– Завидно?
– Саша!!!
Всеволод Алексеевич, видимо, понимает, что добром встреча не кончится, и неожиданно бодро встает, накидывает халат.
– Девочки, пойдемте чаю попьем, что ли! Машенька, я помню, раньше ты очень любила эклеры. Можно заказать из кафе внизу.
– Я Нурай!!!
– Она Нурай, – подтверждает Сашка. – И я с ней за один стол не сяду.
– Да что я тебе сделала-то? – взвивается Нюрка. – Что ты на меня крысишься?
– Тебе списком? Давай не при…
Сашка глазами показывает на стоящего посреди комнаты в полном недоумении Туманова. Меньше всего ей хочется при нем выяснять отношения. Да ей вообще не хочется их выяснять. Одно радует: Всеволод Алексеевич резко ожил. Махнув рукой на девичьи разборки, идет на кухню чайник ставить. С телефоном в руках. Вероятно, все-таки собрался в кафе звонить и эклеры заказывать.
– Ну что? Мечты сбываются, да? Получила красивую жизнь в Москве?
– А что получила ты? Старую развалину в постель? – усмехается Нюрка и усаживается за туалетный столик Всеволода Алексеевича. – Он еще что-то может?
– Ты искренне считаешь, что я буду это с тобой обсуждать? Что я вообще это буду обсуждать?
– Да ладно тебе, Саш. Успокойся уже. Ты так и не повзрослела, что ли? Осталась цепным псом его светлости? Не надо на меня глазами сверкать, я на твое престарелое счастье не претендую.
Тон, как и вид, у Нюрки расслабленный, спокойный. Зато Сашка чувствует, как кровь в висках стучит, и ей стоит немалых усилий сохранять невозмутимость. Взгляд наверняка выдает. Он всегда ее выдает, когда речь заходит о Туманове.
– Расскажи хоть, как живешь? Сто лет же не виделись. Тут как оказалась? Вы же вроде на Алтай перебрались? Хибара у вас там какая-то, газеты писали.
– У нас дом на море. Сюда на лечение приехали. И, поверь, если бы не его желание, я бы порог этой квартиры не переступила.
– Ой, мне-то какая разница? Она же не моя. Прихожу раз в неделю, пыль протираю. У Зарины сейчас молодой любовник, так она старается меня почаще из дома отсылать, сто новых обязанностей мне придумала. То в химчистку надо что-то отвезти и обязательно в Москву. В Подмосковье ни одной приличной химчистки, по ее мнению. То купить что-нибудь непременно в Елисеевском гастрономе, то еще какая блажь. Как будто я не знаю, с кем она трахается. Как будто мне не все равно.
Сашку передергивает. То ли от показного цинизма Нюрки, то ли от мысли, что у Зарины кто-то есть. Нет, все логично. С мужем она, можно считать, что развелась. Она моложе Туманова, а выглядит даже моложе Сашки. Пластика нынче чудеса творит. Дама она свободная, при деньгах. Что ей скучать-то? Только в Сашкином мире невозможно изменить Всеволоду Алексеевичу ни физически, ни морально.
– И что, ты правда при нем врачихой?
Сашка мрачно кивает, удерживаясь от комментария, что она врач. Ее раздражают феминитивы, но еще больше раздражает Нурай и ее нелепые попытки завязать «светскую» беседу.
– А ему на пользу, я смотрю. Думала, он быстро кони двинет. Когда мы тут жили, он совсем уже доходил, с баллончиками своими не расставался. А у тебя бодрячком. Не понимаю только, тебе-то это зачем? Неужели не разочаровалась? Когда он не на сцене, чистый и красивый, а дома, вечно кашляющий, кривоногий и в трусах?
Сашка даже не знает, что сказать и надо ли что-то говорить, но от необходимости отвечать ее избавляет Всеволод Алексеевич.
– Девочки… я… чай приготовил… и… эклеры… Сашка понимает, что сейчас произойдет, за секунду до того, как его скручивает приступ. Он только успевает до кровати дойти и плюхнуться на нее, заходясь в кашле. Как всегда, при повторном, картинка еще более впечатляющая, чем обычно: слезы по щекам, слюни по подбородку, глаза огромные, все вены на шее вспучены, руки непроизвольно скребут по груди. С непривычки можно и в обморок рухнуть от такого зрелища. Но Сашке не привыкать, а до Нюркиной реакции ей нет никакого дела. Сашка готовилась к такому повороту, даже шприцы заранее, с ночи еще, набрала. Скверно, что он так дергается, вены с каждым разом все сложнее находить.
– Чуть-чуть поспокойнее, Всеволод Алексеевич, пожалуйста. Я понимаю, что плохо. Сейчас уколем, будет легче, вы же знаете. Рукой не шевелите, пожалуйста.
Ей все в больнице сказали, что надо порт-систему ставить. Что колоть приходится часто, а вены плохие, и, когда счет идет на секунды, важно иметь беспроблемный венозный доступ. Но ей его жалко, она не хочет лишний раз причинять ему боль и неудобства, да и диабет же, будь он проклят. А порт-система – это лишние раны на теле, на котором все очень долго заживает. Ну и что в итоге? У него вон губы синеют уже.
– Давай я подержу!
Нюрка неожиданно оказывается рядом и весьма проворно прижимает руку Всеволода Алексеевича к постели. У Сашки нет времени удивляться, она быстро затягивает жгут и вгоняет шприц.
– Подожди, сейчас еще один.
Второе лекарство. Первое – гормональное, спасительный преднизолон. Потом магнезия, тоже для снятия приступа. Если бы не диабет, было бы и третье, глюкоза. Чтобы не лежал потом еще сутки тряпочкой. Но нельзя же ее, нельзя. Сашке иногда выть хочется от безысходности их ситуации.
– Все, солнышко, дышим. Дышим спокойно, считаем. На раз вдох, на два – выдох. Вы же умеете. Всеволод Алексеевич? На меня смотрите.
– Пить… Только… не уходи…
И в руку ее вцепляется. Все как обычно. Только на этот раз с ними еще Нюрка, которая быстро оценивает ситуацию.
– Я принесу!
И через минуту появляется со стаканом воды. Теплой. Знает, надо же. Горячая эффективнее, но он может и облиться. А холодная только хуже сделает. И полотенце приносит мокрое. Пока Сашка его поит, уговаривая и успокаивая привычными фразами, Нюрка, вопреки всякой логике, начинает обтирать ему шею, плечи, грудь. Сашка сама так делает после сильных приступов: он весь в поту, а о походе в душ и речи быть не может. Но Нюрка? Теперь у Сашки есть минутка, чтобы посмотреть на бывшую подругу внимательно. И увидеть в ее глазах то самое выражение, по которому Сашка всегда определяла «своих». Что бы Нурай ни говорила, она сейчас тоже сидит у постели личного бога. Другой вопрос, что кому-то бог нужен всегда – до невозможности дышать без него. А кто-то может и обходиться, пока не накроет.
Всеволод Алексеевич постепенно приходит в себя, и на его лице проступает легкое удивление. Ну да, сразу две бледные девушки рядом – это уже перебор. Одна со стаканом, вторая с полотенцем. Но он ничего не спрашивает, укладывается, подтягивает одеяло. Сашка хорошо знает его повадки. После каждого приступа есть три сценария. При самом легком варианте его можно занять какими-нибудь игрушками: телевизором или планшетом. Чтобы отвлекся и успокоился. При варианте средней тяжести он будет требовать внимания, разговоров, массажей, чая и просто рядом посидеть. Вариант, когда он сразу засыпает или просто тихо лежит, отвернувшись к стенке, казалось бы, самый желанный. Нормальная человеческая реакция, проспаться, восстановить силы. Тем более, что одно из лекарств вызывает сонливость. Но Сашку этот вариант устраивает меньше всего. Он говорит о том, что сокровищу совсем плохо, что у него нет сил даже требовать любви и ласки. И сделать она ничего не может. Разве что шторы задернуть и одеяло ему поправить. Ну и рядом сесть, конечно, хотя он и не просил. Не будь тут Нурай, она бы его за руку взяла или как-то еще участие проявила. Но Нюрка сидит с другой стороны постели. И вид у нее такой, что хочется и ей успокоительного выписать. Если не вколоть, так хоть накапать.
– Все еще мне завидуешь? – тихо спрашивает Сашка, когда Всеволод Алексеевич засыпает.
– Я тебе и не завидовала. Я примерно понимала, что ты получила. Все даже хуже, чем было. Раньше он хоть брызгал какую-то дрянь и не так сильно задыхался.
– Раньше он и моложе был. Астма идет по нарастающей. Но это еще и Москва. Когда мы в Прибрежном, все не так печально. Здесь ему совсем тяжело.
– И что теперь? Будет спать?
– Да, и довольно долго. Так что тащи сюда, что он там заказал. Он вроде про эклеры говорил? И чайник заново поставь, пожалуйста.
Нурай усмехается при упоминании эклеров, но кивает. И идет на кухню за чайником.
– А потом Зарина решила переехать в загородный дом. Вдруг резко полюбила свежий воздух. Ага, так я и поверила. Да просто захотела быть подальше от журналистов. Ее до сих пор достают, постоянно пытаются какие-нибудь интервью взять, на телевидение зовут. Какой-то канал ей миллион обещал за сорок минут эфира, где она должна будет рассказать, что на самом деле произошло у них с Тумановым. Миллион! Как будто это для нее деньги, чтобы так позориться.
Эклеры давно съедены, целая коробка. Сашке редко перепадают настоящие сладости, а после серьезных потрясений ей особенно сильно хочется сладкого. Всеволод Алексеевич спит, и Сашка постоянно прислушивается к его дыханию. Нюрка наливает им по третьей чашке чая. Напряжение куда-то испарилось, им обеим больше не хочется обмениваться колкостями. Они как будто поняли друг про друга что-то очень важное, что и раньше знали, но стали забывать.
– В общем, Зарина переехала и я вместе с ней. Считай, что в глухую деревню. В поселке еще пять приличных домов на охраняемой территории, а через речку откровенные хибары, разбитые дороги и дом престарелых. Серьезно, у нас его из окон видно. А старики видят из окон «дворец Туманова», как писали в какой-то местной газетенке. Да какой там дворец. Нет, ну триста квадратов, это да, пойди вымой везде полы – уже окочуришься. Но бывают дворцы и пороскошнее. И Туманов там, по-моему, никогда и не жил. До Москвы полтора часа добираться и то, если в пробке не встанешь. Он оттуда ни на один концерт бы вовремя не приехал. Я сначала обрадовалась, Зарина мне прибавку пообещала. А потом… Не знаю, Саш. Задолбала деревня вокруг, из дома выходить не хочется. Летом еще ладно, а зимой тоска такая. Пока до Москвы доберешься, все на свете проклянешь. Лишний раз гулять не захочется. И что с заработанными деньгами делать? Ну отправляю я домой матери и тетке. Оставляю себе немного, на платье там, на туфли. А куда их носить? На концерты Туманова, которых больше нет?