Дмитрий Евгеньевич с постной физиономией выспрашивал подробности.
— У тебя же квартира на охране, — продолжал «сочувствовать» он. — Как такое могло произойти?
Ольшанский вздохнул.
— Что охрана? Сейчас, говорят, есть такие умельцы… — Он понурился. — Три дня на даче был, жена приболела. Приехал, дверь не тронута, открыл замки, все нормально, а как в комнату вошел, так чуть не упал. Все раскурочено, на полу разбитая ваза валяется, да черт с ней, с вазой. — Он ожесточенно махнул рукой. — Главное, все самое ценное похищено. Не помню, как в милицию позвонил.
— А что они говорят?
— Говорят… — начал Ольшанский и внезапно замолк. Вспомнил совет следователя, что не надо особенно распространяться о действиях прокуратуры. — Что теперь говорить, коллекция исчезла.
— Ну, они уже начали поиски? Что они собираются предпринять?
— Мне не докладывали.
Поприветствовать Ольшанского подошел еще один член клуба, и Лидман отошел в сторону.
Недавний разговор со следователем Юрий Алексеевич помнил хорошо. Этот разговор не то чтобы успокоил его, но подбодрил. Вселил хрупкую надежду.
— …Взяты наиболее ценные вещи, значит, действовали люди знающие, обычный вор в раритетах не разбирается. Кому вы оставляли ключи от вашей квартиры?
— Никому.
— А на охране?
— И на охране не оставлял. Зимой мы с женой всегда дома, она, во всяком случае, никуда выйти не может, инвалид. Летом, правда, жена на даче.
— А вы?
— Я навещал ее, а потом возвращался.
— Кто знал про ваши отлучки?
— Я особенно этого не скрывал. Но знали немногие. Понимаете, круг общения у меня довольно узкий. Из соседей мы с женой лишь с одной женщиной отношения поддерживаем, она нашего возраста, остальные — молодежь.
— У соседки ключей тоже не было?
Юрий Алексеевич замахал руками:
— Что вы! Она бы и сама ни за что не взяла.
— Почему?
— Говорила, ценности большие, а ну как что случится.
— Значит, — подытожил следователь, — про ваши отлучки знали немногие, лишь те, с кем вы общались.
— Да. Но все также знали, что я собирался поставить квартиру на охрану.
— Надо было не только дверь блокировать, но и окна тоже.
Ольшанский завздыхал.
— Знать, где упасть, соломки бы подстелил.
Вывод следователя был неутешительный:
— Скорее всего квартира взята по наводке.
Ольшанский не хотел в это верить.
— Думаете, кто-то из знакомых?
— Получается, что так. И вы, уважаемый Юрий Алексеевич, должны нам помочь. Вы согласны?
— Я? Да, конечно. Но что я могу?
— Мы будем отрабатывать все возможные версии. Сейчас меня интересует клуб фалеристов. Вы вращаетесь в этом кругу, значит, знаете людей.
— Но я не могу предположить, кто на это способен, — растерялся Ольшанский.
— Этого от вас не требуется. Предполагать будем мы. Вы нам расскажете о членах клуба, все, что знаете. Интересы, возможности, характеры, словом, кто чем дышит.
Юрий Алексеевич неуверенно заерзал на стуле.
— А как вы думаете разыскивать коллекцию? — правильно понял его сомнения следователь. — Конечно, мы можем все сделать своими силами, но на это уйдет время. Вы, как говорится, в теме, и лучше вас нам про это никто не расскажет. Пока вы интеллигентничаете, ценные вещи могут уйти за рубеж, — припугнул он Ольшанского.
Последний довод оказался решающим.
— Вы думаете, что все можно отыскать? — робко спросил он.
— Не буду вас обнадеживать, — спокойно ответил следователь, — но есть шанс. Если вы нам, конечно, поможете.
Уверенный и спокойный тон следователя благотворно повлиял на ограбленного собирателя.
— Вам надо поехать в клуб, пообщаться с фалеристами. О нашем разговоре никому рассказывать не надо.
— И жене?
— Никому, понимаете? А жену незачем расстраивать.
Вот поэтому Ольшанский оказался в клубе.
Он смотрел на знакомых людей совсем другими глазами. С одним десять лет знаком, медалями менялись, другого двадцать лет знает, Лидмана… С этим вообще тридцать лет знаком. Дмитрий Евгеньевич даже хорошего врача его больной супруге порекомендовал. «Неужели следователь прав и кто-то из них причастен к ограблению?» — с замиранием сердца думал он.
А Лидман тем временем продолжал крутиться возле Юрия Алексеевича. Отходил на короткое время и тут же возвращался. Делал он это с тайной целью. Хорошо бы узнать о следственных действиях, это первая цель. А вторая… Уж очень у него компаньоны народ шустрый. Не мешает проконтролировать.
— …Часы с полки забрали, — услышал Лидман голос Ольшанского.
— Какие часы, антикварные? — мгновенно откликнулся Дмитрий Евгеньевич. Ни про какие часы он не знал.
— Нет. Обычные, на полке стояли. Им цена-то рублей триста.
— Ну и крохоборы! — Искренне возмутился Лидман. И с облегчением перевел дух. Грошовые часы не тот предмет, из-за которого стоит ссориться с компаньонами. — Нашему клубу надо предпринять какие-то действия, украдена выдающаяся коллекция, которая находится на учете в Департаменте по сохранению культурных ценностей, — с пафосом произнес Лидман. — Там есть такие памятники старины, которым завидуют многие музеи мира.
Ольшанский порядком устал от приятеля. Он не думал, что задание следователя окажется таким сложным. Разговаривать с человеком, которого знаешь три десятка лет, смотреть ему в глаза, а думать при этом совсем о другом. Он уже успокоился, но последние слова Лидмана опять вывели его из равновесия.
— Да, — буркнул он. — Серебряный ковш у меня два иностранных музея выкупить предлагали. Экспозиция у них, видите ли, бедноватая.
— Какой ковш? — мгновенно переключился на деловой тон Лидман.
— Наградной серебряный конца XVII века. Пожалованный боярину Якову Годунову от царей Петра и Ивана Алексеевичей. Есть предположение, что он принадлежал царю Ивану Грозному.
— Вот как! — Челюсть Лидмана предательски лязгнула.
Ни про какой ковш ему подельники не говорили. Утаили, сволочи! От ярости он поменялся в лице.
— …Тридцать тысяч долларов предлагали. — Теперь голос Ольшанского доносился до него откуда-то издалека.
Шпана бритая! И он хорош, поверил, что они все принесут ему. Засыпятся уголовнички при продаже, и ему несдобровать.
— Как фамилия следователя, который твоим делом занимается? — спросил Лидман.
— Кажется… — начал Юрий Алексеевич и замолчал, вспомнив совет, данный в прокуратуре. — Не помню я. А тебе зачем?
— Да, — заюлил Лидман, — вдруг мой знакомый, я ведь кое-кого из прокуратуры знаю.
Делом Ольшанского занимался старший следователь прокуратуры Лавров Леонид Леонидович.
Лидман мрачнее тучи вышел из клуба. Ничего, он разберется с этими орлами. Все равно к нему придут. Драник ни хрена в антиквариате не разбирается, но Могилевский-то человек опытный. Должен знать, что такую заметную вещь, единственную в своем роде, так просто не скинешь. Засыпаться можно. Припугнет подельничков, никуда они не денутся, утешал себя Лидман, а на душе кошки скребли.
С такими невеселыми мыслями Лидман подошел к своему дому. Он вдруг вспомнил про Шнейдера. А немец-то куда делся? Еще вчера должен был у него появиться, но пропал. Наверно, наследство свое разыскивает, скривился он. А кстати, какую фамилию, связанную с вывозом дедовской коллекции, Шнейдер упоминал в последний раз? Кажется, Вершинин. Точно, генерал Вершинин.
Лидман уставился в пространство. Где-то он уже ее слышал. Но вот где и от кого?.. В повседневной жизни Дмитрий Евгеньевич Лидман казался заурядным обычным человеком. И даже рассеянным. Таким его считали окружающие. Он не возражал, потому что действительно частенько многое забывал. Но только не то, что касалось его страсти. Он великолепно помнил известные коллекции и до мельчайших деталей знал особенности некоторых предметов, которые, увы, ему не принадлежали. Он обладал феноменальной избирательной памятью.
Вершинин… Он хлопнул себя по лбу. Вспомнил! Нотариус Колбин о нем говорил. Точнее, о его коллекциях. Как он мог забыть? Марк Осипович Колбин нынче помер. К сожалению, с ним произошло то, от чего он предостерегал своих клиентов. После его смерти наследнички перегрызлись. Кажется, до сих пор судятся.
Да, жизнь — штука не простая. Сам покойник никому уже ничего не расскажет, но и того, что сказал, — достаточно.
Этот самый Вершинин привез после войны замечательные вещи. Среди антикварщиков его фамилия была почти неизвестна, потому что он с ними не общался. Колбин составлял завещание его жены. Обычно он помалкивал о своих клиентах, но, видно, расслабился. А еще его задело, что старуха отказалась ему продать какую-то вещицу. Да, все так. У немца губа не дура. Пройдоха тот еще. Коллекция генерала Вершинина, по всему видать, дело стоящее. Надо будет проработать этот вопрос. Может, и самому Лидману что-то оттуда перепадет.
Глава 18
Но Дмитрий Евгеньевич Лидман напрасно подозревал компаньонов. Ни Леня Могилевский, ни Вася Драник не утаили от него часть добычи. К Ольшанскому залез Назаркин. Один.
Когда он понял, какой куш отхватили приятели, у него душа заныла от жадности. У других все получается, а он чем хуже? Эта мысль не давала ему покоя. Полученные полторы тысячи баксов он спустил немедленно. Могилевский с Драником обещали долю, но когда еще это будет? Встреча в ресторане с подругой Аиды напомнила о прошлом.
Назаркин трясся от страха после того, как пристрелил Аиду. Пригодился купленный по случаю пистолет. Еще больше испугался, когда появились публикации в газетах. Будут копать — могут и на него выйти. Он внимательно отслеживал в прессе любое упоминание об этом деле. Но все обошлось. Трясли мужа, родственников, знакомых, партнеров по бизнесу. О его знакомстве с Аидой никто не знал. Она сама так решила, до развода с мужем не хотела афишировать их связь. Но, видно, подруге все же проговорилась. Там, в ресторане, он шкурой почувствовал опасность и, не задумываясь, выследил и убил женщину. Денег при ней не оказалось, взял, что было — серьги. Первый раз обошлось — значит, и сейчас пронесет.