воспитывали. Что вообще родили и не дали в детстве с голоду сдохнуть? Ну разве что за это.
Когда мать открывает дверь, они еще с минуту молча смотрят друг на друга, разделенные порогом.
– А я думала, совесть так и не проснется, – горько изрекает мать и отходит в сторону, давая ей возможность зайти. – Ты почти вовремя. Врачи сказали, еще дней пять.
– Выписки из больницы есть? – сухо интересуется Сашка.
– На столе, – хмыкает мать. – В зале. Можешь изучить во всех подробностях. Что, вылечишь? Ты чудо-доктор Айболит?
Сашка неопределенно пожимает плечами. Нет, мама, у тебя не получится вывести меня на эмоции. Я столько раз обижалась, злилась, пыталась что-то изменить, пыталась тебе понравиться. А потом перегорела. Мне теперь все равно. Даже у посторонних людей, у каких-нибудь хамов в очереди на почте больше шансов разозлить меня, чем у тебя. Потому что я жду от тебя гадостей и контролирую свои реакции. И нервы тратить не собираюсь, у меня их на самого главного человека не хватает.
Сначала она идет в зал, берет со стола толстую папку, начинает листать. Машинально отмечает, что в доме почти ничего не изменилось. Та же фарфоровая вазочка на комоде, то же зеленое собрание Гиляровского, которое никто никогда не открывал. Разве что исчез ее видеомагнитофон, а телевизор, перед которым она когда-то часами сидела на коленях в ожидании Туманова, заменен на более современную плазму.
В папке куча выписок, анализы, результаты УЗИ. Диагноз сомнений не вызывает, прогноз очевиден. Причины тоже очевидны. Было бы странно, если бы отец не допился. О чем тут говорить? Сашка откладывает папку и идет в спальню. Когда-то бывшую ее комнатой. А здесь всю мебель поменяли и ремонт делали пару лет назад.
Отца узнать сложно, он сильно похудел и ужасно состарился. Ну, болезнь никого не красит, а пьянка тем более. Он то ли спит, то ли в полузабытьи. Сашке не хочется проверять, не хочется подходить близко, не хочется его касаться. Он не ее пациент, она не обязана. Дочь? Ну дочь. И что? Здравствуй, папа, я вернулась? Стакан воды подать? Ты ж для этого «рожал».
– Ну что ты стоишь? Подойди к нему. Он не заразный.
В комнате появляется мама. Тон уже смягчился. Видимо, отошла от первого шока после появления блудной дочери.
– Да пусть отдыхает.
– Через час все равно будить, надо лекарство давать.
Сашке хочется сказать, что это бессмысленно, но она прикусывает язык. Совсем уж верх цинизма.
– Голодная? У меня только куриный бульон. Ему же нельзя ничего, я и не готовлю. Колбаса есть в холодильнике.
– Нет, мам, я недавно завтракала.
– Где ты завтракала? Где ты вообще живешь? С кем? Ты бы хоть звонила иногда матери.
И вот с какого места начинать? И стоит ли начинать вообще? Сашка решает, что не стоит. Неопределенно пожимает плечами и идет за матерью на кухню пить ритуальный чай.
Сашка молчит. Мать тоже постарела, осунулась. Но в доме идеальный порядок, чистота. В прихожей на вешалке Сашка видела рабочий жилет. Так и не уволилась, хотя давно уже пенсию получает. Наверное.