Слева галерея маленьких магазинчиков, несколько кафе. Справа стенды с афишами, по которым Сашка скользит взглядом, машинально ища знакомые лица и фамилии. И находит родное лицо на общей афише фестиваля «Музыка Кавминвод». Почетный гость и председатель жюри, ого! Конечно, его фото на первом плане. Красивый, в галстуке-бабочке, в смокинге. Сколько лет снимку-то? Лет двадцать. Ну и что! Сейчас он еще лучше.
А Всеволод Алексеевич и внимания не обращает. Он противоположную сторону улицы рассматривает, кафешка его заинтересовала. Проголодался, с утра они только чай попить успели, поезд прибыл рано.
– Может быть, сначала заселимся? – робко предлагает Сашка. – Все-таки у нас два чемодана. Да и странное кафе какое-то, ни одного человека за столиками.
– Рановато для восточной кухни, я полагаю. Но я в любом случае хотел тебя в другое место отвести. Тут был просто легендарный ресторанчик. Надеюсь, есть до сих пор. Какой там аджапсандал! А шашлык! С фирменным соусом, с лавашом, м-м-м.
Сашка улыбается. Кому что, а Всеволоду Алексеевичу поесть, вкусно и сытно. Диета его замучила, наверное, больше, чем все болячки вместе взятые.
– А вон там наш театр, Сашенька, – Всеволод Алексеевич показывает ей огромное каменное здание, возвышающееся над дорогой. – Туда мы вечером пойдем, смотреть на местные молодые таланты.
В конце улицы угловой магазин, обычный гастроном с сохранившейся советской атрибутикой: тяжелыми деревянными дверями, барельефами на стенах с изображением продуктов и маленьким кафетерием с высокими столиками. Туда Всеволод Алексеевич и заныривает. Сашка, конечно же, за ним.
Без тени смущения он занимает столик у окна, придвигает их чемоданы к батарее и идет добывать им по чашке кофе.
– На песке, Сашенька. Все по-настоящему. Попробуй! Я тебе еще сливки взял и пироженку.
Он ставит перед ней блюдце с огромным кремовым «поленом». И по глазам видно, как ему самому хочется жирного шоколадного крема и пропитанного сахарным сиропом бисквита. Но такую дозу углеводов придется заливать вед ром инсулина. Сашка не спрашивает, зачем он взял для нее это сладкое безобразие. Она в конце концов поняла, что для него удовольствие хотя бы ее накормить. Поухаживать.
Себе он миндальное пирожное взял. Одно название, что пирожное, скорее уж печенье. И кофе у него без сахара, крепкий, ароматный. Побриться утром он тоже не успел, а может, не захотел в поезде возиться. И на щеках и на подбородке пробивается седая жесткая щетина. Красивый. Сашка невольно любуется им, потягивающим кофе, задумчиво глядящим в окно. Она любит свое домашнее сокровище и недолюбливает сценического Туманова. Но сейчас он в какой-то третьей своей ипостаси, особенной. Не по-домашнему расслабленный, но и не искусственно-улыбающийся со сцены. Он сосредоточен, он мысленно уже на фестивале, он с утра уже всех построил вокруг себя. Он привез ее в город, где Сашка раньше не бывала, а он знает каждый уголок, судя по всему, и он чувствует себя хозяином положения, мужчиной. И Сашке такая расстановка сил нравится.
– Вы здесь часто выступали?
– Нет, не так уж и часто, – пожимает он плечами. – Чаще отдыхал.
– Я думала, вы море любите!
– Я люблю море. А Зарина считала, что мне полезнее прогулки по парку и минералочка вместо еды. Наверное, она была не так уж и не права. Раз в год мы традиционно сюда приезжали, с самой свадьбы. Мы обычно отдыхали в дальнем санатории, высоко в парке. Оттуда пока до цивилизации доберешься, уже ничего не захочешь. Но можно и не добираться, там все свое, даже бюветы с водой. Скука смертная. Ну что, пошли?
Отель неплохой, чистенько, опрятно. Здание новое, но какой-то совковый налет все же чувствуется: красные ковровые дорожки в коридорах, фикусы в кадках. Но номер у них большой, с огромной кроватью, мягким диваном и плоским телевизором перед ним, что еще Всеволоду Алексеевичу для счастья надо?
По законам жанра он должен был бы плюхнуться сейчас на кровать, не раздеваясь. Наверняка же устал с дороги. Но Всеволод Алексеевич, к ее немалому удивлению, стягивает с кровати покрывало, чуть ли не двумя пальцами, запихивает его в шкаф, и только потом заваливается на белые простыни. Замечает ее озадаченный взгляд и поясняет:
– Постельное белье стирают после каждого постояльца. А покрывала раз в пять лет, скорее всего. Можно представить, сколько чужих грязных задниц на них сидело! И не только сидело. Кстати, не вздумай ходить по полу босиком, в шкафу должны быть одноразовые тапочки. Проверь, чтобы в упаковке. В этих коврах столько заразы!
У Сашки челюсть отвисает. Обычно она читает нотации такого рода, но даже ей не удавалось достигнуть подобной степени занудства. И уж тем более такой степени брезгливости. Вроде бы раньше такого за ним не замечала.
– Что ты так странно на меня смотришь?
– Да вот вспоминаю одну любопытную запись. Большая компания артистов на каком-то пляже. В девяностые. Не очень трезвые, не очень одетые, мягко говоря. И одна двухлитровая бутылка, предположительно колы, но я не поручусь, что в ней была только кола.
– Зришь в корень, – хмыкает он, вытягиваясь на постели. – Иди сюда. Ты не устала с дороги?
Сашка послушно заползает к нему под бок, мысленно сожалея об идеально наглаженных простынях, которые до ночи в первозданном виде не доживут.
– Вискарь там был, разумеется.
– Вы помните эту вакханалию?
– Я помню эту запись. Она потом по всем желтым передачам засветилась. Еще бы, столько звездных лиц. А скорее задниц. Так что тебя в ней так поразило? Надеюсь, не мои неприличные плавки?
– Пфф. В то время я на плавки и не подумала бы смотреть, – фыркает Сашка. – Вот эта общая, одна на всех бутылка меня и поразила. И как спокойно вы пили из горла, все по кругу. А вы потом еще и сигарету изо рта у какой-то певички вытащили, мол, дай затянуться.
Всеволод Алексеевич пожимает плечами.
– Во-первых, мы наверняка были уже пьяные. Во-вторых, ты не сравнивай. Там все свои, своя компания. А в гостинице не пойми кто до тебя жил, потом не пойми как убирались.
– Или вы просто не любите гостиницы, – догадывается Сашка.
И его можно понять. Всю жизнь по чужим углам. И не всегда пятизвездочным. Он и сейчас, когда в номер зашел, даже не огляделся толком. Ему не особенно интересно, какой там вид из окна, что в мини-баре. А у Сашки какой-то детский восторг, хоть и тщательно при нем скрываемый. Она очень редко бывала в гостиницах, и в номере ей нравится абсолютно все: стрейчевые полоски на постельном белье, накрахмаленном до хруста (дома так ни за что не сделаешь), десяток белоснежных полотенец в ванной комнате, куча маленьких бутылочек и баночек в мини-баре, горка шоколадок в вазочке, широченный подоконник, на который можно залезть и рассматривать гору напротив. Именно так Сашка и поступает, несмотря на недовольное ворчание Туманова. Ну не хочется ей валяться, да и перекурить надо. Сашка распахивает окно и щелкает зажигалкой. На горе огромный крест. Вероятно, чтобы было видно из любой точки города. Сашку передергивает. Кресты у нее вызывают вполне конкретные, кладбищенские, ассоциации. С религией у нее отношения сложные, начиная с той самой заповеди о кумирах. Ее религия вон, на подушках валяется, пультом от телевизора щелкает в поисках чего-нибудь интересного. Да и он не особо верующий, хотя крестик и не снимает. Сашка подозревает, что он его носит скорее в память о бабушке, которая его крестила вопреки воле отца, чуть ли не контрабандой пронеся в храм в атеистические сороковые годы.
– А у вас во сколько мероприятие начинается? – уточняет Сашка, глядя, как сокровище устраивает себе гнездышко, явно собираясь подремать. – Вам же заранее надо там появиться, наверное?
– У нас мероприятие, Сашенька. У нас. Ты ведь не собираешься меня одного бросить?
Ей остается только тяжко вздохнуть. «Музыка Кавминвод». Местные эстрадные таланты, песни из серии «Мой любимый край родной», Всеволод Алексеевич в образе «суперстар» и пристальное внимание региональной прессы. Мечта просто! Идеальный вечер. А с другой стороны, отправить его одного и переживать, бегая в номере по потолку, лучше, что ли? А переживать она будет.
– Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко, – хмыкает Всеволод Алексеевич. – Накурилась? Иди сюда, поваляемся. У нас еще куча времени. Нам надо быть в театре в шесть, и раньше четырех я даже не встану. Иди, иди.
Он похлопывает рукой по кровати, а в глазах черти пляшут. И Сашка подозревает, что весь этот гостиничный антураж будит в нем какие-то свои воспоминания. И давно забытые желания, вероятно, тоже.
Как же не хочется никуда идти. И даже открывать глаза не хочется. Но Сашка слышит, как Всеволод Алексеевич перемещается по номеру, слышит его ворчание по поводу начавшегося дождя. Надо встать, надо помочь ему собраться, одеться. Да и себя в порядок привести.
Сашка открывает глаза. Всеволод Алексеевич сидит возле зеркала и подкрашивает брови карандашом. Перед ним целая косметичка с баночками и скляночками. У Сашки никогда в жизни столько не было, ее максимум – это тушь и подводка, и то они используются раз в пятилетку. Он замечает ее отражение в зеркале. Усмехается.
– А я уж думал, придется будить. Хотела посмотреть всю романтику гастрольной жизни? Вот она. То, на что нормальные люди тратят часов двенадцать, а то и целый день: поесть, попить, помыться с дороги, сексом заняться, поспать после него, – изволь уместить в два-три часа. А потом свежий, бодрый и счастливый пили на сцену.
– Заставляли вас, что ли? – фыркает Сашка.
– В какой-то степени, – неожиданно серьезно кивает он. – Действующий артист – он как лошадь, запряженная в тройку. Он не может не бежать, не может остановиться, сделать паузу, передохнуть.
– Даже артист вашего уровня? Вот меня всегда удивляло, кто вас пахать заставлял? Я понимаю, спеть три-четыре концерта в месяц в свое удовольствие. Но вы же на износ работали, каждый день выступление, а порой и не одно, переезды дикие, на открытых площадках всякие там дни города, в холодину. Вот зачем? Вроде не юное дарование, какой-нибудь «полуфаб