Народный эмпат России все, конечно же, чувствует. Может быть, не понимает, но чувствует. Молча идет рядом, спеша добраться до стоянки такси. И правильно делает, что молчит. Упаси его господи сейчас сказать какую-нибудь банальность.
Такси ловят быстро, до дома доезжают еще быстрее. Таксисту тоже хочется в безопасное тепло, с кружкой какао и уютным пледом. Наверное. Черт его знает, чего ему хочется. Может, и снова на набережную махнет, зазевавшихся туристов развозить. А Сашке точно хочется какао. И для сокровища сварит, куда денешься-то? Да все равно он сокровище. Ее. Ее ли?
Сашка не успевает даже молоко из холодильника достать. Всеволод Алексеевич подходит сзади. Не обычной своей походкой, мягкой, плывущей. И сам он не обычный, мягкий, домашний. Сашка оборачивается. И как же хочется поверить, что он действительно тут. Тот самый, прежний. Словно сошедший со сцены, где только что отпел трехчасовой концерт. Заведенный, мокрый, сильный. Которому надо куда-то деть ту невероятную энергию, которую он получил от зала. Который хочет секса, который пахнет сексом, который и есть для нее секс.
– Глупая ты девочка, – выдыхает Туманов, сокращая и так небольшое расстояние между ними.
И одного движения его руки хватает, чтобы мозг у Сашки отключился вместе с самоконтролем.
Конечно глупая. Кто бы спорил.
До конца лета три дня. Казалось бы, после окончания школы ты уже не смотришь с тоской на календарь, не замечаешь первые желтеющие листья. Ну подумаешь, осень. Всего лишь время года. По крайней мере Сашка перестала ее пугаться, как только получила аттестат. В институт она ходила охотно, а летних каникул у нее толком и не было, их съедали практика и подработки. Но теперь все иначе. Она видит, как меняется настроение в доме, как грустит Всеволод Алексеевич. В третий раз заметив его возле окна, не выдерживает, подходит. Встает рядом и сразу же чувствует, как его рука ложится ей на талию. Вот же любитель обниматься. Теперь, когда она перестала шарахаться, он не отказывает себе в удовольствии. Причем все, что ему действительно нужно, это объятия. Тепло человеческого тела рядом. Ощущение, что тебя любят. Не больше. Все остальное – по запросу и только ради леди, как он сам сказал с присущей ему самоиронией. Леди старается не наглеть, держать баланс между собственными желаниями и его возможностями.
– Ну и что с вами происходит?
Странная дислокация. Разговаривают друг с другом, а смотрят оба в окно на пожелтевшую вишню. Вишня почему-то желтеет первой. И листья тоже первой теряет. Всеволод Алексеевич говорит, что ее надо чаще поливать. Но поливать он забывает, да и с их непредсказуемыми дождями неблагодарное это дело. Сколько раз бывало, что внезапный ливень обрушивался аккурат после того, как он закручивал вентиль и сворачивал шланг.
– Ничего не происходит. Странные вопросы.
– Вы все время у окна.
– Неправда. Я полдня в саду просидел с книжкой.
– И смотрели поверх нее куда-то вдаль.
И поверх очков к тому же. Сашка не перестает умиляться его манере носить очки, но смотреть поверх них. Они ему нужны только для чтения, но он может надеть их утром и забыть на полдня.
– Ты за мной следишь?
– Присматриваю.
Шутливым тоном, чтобы не обиделся.
– Вот жизнь, да? Уже нельзя просто в саду посидеть, насладиться последними теплыми денечками.
Сашку передергивает. Не нравится ей слово «последние» ни в каком контексте.
– Всеволод Алексеевич, мы не в Москве. Лето продлится еще весь сентябрь. А может быть, и половину октября.
– Все равно! Листики желтеют, облетают. Вечера становятся прохладными.
– Вы не любите осень?
Он пожимает плечами.
– Раньше любил. Красиво, романтично. Пушкин, Есенин. Они очень осенние поэты, правда? Болдинская осень, праздник в Константиново. Я ездил несколько раз, приглашали. Пел что-то на есенинские стихи.
– Не «что-то», а «Отговорила роща золотая». И очень хорошо пели. Лучше вас никто не пел.
– Тебя послушать, лучше меня вообще никто не пел.
Вроде как шутит, а объятия становятся крепче. Сашка знает, какие слова ему нужны. И она искренне так считает. Лучше него никто Есенина не пел. И Евтушенко. Но Евтушенко – поэт зимний. «Внутри твоих следов лед расставания», «Идут белые снеги, как по нитке скользя».
– А теперь не любите?
– А теперь, Сашенька, осень ничего не обозначает, кроме смены календарного листка. Раньше осень была началом нового сезона. Съемки, концерты, гастрольные туры. Все оживало с началом сентября, сыпались приглашения. Не успеешь отметить День сельского работника и День учителя, скататься в какой-нибудь тур по средней полосе, как уже и огоньки пора снимать, под елочкой скакать с какой-нибудь снегурочкой. Потом финал «Песни года», тоже событие!
– Помню интервью, где вы сокрушались, что на эстраде нет настоящей сезонности. Мол, театральные артисты разъезжаются на два летних месяца в отпуска, а вы хорошо, если недельку выкроите. А Зарина неоднократно рассказывала, как вы эту несчастную, ей заранее обещанную неделю, маетесь от скуки.
– Ну да, меня хватало дня на два, – соглашается он. – Покупался, повалялся, отдохнул ото всех. А дальше-то что делать? Теперь я этим вопросом задаюсь каждый день.
Сашка молчит, чувствуя, что разговор свернул в нежелательное русло. Но он ведь прав. Летом у него находятся хоть какие-то занятия: в саду возится, на море они ходят, гости на голову падают. А с наступлением осени жизнь в их курортном городе замедлится. В дождь не больно-то погуляешь. Будет сидеть в четырех стенах и смотреть в окно? Сашка в последнее время все чаще задумывается, насколько разные у них понятия о счастье. Ей теперь хорошо. Подальше от людей, всегда рядом с ним. Если бы он еще не болел, то было бы просто идеально. Но он ведь другой. Он не интроверт, он привык к общению, привык быть центром внимания, привык к смене обстановки, к путешествиям, к постоянным сильным эмоциям на сцене. Ему Сашкин рай должен адом казаться. И она еще старается его ограждать от любых стрессов даже в рамках их маленького мира. Утром вот квитанция пришла, что-то там в электросетях не так насчитали, надо идти в контору и разбираться. Всеволод Алексеевич вызывался, но Сашка разве позволит ему (ему!) в очередях с пенсионерами стоять! Сказала, что сама разберется. А про себя подумала, что просто заплатит через интернет, сколько там надо, и пусть подавятся. И видела же, как он сразу сник, но спорить не стал. А почему нет, собственно?
– Всеволод Алексеевич?
– М-м-м?
– Насчет той квитанции. Я подумала, может быть, вы все-таки сходите? Мне так не хочется. Ненавижу очереди со скандальными бабульками.
Обрадовался как ребенок. Такой ерунде! Можно подумать, его в гастрольный тур по Америке пригласили.
– А я тебе сразу сказал, что надо разобраться. Три тысячи лишних насчитали! Ишь ты. Мы деньги печатаем, что ли? Куда ты квитанции положила? Прямо сейчас и схожу.
Сашка идет за квитанциями. Детский сад. Для него три тысячи не деньги. Но как искренне возмущается! И как радостно собирается. Сашка наблюдает за ним и думает, сказать или нет, что он как ветеран труда имеет право без очереди пройти? Не обидит его слово «ветеран»? А может быть, ему в очереди постоять будет интереснее? Экзотика!
– Телефон не забудьте, пожалуйста. И зонтик. Мне кажется, дождь все-таки будет.
– И галоши. И спасательный круг на всякий случай, – иронизирует он уже у дверей. – Все, тетя доктор, я ушел. Ждите с победой над злобными коммунальщиками!
Сашка провожает его взглядом и, подавив уже привычное беспокойство, которое появляется, стоит только потерять Туманова из виду, идет за ноутбуком. Хоть спокойно займется сайтом и закончит наконец его дискографию, без вездесущего «оригинала».
Ей становится скучно уже через полчаса, как только она осознает, что никто не пыхтит за плечом, не комментирует каждую ее манипуляцию в компьютере, не пытается насвистеть каждую песню, текст которой Сашка разбирает, не хрустит яблоком, не требует чайку с печеньками. Да, ее никто не отвлекает. Но как же без него тоскливо! И песня, как назло, попалась сложная: запись старая, невнятная, с кучей шумов, за которыми не особо слышно текст. Несколько фраз никак на слух не разобрать. Всеволод Алексеевич, возможно, вспомнил бы слова. Или хотя бы понял, что спел. Можно было бы отложить эту песню и заняться другой, но Сашка в итоге решает отложить ноутбук и заняться домашними делами. В спальне порядок навести, например, пол там уже неделю не протирался.
Спальня захламляется быстрее других комнат. Во-первых, потому, что Всеволод Алексеевич может провести в ней целый день, если не в настроении. А если у них бессонная ночь, то к смятой постели и разбросанным книжкам, газетам и планшетам присоединяются тарелки и кружки. Во-вторых, именно в спальне совершаются все медицинские манипуляции, поэтому на тумбочке скапливаются использованные полоски и иглы от глюкометра, флакончики из-под инсулина, спиртовые салфетки, тюбики с мазями и прочая мелочовка. Сашка старается убираться чаще, но все равно не успевает за ним. А ругаться и призывать к порядку она не станет. Не тот возраст у него, чтобы дрессировать. И она ему не жена.
А кто? Хороший вопрос. Но если по-прежнему говоришь человеку «вы», уж точно не станешь отчитывать за не выброшенный мусор или разбросанные носки. Носки, кстати, не разбрасывает. Белье он всегда складывает в корзинку возле стиральной машинки. Зато все остальное может оказаться где угодно. Однажды Сашка обнаружила его футболку свисающей с оконного карниза!
Она собирает мусор, уносит грязные чашки на кухню, вытирает пыль с тумбочки. Открывает верхний ящик, чтобы убрать в него глюкометр. И видит лежащую сверху упаковку канюлей для дозатора инсулина. Неудачные попались. Решили поэкспериментировать с производителями, взяли какие-то новые. Они с Тумановым в постоянном поиске максимального комфорта. Точнее, минимального дискомфорта. Но хваленый европейский бренд оказался не таким уж хорошим, при первой установке сокровище так взвыло, что у Сашки аж сердце екнуло, и это не фигура речи. Больше опыты над людьми она практиковать не стала, пообещала