ему купить канюли предыдущего образца. И надо бы уже сходить и купить, следующая переустановка завтра, край послезавтра. Жалко его до слез каждый раз. Но Сашка напоминает себе, что многократные уколы еще хуже. И удивляется, как он раньше обходился и колол ведь сам себя. Чувствительность с возрастом повышается? Или он просто все больше превращается в ребенка? Обидчивого, болезненного ребенка, разбалованного вниманием.
Сашка перестилает постель, складывает стопочками его газеты, журналы и книжки, сверху устраивает очки в футляре. Редкий случай, когда и то и другое в одном месте. Но это до первого использования. А потом начнется: «Сашенька, а ты не видела…» Сашка ему даже цепочку купила, красивую, чтобы на шею очки вешать. Еще хуже получилось, он с ними на груди спать плюхнулся днем, когда Сашка не видела. Обошлось, не успел раздавить. Но впечатлений Сашке хватило. В итоге просто заказали три пары одинаковых. Одна всегда лежит у Сашки в тумбочке.
Финальный аккорд – мытье полов. На четвереньках уже не очень резво получается, а швабры она не любит, ими только грязь разводишь. Забавно. Рядом с ним она навсегда останется девочкой. А то, что у девочки уже давление прет и голова кружится, если на карачках по комнате с тряпкой поползать, так это ерунда, мелочи жизни.
Сашка выливает последнюю воду, споласкивает ведро и тряпку, засовывает их в кладовку, заваривает себе чай. Выходит с чашкой в сад. Всеволода Алексеевича нет уже два часа. Много это или мало для того, чтобы разобраться с коммунальщиками? Идти до их конторы минут пятнадцать. Ему, предположим, двадцать пять. Пока туда, пока обратно. Там наверняка очередь. Позвонить? Да сам бы позвонил, если что. А так опять решит, что она его контролирует. И Сашка со вздохом откладывает телефон и тянется к оставленной им книжке. Что он читает с таким «интересом», в час по чайной ложке? Пелевин? «Священная книга оборотня». Страсти какие… Весьма странный выбор. Он бы еще Сорокина взял, «Голубое сало». Сашка в хороших отношениях с современной литературой, но в ее картине мира Всеволоду Алексеевичу лучше читать что-то менее смелое. Тургенева там или Толстого. Но он хочет быть современным! А потом будет ходить с огромными глазами и возмущаться, куда катится наша культура.
Ну и про что там Пелевин пишет? Что еще за оборотень? Сашке нравится читать то, что читает он. Нравится смотреть с ним фильмы. Еще с детства привычка. Тогда она не могла «с ним», но могла «за ним». Он скажет где-нибудь в интервью, что впечатлен таким-то фильмом или книгой. И Сашка тут же ищет кассету, бежит в книжный магазин или библиотеку. Ей важно погрузиться в те же мысли, настроиться на ту волну, на которой еще недавно был он. Она таким методом много хороших книг прочитала в свое время, всю классику. Потом уже их вкусы разошлись, когда Сашка выросла.
От книги Сашку отрывает звонок. Ну, наконец-то, объявился! Она берет телефон, ожидая услышать знакомый голос. Но голос в трубке чужой. Мужской и какой-то не очень внятный.
– Я почтеннейше извиняюсь. Это Александра?
У Сашки сразу руки холодеют. Кто может звонить с его телефона?
– Я вас слушаю. А вы кто и почему мне звоните с этого номера?
Она старается сохранять спокойный тон, но куда там. В голове уже миллион мыслей: бежать, искать, звонить в полицию. Ограбили? Отобрали телефон?
– Да я Петрович. Алексеич просил тебя набрать. В больничке мы, это самое… Ну перепил мужик, с кем не бывает? Ты не серчай только, дочка. Или ты не дочка ему?
– В какой больничке? А вы кто? Дайте ему трубку!
– Да как я дам, если у него руки привязаны? Ну так, подержать могу, конечно, да идти до него далеко больно. Я-то, дочка, не шибко на ногах держусь хорошо. А у него язык не ворочается толком. Ты приезжай, что ли.
– Куда? Вы можете хотя бы объяснить, где находитесь?! – Сашка уже практически орет.
– Сказал же, в больничке, – огорчается Петрович. – Слышь, Алексеич, че у тебя баба такая психованная? В «Утюжке» мы. Только тебя все равно не пустят…
Дальше Сашка не слушает, бросает трубку. Она услышала достаточно. «Утюжком» местные называют одну из городских больниц, самую паршивую. Сашка бывала там несколько раз, приглашали на консультации. Здание и правда напоминало по форме утюг. Облезлые коридоры, развязный персонал и соответствующий контингент: бомжи, алкаши и те, у кого не хватило денег подмазать скорую, чтобы отвезли в нормальное место.
Добирается она минут за десять, поймав первое попавшееся такси. Благо, город маленький. Мимо охранника на первом этаже пролетает, как мимо пустого места. Да он и узнал ее наверняка, даже не подумал остановить. А может, по уверенной походке распознал свою. Персонал же не ходит спокойно, он проносится, привычка с мединститута. Поднимаясь по лестнице в приемное отделение, Сашка еще сомневается, сразу к заведующему идти, или искать Туманова по всем палатам. Но на втором пролете нос к носу сталкивается с Арменом. Начальство собственной персоной.
– Армен! – Сашка ловит его за халат. – Ты мне и нужен!
– О, Александра Николаевна! Какими судьбами в наших краях? Я вроде не вызывал. А говорили, ты больше не работаешь?
Армен нормальный мужик. Еще довольно молодой, пятидесяти нет. И специалист неплохой, но администратор из него не получился. Иначе выбил бы себе и персонал, и финансирование. Впрочем, Сашке легко рассуждать, она всегда держалась подальше от бумажек, поближе к пациентам.
– Армен, у тебя мой… – Сашка запинается. Кто он ей? Пациент? Подопечный? – Мой, короче. Туманов Всеволод Алексеевич! По скорой привезли, я полагаю. Найди мне его немедленно!
– Господи, да что с тобой? Ты чего такая нервная-то? Сейчас найдем. В регистратуре была?
– Нет! Армен, пожалуйста, быстрее! Я не знаю, что с ним произошло. Он в офис электросети пошел, со счетами разбираться. А через два часа мне какой-то полувменяемый мужик позвонил с его телефона. У него диабет, Армен, я боюсь что…
– Что его приняли за пьяного, – тут же включается главврач. – Браслет есть?
– Нет!
Сашка однажды ему предложила, но Всеволод Алексеевич с таким возмущением отказался, что больше она разговор на эту тему не заводила. Решила, что и незачем, она всегда рядом с ним, а высокий сахар у него бывает намного чаще, чем низкий. «Браслет диабетика», указывающий окружающим на заболевание его обладателя, как правило, носят молодые люди, больше подверженные гипогликемии, ведущие активный образ жизни. У них гипогликемия развивается быстро, часто человек не успевает сообщить окружающим, что с ним происходит. Тогда как диабетики с большим «стажем» и постоянно высокими сахарами способны общаться и при индексе за двадцать.
– У него помпа инсулиновая. Она никогда еще сбоев не давала.
– Все когда-то бывает первый раз. Сейчас найдем твоего…
Армен тоже запинается на определении. Но обоим уже не до подбора слов. Они быстро идут по коридору, Армен, не особо церемонясь, распахивает двери в палаты.
– Все, кто по «скорику», у нас тут обычно. В первой, пятой и шестой мальчики. Как он хоть выглядит?
– Армен, ты с ума сошел?! Ты не знаешь, как выглядит Туманов?!!
– Так это тот самый, что ли?!
– Тот самый. Который «Родина моя» пел. Ох ты ж, господи…
По последней фразе главврач понимает, что поиски увенчались успехом. И вздыхает с облегчением – сам бы он, пожалуй, не признал в привязанном к постели за руки старике щекастого дядьку из телевизора, под чье пение маленький Армен когда-то уроки делал.
А Сашке уже не до рассуждений.
– Вы, изверги, зачем его привязали-то? Всеволод Алексеевич!
– Да потому что он капалку эту вашу вырывал. Раза три. И бормотал чегой-то… Вот его и зафи… ик… сировали.
Это Петрович собственной персоной, Сашка его по голосу узнала. На соседней койке лежит, тоже под капельницей загорает. От похмелья, видимо, лечится.
– И правильно делал, что вырывал! Это что? Глюкоза? Вы его убить хотите, что ли? Всеволод Алексеевич! Вы меня слышите? На меня посмотрите! Армен, я тебя посажу, тварь ты такая!
– За что?! Ты сначала выясни, низкий у него сахар или высокий! Может, правильно все делаем?
Армен огрызается, а сам уже помогает Сашке отвязывать ему руки. На запястьях остаются красные ссадины от марлевых вязок. То есть он еще и сопротивляться пытался. Сашка едва сдерживается, чтобы не начать орать. Но нельзя, только напугает его. Если он вообще ее слышит. Глаза открыл, но взгляд мутный и не фокусируется.
– Поверь, Армен, так выглядит высокий. И выяснять должны были вы сразу при поступлении. Вы бы хоть принюхались, алкоголем от него пахнет или ацетоном! Коновалы хреновы. Осторожнее капельницу снимай! У него и так не заживает ни хрена!
– А кто виноват, что он у тебя не разговаривает? Тогда браслет носить надо. И вообще никуда деда не отпускать одного. Очень частая ошибка, между прочим. У стариков клиническая картина смазанная.
– Я тебе за «деда» еще в рожу дам. Потом, когда выйдем отсюда. Глюкометр мне найди, быстро! И инсулин.
– У него же помпа.
– Надо же, заметил! Вовремя, главное! Сейчас и выясним, что у него с помпой.
Сашка поднимает белую тенниску, в которой Всеволод Алексеевич вышел из дома. С вышитым всадником возле плеча, между прочим. Правильно эту шмотку называть «поло», кажется, он все время ее поправлял. И стоит она больше, чем получает рядовой врач в «Утюжке» за месяц. На руке швейцарские часы, настоящие. Были, теперь на тумбочке лежат. Спасибо, что снять догадались. А то, что у деда-алкоголика таких вещей не бывает, они не догадались, нет? И последней модели айфона, кстати, тоже. И инсулиновой помпы, которая стоит, как три айфона. Но помпу, надо думать, никто и не увидел.
Армен заглядывает ей через плечо.
– Инфузионная трубка перетерлась! Вы как часто меняете систему?
– Раз в неделю. Ты еще здесь? За инсулином, быстро!
– Да принесли уже, чего орешь? У нас медсестры имеются, а на твои крики уже весь персонал сбежался. – Армен протягивает ей лоток со всем необходимым. – Раз в три дня меняют по инструкции.