Лена молчала.
— Ленка!!
— Что?— ответила Лена тихо и обреченно.
— Только, пожалуйста, не кричи на нее,— поспешно вставила Мать.— Ты же видишь, она вся сжалась.
— Вот то-то и оно. Знает кошка, чье мясо...— И вовсе уже свирепо: — Где ключи?!
— Я не...
Я тебя не спрашиваю, брала ты или не брала, я спрашиваю: где ключи, куда дела?
— Честное пио... пио....— голос Лены совсем угас, было видно, как она побелела.
— Гони ключи!— заорал Коля.
— Но почему, Коленька...— начала Мать.
— Я уже несколько раз так вот их искал, оказывается, она бегала их девчонкам показывать.
Лена молчала. Действительно, неделю назад она бегала во двор с ключами показывать висящий на кольце крошечный компас. Но на этот раз она никаких ключей не брала.
— Вот мое честное слово...— сказала она, наконец, срывающимся голосом.
— Ну, если Лена говорит, что не брала, значит, не брала,— сказал входя Отец.— И все в порядке.
— А где мои ключи?! — завопил Коля.
— Почему ты думаешь, что их взяла Лена?
— Да больше некому!
Мальчику и в голову не приходило, что он нарушает один из величайших принципов, созданных человечеством, основу любого правосудия, нравственного и юридического,— принцип презумпции невиновности.
Это юридический принцип, но его необходимо распространить на всю нашу повседневную жизнь. Человек в глазах закона невиновен до тех пор, пока в законном порядке не будет доказана его вина. Или еще лучше: если вина не доказана, тем самым доказана невиновность. Непонимание этого принципа или пренебрежение им может привести не только к большим неприятностям — к настоящей беде. В том-то все и дело, что доказать свою невиновность человек (если только у него нет прямого алиби) вообще не в состоянии: как доказать (попробуйте!), что ты чего-то не делал, чего-то не говорил? То, чего не было, не оставляет следов, и свидетелей тому, чего не было, не бывает.
Как могла бы бедная Леночка доказать, что не брала ключей?
Принцип презумпции невиновности в жизни необходим особенно потому, что нам, Как это ни странно, свойственна подозрительность. Да, это давно замечено. Если, предположим, у нас пропала какая-нибудь вещь, нам начинает казаться, будто кто-то ее нарочно спрятал или даже украл (и как же неловко становится нам, когда найдена пропажа, которая вовсе и не пропадала!). Когда происходит несчастье, все тотчас начинают подозревать преступление, пожар видится поджогом.
Презумпция невиновности — величайшее завоевание человеческой мысли, результат работы лучших умов. Принцип этот, повторю, юридический, но может толковаться шире и в таком, уже нравственном, толковании должен лечь в основу наших отношений друг с другом. Деловые отношения, узы товарищества, любовь, дружба — и уж, конечно, семейные связи должны быть пронизаны этим принципом. Из принципа презумпции невиновности вытекает ряд положений, обязательных для юриста и необходимых в нашей простой жизни. Закон требует, чтобы доказательства вины были несомненны,, «обвинительный приговор не может быть основан на предположениях». И еще: если в ходе расследования возникли неустранимые противоречия, сомнения, они всегда толкуются в пользу обвиняемого. И еще: «бремя доказывания», то есть необходимость доказывать вину, лежит на обвинителе — такого положения, чтобы человеку приходилось бы доказывать свою невиновность, быть не может.
«Если вина не доказана, тем самым доказана невиновность». Если бы Отелло (и все несчастные ревнивцы на свете) придерживался этого принципа, не погибла бы ни в чем не повинная Дездемона. Ведь подозрительность — она как наваждение, она поражает мозг и слепит глаза, ведет предательский отбор, искажает жизнь. Помните, Отелло, как в бреду, спрашивает Дездемону: «Кто ты?» Она отвечает: «Твоя супруга. Тебе и долгу верная жена» — это чистая правда, но ему каждое слово кажется ложью. Бедная благородная Дездемона, она попалась как раз в ту самую ловушку, когда невиновный не в силах доказать, что не виноват. И умирает в сознании своего бессилия.
События в семье, когда Коля требовал у сестры ключи, далеки от трагедии, но все же в душе маленькой девочки, которая никак не могла доказать брату, что не брала ключей, было подлинное отчаяние бессилия, и родители это почувствовали. Они не умели объяснить детям принцип презумпции невиновности, но по сути своей — сперва докажи, а потом обвиняй — он им был понятен просто потому, что был справедлив. Коля всех этих отвлеченных сентенций не принимал.
Вразумить его взялась сама жизнь. Она преподала ему наглядный урок, которым не замедлили воспользоваться в своей педагогике родители.
Собственно, урока было два. Первый заключался в том, что Колины ключи оказались в папином кармане (накануне мальчик забыл их в двери, а папа сунул к себе в карман); парень был порядком пристыжен, но не желал в этом признаться. Второй урок был преподан через несколько дней и оказался больнее.
Придя с работы, Отец спросил у Матери: «Где наш «черный ящик»?» — и когда Колька пришел, сказал ему, что должен с ним поговорить.
— Сядь,— сказал Отец.
— Сел,— отозвался Коля.
— Послушай...
— Весь внимание.
— Что?
— Весь, говорю, внимание.
Коля был в том возрасте, когда мальчишки неудержимо дерзят. А Отец пришел с работы уставшим. Поэтому разговор пошел резче, чем должен был бы.
— У нас в первом этаже разбито окно,— сказал Отец.
— Интересно,— сказал Коля.
Наступило молчание. Они смотрели друг на друга. Первым не выдержал сын.
— Ну и что разбитое окно?— спросил он.
— Оно разбито.
— И кто же, интересно, его разбил?
— Да ты, говорят.
— Какое мне дело, что говорят, если я не разбивал!
— Обстоятельства,— сказал Отец,— были таковы. Кто-то бросил кирпич в окно первого этажа, где живет Мария Афанасьевна. Кирпич, рассадив оконное стекло, врезался в сервант, в котором стояла дорогая посуда.
— Какой ужас! — воскликнула Мать.— Это-значит, нам столько платить!
— По счастию, — продолжал Отец,— самою Марию Афанасьевну кирпич не задел, хотя и мог бы. Приходила милиция, разбиралась. Мария Афанасьевна успела заметить только, что какой-то парень лет пятнадцати шмыгнул в наш подъезд.
— А как он был одет? — живо спросил мальчик.
— Мария Афанасьевна не успела разглядеть.
— Так откуда она взяла, что это был я, если она ничего не разглядела?
— Она и не говорит, что это был ты. Это говорит сосед из двадцать четвертой.
Коля был поражен.
— Он видел?!
— Да, он говорит, что видел. Видел, как ты шмыгнул в подъезд. Именно ты.
Мать снова закричала: «Какой ужас!» — и тут Колька взорвался.
— Он врет! Он всех ребят ненавидит! Мы между собой его зовем «кусок дурака».
— Он в здравом уме и твердой памяти,— спокойно возразил Отец.— И он утверждает, что ты, именно ты, у него на глазах шмыгнул в подъезд.
Колька лихорадочно вспоминал.
— Так в тот же вечер меня даже и дома не было! — воскликнул он радостно.— Я к Вовке ездил, а туда езды час.
— И Вовка сможет подтвердить, что ты был у него?
Но тут Коля вспомнил, что у Вовки никто ему не открыл, он звонил, звонил и вернулся домой.
— Значит, у тебя нет алиби,— усмехаясь, сказал Отец.— Пропало твое дело. Совсем, кстати, как у Леночки, которая ну никак не могла доказать, что не брала твоих «ключей.
— Это Чертик бросил кирпич! — крикнула Леночка.— Это Чертик из тридцатой.
Отец живо к ней обернулся.
— А ты можешь это доказать?
Нет, конечно, она тоже ничего не могла доказать.
— Он всегда кидается,— тихо сказала она.
— Как ты всегда берешь Колькины ключи,— ответил Отец.— Давайте разберемся. Можем ли мы сказать, что вина нашего Кольки доказана? Мария Афанасьевна не разглядела мальчика, который, бросив кирпич, вбежал в наш подъезд. В нашем подъезде трое пятнадцатилетних мальчишек, к тому же сюда мог вбежать и кто-то чужой. Теперь — показания соседа из двадцать четвертой. Он видел, как Коля вбегал в наш подъезд, но не видел, кто бросил кирпич. Естественно встает вопрос, когда он видел Кольку, вбегающего в подъезд.
— Конечно,— запальчиво сказал Колька,— пусть он скажет, когда я вбегал.
— Мне хотелось, бы, Николай Сергеевич,— не без язвительности сказал Отец,— чтобы в вопросе о ваших ключах вы так же прочно стояли на почве справедливости.
— А кто-нибудь спросил у соседа,— робко сказала Мать,— когда он видел Колю?
— Конечно. Это сделал при мне участковый. Сосед сказал, что видел Кольку, возвращаясь с шестичасового сеанса, увидел и еще подумал, почему это парень так торопится. А окно у Марии Афанасьевны, она говорит, было разбито в пять часов. Значит, наш сосед видел Кольку часа через три после того, как разбили окно. Вот такие дела.
Нет, здесь никто никого специально не поучал, не произносил отдельно стоящих проповедей, просто все вместе жили и вместе переживали обстоятельства жизни, вместе старались в них разобраться. А жизнь непрестанно поставляла материал.
Однажды Бабушка пришла домой в ужасном волнении. Впервые в жизни она отменила операцию — и почему! Потому, что у нее дрожали руки! А руки у нее дрожали потому, что она прочла в газетной статье об одном молодом враче. Это был прекрасный врач, очень знающий, образованный в своем деле и, главное, безотказный. В больнице знали, если ночью случится беда, именно этот парень побежит (ему до больницы дворами было ближе, и он, человек спортивный, добегал быстрее, чем прибывала санитарная машина) и всю ночь не отойдет от больного. Но вот случилось как-то, что они поехали с приятелем на охоту, с ними была девушка, которая вдруг, никого не спросясь, потянула к себе за дуло ружье (хочу, мол, пострелять), ружье выстрелило, и девушка была смертельно ранена.
— Нет,— сказала Бабушка.— Я не в состоянии об этом говорить.