абочих вопросах даже Ренат не смел. Просто немыслимо, чтобы Сашка что-то ему запретила или хотя бы попыталась отсоветовать.
– Я думаю, съемки в таком формате, как описывал Макс, мне вполне по силам, – резюмирует Туманов. – Но я очень прошу тебя пойти со мной.
– Разумеется, – кивает Сашка. – Буду стоять за спиной и подавать патроны.
– Что?
– Ничего. Шутка одна из интернета. Не обращайте внимания.
Остаток дня проходит спокойно. Сашка читает, забившись в угол дивана его странной сиреневой гостиной. Библиотека у Всеволода Алексеевича оказалась забавной: в книжном шкафу безо всякой системы перемешались дорогие, богато оформленные тома русской классики, энциклопедии охоты и рыбалки, явно подаренные ему на очередные даты коллегами, катастрофически плохо его знающими, ибо Туманов никогда не охотился и не рыбачил, и многочисленные книжки-биографии артистов, мемуары светских львиц с Рублевки и прочая макулатура, большей частью с дарственными надписями. Среди окололитературного добра Сашка откопала более-менее любопытную книжку-исповедь некоей певицы из глухого горного аула, которую насильно выдали замуж, били смертным боем, а потом каким-то чудом сделали звездой, – и углубилась в чтение.
Всеволод Алексеевич кому-то звонит, что-то согласовывает насчет завтрашних съемок по телефону, бродит по квартире в поисках подходящей одежды. Как оказалось, Зарина не добралась до его концертных костюмов, висевших в самом дальнем ряду гардеробной. Сашка краем глаза следит за его передвижениями, за тем, как Туманов достает гладильную доску и утюг, возится с брюками. Сашка не вмешивается. Во-первых, он гладит намного лучше, чем она. Во-вторых, если хорошо себя чувствует, пусть делом занимается.
Спать он укладывается раньше обычного, мол, завтра трудный день, надо выспаться. У Сашки еще ни в одном глазу, но она закрывает книгу и идет с ним. Дома можно посидеть одной в гостиной или под навесом в саду. А здесь, в его квартире, она постоянно чувствует себя чужой. И находиться в комнате без него ей кажется неправильным.
Сашка ложится на свою половину кровати, натягивает повыше простыню, которой укрывается. И слышит насмешливое:
– Паранджу дать? Так и будешь от меня уползать?
Она не знает, что сказать, как себя вести. Черт побери! Днем все понятно, они играют давно распределенные роли. Даже когда он вдруг стал превращаться из домашнего и вечно прибаливающего Всеволода Алексеевича в артиста Туманова, он все равно остался для Сашки узнаваемым и понятным. В конце концов артиста Туманова она видела и знала гораздо дольше. Его возвращение оказалось неожиданностью, конечно, но в целом-то персонаж знакомый и как с ним обращаться, Сашка помнила.
Но стоит им лечь в постель и погасить свет, роли меняются. Он прав, странно «выкать» и называть по имени-отчеству человека, с которым было… Но как иначе-то?! Как ей его называть? «Севушкой»?! И дальше что? Самой подлезать к нему в объятия? Напрашиваться на продолжение? Это точно не про Сашку. Она и с ровесниками-то никогда не напрашивалась, умудряясь сохранять ироничный тон и собственную независимость. И потом, как избавиться от мыслей о его самочувствии? Как выключить в себе доктора, который в первую очередь думает об уровне сахара в его крови и сатурации? Очень эротично, нечего сказать.
– Иди сюда, – сильной рукой он довольно бесцеремонно притягивает ее к себе под бок. – Даже просто спать вдвоем гораздо приятнее, ты не знала? Да расслабься ты.
Сашка произносит что-то нечленораздельное, но не противится. Куда положили, там лежит. Когда-нибудь привыкнет, наверное. Туманов тоже никаких действий не предпринимает, просто обнимает ее одной рукой. Видимо, пытается заснуть. Но через несколько минут вдруг садится в постели.
– Нет, так невозможно. Саша, ты что, меня боишься?!
– Нет.
Сашка тоже садится. В комнате достаточно светло, он не задернул шторы, а улица хорошо освещена. Она видит его выражение лица, озадаченное и раздосадованное. Но она сказала чистую правду, не боится.
– А в чем тогда дело? Ты как будто каменная. Если ты думаешь, что я без твоего согласия…
– Господи, Всеволод Алексеевич! Что у вас за мысли?! Мужики всю жизнь только об одном думают, что ли?! Других проблем нет на свете?
– Ну и какие у тебя проблемы, девочка? – усмехается он с явным облегчением.
– Мне просто здесь не нравится! Я не понимаю, что здесь делаю.
– Здесь – это где?
– В квартире вашей. В Москве. В вашей с Зариной спальне в конце концов.
– Это моя спальня. Всегда была, – педантично поправляет он. – У Зарины своя имеется.
– Вы меня прекрасно поняли! Мне здесь не место, Всеволод Алексеевич. Я знала, для чего и кому нужна в своей больнице. Потом – в больнице на Алтае. И дома, с вами. И дома в Прибрежном, когда тоже была с вами. А в эти декорации я не вписываюсь. Завтра у вас съемка. Потом что? Концерт? А потом гастрольный тур? А я что буду делать? Стоять в кулисах и подавать вам водичку?
– Ты чего истеришь? – тихо, но твердо спрашивает он вдруг. – Саша, я просто снимусь завтра в выпуске телешоу. Можешь не ходить со мной, если так не хочешь, никто тебя не заставляет. А потом мы поедем домой. Домой в Прибрежный. Все. Ложись спать.
Встает, задергивает шторы и возвращается в постель. Опять сгребает ее в объятия, да так, что Сашка чувствует, как ей в живот упирается его дозатор.
– Снимите его с пояса и положите рядом, – спокойно, будто не было всего предыдущего разговора, просит она. – А то опять заблокируется.
– Слушаюсь, тетя доктор. Спи!
– А потом мы с Аллочкой спасались от разъяренной толпы фанатов. Заехали в какую-то подворотню, выключили фары и сидели как мышки, пока толпа нас искала. Помнишь, Аллочка?
Всеволод Алексеевич само обаяние. Красивый, уложенный, подкрашенный, в нежно-голубой рубашке и джинсовом пиджаке, благодаря которым глаза у него сейчас яркие-яркие. Сашка сидит, любуется и старается не вслушиваться в тот бред, который он несет. Он рассказывает про какой-то невероятный тур с Аллочкой, еще одним ископаемым советской эстрады, Аллочка радостно поддакивает, два мужика, уцелевших от известного некогда ВИА, блаженно улыбаются, рассматривая черно-белые фотографии на большом экране, зрители млеют. Все предаются воспоминаниям о бурной молодости, всем хорошо. Сашка слегка выбивается среди зрителей в силу возраста, ее посадили в первый ряд между двух бабулек аккурат напротив Всеволода Алексеевича. Поначалу она еще нервничала, но потом увидела, как счастлив Туманов, как у него блестят глаза, и успокоилась. Он в своей стихии, он нормально себя чувствует, от него не требуют плясать на жаре или петь вживую. Расслабься и получай удовольствие.
Сашка смирилась еще утром, когда увидела, с каким энтузиазмом он подорвался с кровати. В последнее время он долго расхаживается после сна, бродит между ванной и спальней, завтракает тоже без удовольствия. А тут проглотил свою кашу за пять минут, после чего сам поинтересовался, когда Сашка будет инсулин колоть. Она и забыла, что обещала его избавить хотя бы на полдня от дозатора. Уже пожалела о своем обещании, но его сияющая физиономия свидетельствовала о готовности один укол перетерпеть. Сам подставил пузо, даже не пикнул, после чего ушел одеваться.
Сашка, конечно же, поехала с ним. Ну а как иначе? Хотя ей лишнее внимание в тягость. А без внимания не обошлось, тот же самый Макс, ведущий передачи, с интересом на нее поглядывал, пожимая руку Туманову. А уж девочки-гримеры как косились! Наверняка сейчас обсуждают, что нашел в ней Туманов. Что она в Туманове нашла всем, разумеется, очевидно. Его несчетные миллионы, которые артист не знает, куда деть.
Когда миллионера загримировали, Сашка еще раз убедилась, что они все сделали правильно. Потому что Всеволод Алексеевич, глянув на себя в зеркало, вдруг приосанился и сказал, как бы самому себе:
– Вот так. Сразу человек.
И пошел в студию походкой артиста, а не дедушки с больным коленом. Сашка потопала за ним. И теперь сидит, зажатая бабульками с двух сторон, и размышляет, как жить дальше. Туманов такой счастливый, каким она его давно не видела. Нет, он умеет радоваться жизни, и там, в Прибрежном, есть много вещей, которые доставляют ему удовольствие: он любит плавать в море, любит сидеть в саду с газетой, любит гулять по набережной. Но видно невооруженным глазом, что его место тут, перед камерами, в центре внимания. По-настоящему он счастлив, когда в руке микрофон. И как быть? Какое право имеет Сашка тащить его в свой интровертный рай, где ему якобы хорошо? Да, среди сосен и кипарисов ему легче дышать, а московская зима будет его медленно убивать. Но здесь он артист. А там дедушка.
– Давайте перерывчик сделаем, – вдруг перебивает сам себя Всеволод Алексеевич, обращаясь к Максу. – Водички попить.
Перед ним стоит стакан, между прочим. Который уже дважды наполняли. Сахар у него поднялся, что ли? Да не должен, укола хватит на четыре часа минимум. Нервничает?
Объявляют перерыв, но зрителей просят оставаться на своих местах. Звезды разбредаются по туалетам, гримеркам и курилкам, кому куда нужнее. Сашка не знает, как ей себя вести. Надо бы подойти к Туманову, но демонстрировать их отношения на глазах у толпы ей тоже не хочется. Он подходит сам.
– Сашенька, выйдем на минутку?
Бабульки, естественно, переглядываются. Одна уже открывает рот, наверняка хочет попросить автограф или селфи, но Всеволод Алексеевич поворачивается спиной и идет к гримеркам. Сашка за ним. Как только дверь гримерки закрывается, Туманов будто маску снимает. Глаза гаснут, улыбка исчезает, а сам он плюхается на стул, даже забыв поддернуть брюки.
– Вы чего? Всеволод Алексеевич?
Сашка машинально садится перед ним на корточки, чтобы видеть лицо. Со стороны, наверное, они смотрятся шедеврально. Но ей плевать.
– Сашенька, а глюкометр ты с собой не брала? Что-то мне нехорошо.
– Вижу я, что вам нехорошо.