Тысяча и один повод для переживаний, и все за Туманова. Она могла бы уже книгу написать. Сашка усмехается и мешает ложечкой очередную порцию чая. Оставь уже человека в покое, спит и спит. Еще три раза перевернется за ночь или в туалет встанет. Туалет у них в купе свой собственный, поэтому Сашка и налегает на чай безо всяких опасений. Неожиданно вспоминается их с мамой поездка в Теберду. Отец тогда сэкономил на всем, чем возможно: самый дешевый курорт, самый убогий санаторий и билеты на автобус. Тряслись на нем чуть ли не сутки. Автобус делал санитарные стоянки, но каждый раз в таких жутких местах, где не то, что нормальных унитазов, даже полноценных дверей не было! Низенькая створка в половину человеческого роста, которую еще и рукой надо придерживать. И Сашка сгорала от стыда, видя перед собой, поверх дверцы толпу страждущих тетенек. И старалась всю дорогу ничего не пить и не есть, чтобы как можно реже пользоваться общественными туалетами.
И как он всю жизнь в дороге, в пути? Как можно привыкнуть к постоянным переездам, ко всевозможным неудобствам? Это сейчас у них самое комфортабельное купе из возможных, но еще десять лет назад таких просто не существовало. А двадцать лет назад он ездил в обычных вагонах. Если вообще не в плацкарте. И бизнес-классом летал, только если спонсоры или организаторы такую роскошь оплачивали. А гостиницы? Да в половине городов нашей огромной родины до сих пор нет приличных. Одна какая-нибудь с советских времен стоит, с той же мебелью, дежурными по этажу и тараканами, помнящими еще дорогого Леонида Ильича.
Сашка смотрит в окно и вспоминает поездку в Теберду. Потому что больше и вспомнить нечего, в детстве и подростковом возрасте она ведь не путешествовала. После уже несколько раз каталась за ним на гастроли, но чаще самолетами. Поезда не любила за их философско-лирический настрой. Они предполагают вот это все: чай, окошко с мелькающими столбами и деревнями, попутчиков, долгие разговоры или просто размышления о жизни. С ума сойдешь поездом на его концерты ехать. Всю дорогу туда будешь переживать о том, как пройдет встреча. Всю дорогу обратно прокручивать встречу в голове, давиться слезами и прятаться от соседей по купе в коридоре или тамбуре. Кошмар. Она один раз попробовала, впечатлений хватило.
А сейчас можно наслаждаться всеми прелестями железной дороги. Потому что главный источник тревог – вот он, дрыхнет. Можешь руку протянуть, дотронуться. Одеяло поправить, например. Или простыню разгладить, он опять всю под себя сгреб. Удивительная способность у человека.
– Ты чего не спишь?
Черт, она просто хотела его укрыть получше, ночью довольно прохладно, у них еще и форточка открыта – он любит, когда свежо, да и Сашка побоялась, что спертый воздух в вагоне спровоцирует приступ, у нее самой кислородное голодание в поездах начинается, что уж про него говорить.
– Не спится, Всеволод Алексеевич.
– Обиделась?
– На что? Господи, да я уже забыла! Просто сижу, наслаждаюсь ночью в поезде.
– Ночью в поезде надо спать. Под стук колес чудесно убаюкивает. Еще и укачивает. Иди-ка сюда.
Сашка устраивается на мягком плече. Да, именно мягком, хотя мужскому плечу следует быть жестким. Но он для нее весь какой-то мягкий, уютный. В белой футболке и спортивных штанах. Эстет! Дома до глубокой осени в трусах спит, а тут дресс-код соблюдает. Как будто ночью кто-то зайдет.
– Знаете, Всеволод Алексеевич, я когда только-только в Москву приехала, поселилась черт-те где, у дальней родственницы, чуть ли не на балконе, спала на раскладушке. Перспективы самые туманные: поступлю – не поступлю? Денег кот наплакал, где работать, как совмещать работу и учебу – непонятно. Родственница язвит, ей такой подарок на голову тоже не нужен. От родителей поддержки никакой, они были против моего поступления в московский вуз. Да вообще против высшего образования. Нечего штаны шесть лет просиживать, иди работай, и все в таком духе. Ну и вот, лежу я на раскладушке на этом несчастном балконе. Впереди у меня полная, простите, задница. А я счастливая-счастливая. Знаете, почему?
– Почему?
Ага, не заснул еще. Можно дальше рассказывать. Хотя, если учесть, какую глупость собирается сообщить ему Сашка, лучше бы заснул.
– Потому что мне казалось, что мы с вами вместе. Спим.
– Что?! – Он аж на локте приподнимается, так что Сашка скатывается на подушку, совсем неподобающе хихикая. – Не то чтобы я против самого факта. Но не со вчерашней школьницей же! И я вообще логику не улавливаю.
– А ее и нет, логики. – Сашка все еще хихикает, пока уверенная рука не притягивает ее на прежнее место. – То есть она присутствует, но специфическая. Нормальному человеку не понять. Ночь – она как будто объединяет. Вот представьте, я – скромная девочка из Мытищ, спящая на раскладушке у родственницы. И вы, король сцены, артист первого эшелона, недостижимый кумир. Что нас может уравнять? Только ночь! Весь день я понятия не имею, где вы, чем занимаетесь. Может быть, вы даже не в Москве, может, на какие-нибудь гастроли укатили. Где-то поете, что-то снимаете, даете интервью. Я не могу вас почувствовать. А ночью могу. Ночью велика вероятность, что вы тоже спите. Мы с вами оба спим, понимаете?
Судя по молчанию, не очень он понимает. Сашка уже начинает сомневаться, не зря ли ему все это рассказала? Вылила на человека ушат чуждой ему психологии, звучащей как полный бред.
– Сашенька, – вкрадчиво начинает он. – А еще мы оба в туалет ходим. Об этом ты не думала? Только я чаще там стою, а ты сидишь.
– Да ну вас! – фыркает Сашка. – Обязательно надо все опошлить? Вы прямо как моя мама, которая предлагала представлять вас на унитазе, чтобы любовь прошла.
Теперь он хрюкает от смеха.
– И как, помогло?
– Нет, как видите!
Какое-то время он молчит и, когда Сашка думает, что он заснул, вдруг выдает:
– А твоя теория в принципе была неверна. Мы же артисты, у нас ночной образ жизни. Тебе надо было рано на учебу вставать, скорее всего, ты рано ложилась. А у нас в два часа ночи еще веселье продолжается. Банкеты после концертов, всякие афтепати, как стало модно говорить, да просто перелеты. Думаю, я в те годы ложился спать примерно тогда, когда ты вставала по будильнику.
– А в интервью вы говорили, что соблюдаете режим!
– И до скольких годиков ты верила моим интервью, девочка? Не сердись только. Я понимаю, что ты хотела сказать. Просто каждый раз поражаюсь.
– Нашему идиотизму?
– Вашему одиночеству, – в тон отвечает он. – Это же немыслимо! Как надо тосковать по человеку, чтобы представлять его спящим.
Сашка вздыхает. Правильное он слово подобрал. Именно тосковать.
– Причем это не только мои странные фантазии. Потом, когда Нурай ко мне приехала, выяснилось, что она думает о том же самом. Я увидела, как она ночью на подоконнике сидит и смотрит куда-то вдаль, на центр Москвы, который из моего замкадья, конечно же, не просматривался. И я сразу все поняла. Спросила ее, она мне рассказала примерно то же, что я вам сейчас.
– Ага. А потом эта романтически настроенная девушка мечтала, чтобы я наконец задохнулся от ночного приступа астмы и больше не мешал ей спать.
Сашка вздрагивает.
– Вы знали?
Он хмыкает, и Сашка одергивает себя. Чему удивляешься? Он Народный эмпат России. Гуру в вопросах человеческих отношений, маэстро считывания эмоций. А еще обладатель отличного слуха. Если Нурай где-то через стенку сама себе под нос что-то прокомментировала, он мог и услышать.
– Большая любовь легко перерастает в большую ненависть. Я много таких историй видела.
– Но не у всех.
– Если вы про меня, то мне вы никогда не делали ничего плохого. Персонально мне. Вы могли не любить поклонников, пройти мимо них по коридору, якобы не заметив. Но лично меня вы ни разу не обидели.
– А Тонечка?
Тут уже замолкает Сашка. Ей нечего сказать. Они никогда не поднимали эту тему. Во-первых потому, что Сашки она никак не касалась. Во-вторых, Сашка не хотела оказываться меж двух огней. Тонечка. Его бывашая бэк-вокалиска, ее последняя подруга. У которой действительно могли быть ко Всеволоду Алексеевичу счеты и претензии. Но их нет. Тонечка его любит. Когда звонит, постоянно о нем спрашивает. Когда они еще жили на Алтае, Тонечка часто у них бывала. Обещала приехать в Прибрежный. Но они никогда не заводили разговор ни о ее сыне, ни о чувствах самой Тони.
– Так что, девочка, нет никаких правил и закономерностей. Все зависит от самого человека. А тебе, мне кажется, досталось от меня больше всех. И до сих пор достается.
– Что мне достается? Я вообще самый счастливый человек на свете, – абсолютно серьезно говорит Сашка. – У меня есть все, о чем я мечтала. О ком мечтала.
Опять неопределенное хмыканье. Но Сашка чувствует, как мягкая рука скользит по ее волосам. Ну он еще в лоб бы поцеловал, честное слово.
– Давай уже спать, – тихо говорит он.
И Сашка послушно кивает, забыв, что он не видит ее в темноте.
Самое странное, что он отказался брать машину от вокзала. Всеволод Алексеевич! Который всегда настаивает на такси, который два дня чайной ложкой выедал мозг организаторам по поводу условий размещения и трансфера, отказался от машины! Сказал встречающей их девушке, что они доберутся до гостиницы самостоятельно. Забрал у нее бейджи аккредитации, сообщил, что они прибудут к театру за час до мероприятия, и попрощался. Сашка смотрела на него чуть ли не с открытым ртом. Но ни слова поперек не сказала, разумеется. Что бы ни происходило между ними за закрытыми дверями, вечерами и ночами, на людях она лишь тень великого артиста. Пешком так пешком, если ему хочется. Чемоданы у них на колесиках, в конце концов.
– Пойдем! – Он жизнерадостно улыбается и берет ее под локоть. – Вот сюда, через переход. Это просто грешно, ездить на машине и упускать всю красоту. В Кисловодске надо ходить пешком. Тем более что нам недалеко. Дольше бы объезжали.
Улица спускается с горы, и Сашке остается только порадоваться, что им вниз, а не наверх. Но Всеволод Алексеевич шагает довольно бодро. Погода отличная: не жарко и не холодно, дышится тут легко. Кисловодск – это же город-парк, если она ничего не путает.