– Ну и как вам Прибрежный? Давно отдыхаете? – преувеличенно бодро интересуется Туманов, отпивая из бокала принесенную воду. Обычную, минеральную.
– Неделю. И еще две впереди. Отдыхать-то всегда хорошо, да, Катюш? Катя вообще первый раз на море. Купается целыми днями.
– Купается?!
У Всеволода Алексеевича глаза округляются. Ну да, двадцать градусов на улице, двадцать градусов вода. Бархатный сезон, отдыхающие лезут в море, сияя от счастья. В Москве снег уже лежит, а тут лето. Но местные жители натягивают курточки, кофточки. У них свое представление о тепле. Всеволод Алексеевич, морозоустойчивый товарищ, сегодня вышел в одной рубашке. А Сашка уже берет с собой ветровку, хотя больше носит ее в руках.
– Катюша раньше в Норильске жила, – смеется Олег.
Что примечательно, Катюша молчит, в разговор почти не вступает. Как и Сашка. Только с Сашкой-то все понятно, она тут в роли девочки, которой и не положено при старших рот открывать, пока не спросят. Но у Кати-то явно другой статус должен быть.
– Я еще расстроился, что нам путевки на октябрь выдали, думал, мерзнуть тут будем, не покупаемся. А оно вон как вышло. Нет, я не жалуюсь. Санаторий хороший, номер приличный. Кормежка только отвратительная: постное все какое-то, пресное. То ли дело, вот, пицца, пивко. Эх, жить, как говорится, хорошо!
Сашка, пользуясь тем, что Туманов прижал ее к себе, а за ними стенка и сзади их никто не видит, проводит рукой ему по спине. Мол, держитесь, я с вами.
– Да, Володька! А помнишь, как мы котлеты в кулинарии покупали? И вино молдавское, дешевое, чтобы девок угощать? Картошку на сале жарили. Жрали, что попало, все нам нипочем было. Могли мы тогда подумать, что станем артистами? Ты вот мог подумать, что когда-нибудь будешь креветок есть на берегу моря? С барышней на пятьдесят лет тебя моложе?
Спина под Сашкиной рукой ощутимо каменеет.
– Ты преувеличиваешь, Олег. Всего лишь на сорок.
– А-а-а, ну это меняет дело! – смеется Олег.
– А что такое креветки мы тогда и не знали, – продолжает Туманов. – Но в том, что я буду артистом, я не сомневался.
Однокурсник, значит, – делает выводы Сашка. Ничего себе. Выглядит значительно моложе Туманова. В хорошей форме дед. Но не настолько хорошей, чтобы спутницу жизни помоложе найти. Или это жена с ним вместе состарилась? Нет, не похоже. Жена бы за столько лет все про него знала, не заглядывала в глаза заискивающе, пытаясь подстроиться. Ох, трудно в этом возрасте подстраиваться, наверное.
– Как у вас там в филармонии дела-то? – интересуется Всеволод Алексеевич. – Ты же еще работаешь?
– Работаю, куда я денусь? Меньше, чем раньше, конечно. Два-три концерта в неделю. Публика уже не та, понимаешь? Я бы и каждый день пел. Но народ нынче не к искусству тянется, а все больше на диване с пивом лежит. Но я не унываю, свой зритель-то есть. Я недавно новую программу сделал, «Романса звук прелестный». Весь вечер пою: «Утро туманное», «Пара гнедых», «В лунном сиянии». Веришь, наслаждаюсь каждым выступлением! Какая глубина в этих романсах, какая мелодика, какие удивительные возможности для голоса, для актерской игры…
Сашка уже готова проклясть тот миг, когда решила пойти с ним на пешеходку. Больше негде было погулять, конечно! По набережной бы прошлись, к морю спустились. Кой черт их сюда понес? Вот нужна ему такая встреча? Он сейчас расстроится, понервничает, и сахар опять начнет скакать. Теперь Олег у нее ничего, кроме неприязни, не вызывает. Романсы он поет, ишь ты. Для тяготеющих к искусству бабулечек, каким-то чудом еще доползающих до филармонии. Звезда, блин, пленительного счастья. И Всеволод Алексеевич молчит, рассеянно чистит креветку, глядя куда-то сквозь стол. И гадать не надо, о чем он сейчас думает. О том, что слишком рано ушел со сцены, если его однокурсники еще дают концерты по несколько раз в неделю. О том, что судьба несправедлива и кому-то достается целый букет хронических заболеваний, а кто-то вон жрет пиццу, запивая пивом, так что за ушами трещит. Стоп. Это уже Сашкины мысли. Всеволод Алексеевич, скорее всего, остановился на сцене и концертах. И, тем не менее, пора вмешаться. Молчаливая девочка при папике точно не Сашкино амплуа.
– А вы со Всеволодом Алексеевичем учились вместе, да? – самым доброжелательным тоном спрашивает Сашка.
Олег смотрит на нее с улыбкой, ну чисто как дед на внучку, которая решила спросить про его молодость. Еще немножко – и конфетку предложит. Внешность обманчива. Сашка маленькая, худенькая, с короткой стрижкой. Ему с высоты возраста ребенком кажется, наверное.
– Да, мы с Володей были лучшими вокалистами на курсе. Он баритон, я тенор. Возможно, потому и дружили, делить-то нечего, партии нам разные петь, роли разные играть. Про эстраду мы тогда и не думали, о театральной сцене мечтали.
Всеволод Алексеевич хмыкает, но никак не комментирует. Ага, конкретно он мечтал прославиться, будем честными. А каким образом – дело десятое. И никаких планов на оперу, оперетту или эстраду у него не было, он просто учился и ждал, пока что-нибудь подвернется. И в Театре оперетты успел попеть, и в очень известном в те годы эстрадно-джазовом оркестре, и по всевозможным конкурсам пошататься. И Сашке это прекрасно известно. Как известно и то, что в оперетту его тянуло меньше всего: понимал бесперспективность. Здоровый красивый мужик с явной фактурой героя-любовника – и вдруг баритон. В оперетте партии баритонов в основном – это стареющие отцы семейств, в крайнем случае злодеи. Играть ему в оперетте было некого.
– А потом?
Вид и тон у Сашки заинтересованные-заинтересованные. Она само дружелюбие. Которое ей совершенно не свойственно.
– А потом распределение, – вздыхает Олег. – Володя-то у нас москвич, остался в столице. А меня отправили в Волгоград.
– Так вы сейчас в Волгограде живете?
– Да. Пока положенные три года отрабатывал, встретил свою будущую супругу.
Сашка выразительно смотрит на Катеньку, но Олег качает головой.
– Нет, супругу мою Валентиной Ивановной звали. Сорок лет душа в душу прожили, трое детей, семеро внуков. Умерла. Ну, год я бобылем походил, а потом с Катей познакомился.
Ловко он на личное свернул. Но интересно узнать подробности. Но Сашку все больше профессиональное волнует. То есть филармония в Волгограде. Этому Всеволод Алексеевич, которого каждая собака узнает, у которого наград столько, что если все сразу надеть, его к земле пригнет, завидует?
– По молодости были, конечно, мысли в Москву перебраться. Но семья, дети, заботы. Не до творческого поиска стало. А в Москве таких, голосистых и талантливых, и без нас хватает. Один Володька чего стоит. Я вот только не пойму, ты почему со сцены-то ушел? Я читал что-то в газетах, писали, что по здоровью. Думал, серьезное что. Ну подумаешь, диабет! На молодую девку тебя, значит, хватает, а на концерты уже нет?
Всеволод Алексеевич выныривает из собственных мыслей. Кидает в миску с шелухой уже очищенную креветку, вытирает руки салфеткой. Глаза его, давно потерявшие яркость цвета, сейчас кажутся почти прозрачными, как всегда, если он расстроен или нездоров.
– Эта молодая девка, Олег, не спит каждую вторую ночь. Но не по той причине, о которой ты подумал. Она доктор. Мой личный доктор. И ты не представляешь даже, сколько раз она меня с того света вытаскивала.
Сашку передергивает. Скажет тоже, мастер патетических монологов. Всего пара была по-настоящему опасных ситуаций, обе случились в первые месяцы его к ней переезда. А так-то что? По сути, она выполняет обязанности фельдшера.
– Ах, вот оно что! А я-то думал…
– Каждый думает в меру своей испорченности, – фыркает Туманов. – Сашенька, давай закажем тебе десерт?
«И поиздеваемся над вами еще немножко?» – думает Сашка, но соглашается. Если он предлагает, значит, он хочет, чтобы она согласилась.
На прощание они с Олегом обмениваются актуальными телефонами, уславливаются, что созвонятся, что обязательно еще встретятся и погуляют по Прибрежному. Но Сашка даже не сомневается, что второй встречи не будет. Как бы она его ни любила, иллюзий по его поводу она не питает. Всеволод Алексеевич никогда не умел дружить, а людей воспринимал исключительно «в моменте». Он может быть дружелюбным, общительным, воплощенным обаянием, пока человек рядом с ним. И не вспомнит о его существовании, как только тот исчезнет с горизонта. Плохое качество по отношению к друзьям и счастье для твоих недругов.
Домой идут медленно. Сашка чувствует, что он не просто устал. Он еще и морально вымотан.
– До конца пешеходки дойдем, а там возьмем такси, – предлагает она.
Молча кивает. Хорошо, если вообще ее услышал и понял.
– Всеволод Алексеевич, я вам дома пиццу сделаю. Еще лучше. У меня есть один рецепт, вам точно понравится.
Правда, есть. Без муки, на гречневых хлопьях. А если в качестве начинки взять куриное филе, помидорки… Но он не реагирует, если не считать реакцией все те же машинальные кивки. Дело не в еде. Дело в сцене, будь она неладна. Он может простить сопернику все: пиво, тянущийся с ломтя пиццы чеддер, подтянутую фигуру с рельефным прессом и общую жизнерадостность. Но не то, что тот по-прежнему на сцене. Плевать, что однокурсник всю жизнь пел в провинции, пока Всеволод Алексеевич получал награды, гремел своим роскошным баритоном над Красной Площадью, собирал Кремлевский зал. Плевать, что рядом с ним пусть уже не девочка, но все же в сравнении с ним весьма юная барышня, а Олег вынужден выбирать из ровесниц, самая эротичная игра с которыми, надо думать – закручивание помидоров на зиму. Нет, все это меркнет по сравнению с тем, что Олег выходит на сцену. Волгоградской филармонии. С концертом, на который собираются, скорее всего, три с половиной старушки. Всеволод Алексеевич все равно будет считать, что он проиграл. Просто потому, что не сдох на сцене. Как положено в их очаровательной профессии.
Уговаривать его сейчас бесполезно. Можно только быть рядом: прижаться к нему в такси, уложить дома в кровать, стараясь не нервировать лишними замерами сахара и возней с лекарствами, принести что-нибудь вкусное, пусть даже чай со смородиной и нарезанное яблоко. Еще раз пообещать самую невероятную пиццу и поскорее пойти ее готовить, предварительно включив ему телевизор, всучив планшет и стопку свежих журналов, чтобы не скучал. И ничуть не удивиться, когда через пятнадцать минут он явится на кухн