утся, но, солнце, разве тебе не хочется подольше оставаться ягодкой?
— Хочется, — кивнула я, хлюпая носом — сказались рыдания во время чистки лица в области носа.
— Тогда начинай холить себя и лелеять, это гораздо полезнее глупой жалости. Когда женщина любит себя, от нее идут такие флюиды, что все вокруг тоже влюбляются, понимаешь? Сама энергетика меняется, заряжая мир вокруг уверенностью. Если ты веришь, что отлично выглядишь, то и другим поверить не составит труда.
На том мы с Юрой и распрощались, отправляя меня в руки Жоры — соседа по кабинетам, парикмахера-стилиста по профессии.
— Насколько далеко я могу зайти в переменах внешнего вида? — спросил высокий жилистый блондин, внимательно рассматривая мои волосы от корней и до кончиков.
— Настолько, насколько потребуется, — ответила я, переглянувшись с Хельтрудой, присевшей на соседнее кресло.
Та одобрительно улыбнулась и открыла журнал, взятый со столика, тихо приговаривая:
— Поживее что-то сделай, Жорик, чтоб свежо и привлекательно, как ты умеешь.
— С удовольствием, — отворачивая меня от зеркала, сказал он. — Ну-с, начнем.
— Дети меня не узнают, — кажется, в сотый раз сказала я, посмотрев в зеркальце и убрав его в карман.
— Ну и хорошо, меньше станут приставать с разными глупостями, — отмахнулась Хельтруда, поворачивая на знакомую дорогу, ведущую к отцовской вилле.
Вокруг уже сильно стемнело, казалось мы ехали в кромешной ночи, хотя стрелки часов показывали одиннадцать. У меня внутри было стойкое ощущение того, что я «попала», и сейчас, вернувшись домой, буду получать нагоняй от мамы. Приходилось почаще напоминать себе, что мама теперь я, и это нервировало еще сильнее. Потому что та девушка в зеркальце, с короткими, ровно по плечи волосами, и модным окрасом, названным замысловатым словом «шатуш», меньше всего годилась в матери троих детей в моем понимании. Она… была слишком увлечена собой, чего прежняя — правильная — я не допускала вовсе. Столь кардинальные перемены вызывали во мне яростный диссонанс и желаний корить саму себя за недостойное поведение.
Глупо, но поделать я ничего не могла.
Нервно поелозив на пассажирском кресле, снова сунула руку в карман, на этот раз за мобильником.
— Маргарита, ты уже звонили им. Раз десять, мне кажется, — напомнила Хель, покосившись на телефон в моих руках. — Они спят, должно быть.
— Нет, — запротестовала я, — так рано вряд ли. Да и без меня…
— Это юг. Воздух какой! Здесь дети выматываются быстрее, уж поверь. Тем более, еще пара минут, и увидишь своих драгоценных спиногрызиков лично.
Я кивнула, убрала мобильник и… вынула зеркальце.
— Хороша! — снова прокомментировала мои действия Хель. — Мальчики у меня — прелесть, знают свою работу. Завтра-послезавтра еще отек на местах уколов сойдет окончательно, и вообще минус десять лет, жизнь заново!
— Ну уж, десять, — не удержалась от кокетства я.
— Хорошо, восемь, — улыбнулась Хель. — И я не шучу, милочка. Только не забывай о рекомендациях Юры и Жорика, иначе все насмарку, а я этого страшно не люблю. Жаль, что не ты сама платишь за мои услуги — тогда, полагаю, чуть больше ценила бы полученное. И я не преувеличиваю, детка, мое время очень дорого и не каждому по карману. Девочки в кредиты влезают, чуть ли ни душу продают, чтоб я с ними поработала.
— Верю, — улыбнулась я. — Но, не оплати все отец, кредит бы точно не взяла. я не приучена к напрасной роскоши.
— Напрасной?! — Хель перекосило, машина чуть вильнула в сторону. — Тебе повезло, что я за рулем! Как дала бы по макушке, по матерински! Запомни, солнце самое важное, что нужно знать любой женщине, решившей стать женой и матерью: они будут всегда относиться к тебе точно также, как будешь относиться к себе ты! Всегда! Полюби себя, у тебя же дочери! Они вырастут твоими подобиями. Ты будешь кутаться в халаты и давить грязными руками прыщи у зеркала, и они повторят все, уж поверь. А еще тот маленький…как его? Сын.
— Артём.
— Да, он. Вырастет и станет искать себе жену. Как мама.
Она посмотрела на мой наряд, на сандалии, которым сто лет в обед. Фыркнула и спросила:
— Когда в последний раз ты покупала что-то в кайф, а не по скидке?
Я устало вздохнула, пытаясь вспомнить. Нахмурилась. Села удобней, посмотрела на шорты, купленные по распродаже…
— У меня трое детей, — ответила наконец, — и каждый из них растет так быстро…
— Да, оглянуться не успеешь, как разбегутся, это точно, — подтвердила Холь. Мои уже. Одной тридцать лет, как тебе, она замужем уже. А второй двадцать пять — путешествует, ищет себя, замуж не собирается. Люблю обеих безумно, особенно когда мы на расстоянии. Все-таки детей для того и растят, чтоб отпустить потом, выполнив долг перед природой, и жить дальше, чувствуя себя прекрасно.
— Мои еще совсем маленькие.
— Разве что мальчик, — усомнилась Хель. — И тот прекрасно обходится няней, а на ночь может послушать сказку от соскучившейся по нему маме. Нельзя ставить на себе и своих мечтах крест только потому, что родились дети. Они приходят в этот мир не для того, чтобы стать вечной обузой, Марго, а чтобы дарить радость материнства. Так вот, в твоей загруженности и сумасшедшем взгляде нет радости. Значит, нужно что-то менять. Учись быть не просто их вечным спутником и вершителем их судеб, а компасом. Направляй осторожно, позволяя отклоняться от заданного тобой курса и набивать свои шишки, только так и получаются из простого человека личность.
Я безумно хотела возразить. Даже рот пару раз открывала, но… почти сразу захлопывала его, задумываясь все больше. В моей жизни и правда давно что-то пошло не так. Я зациклилась на том, что жить нужно по нормам и правилам, установленным до нас — так положено, и это неоспоримо. Но насколько эти правила верны, если не приносят ни мне, ни детям счастья?..
— Мы приехали! — постановила Хель, надавливая на руль и сигналя охране, чтобы открыли ворота. — Завтра, Марго, заберу тебя в одиннадцать. По магазинам. Шоппинг, детка, будет выматывающим, так что готовься!
Она попрощалась быстро, высадив меня во дворе и тут же свинтив куда-то. А я, посмотрев на свет в окнах второго этажа виллы, улыбнулась и пошла к гостевому домику, предвкушая, как обрадуются мне дети.
Но дети бессовестно спали.
Милые ангелочки в кроватках, с улыбками на безмятежных лицах.
— Еще часов в девять легли, — шепнула мне Зоя Аркадьевна, осторожно закрывая дверь. — Мне на вилле комнату выделили, я пойду спать туда. А завтра к семи приду, Маргарита. Вы, кстати, совершенно чудесно выглядите.
— Спасибо, — ответила грустно. — Долго всё только, не успела уложить Артёма сама…
— Он нервничал, — улыбнулась няня, — переживал. Но стойко вынес расставание. Смелый малыш. Лёг рядом с телефоном, чтоб, если приснится кошмар, мог позвонить вам.
Я засмеялась.
— Это на него похоже.
— Чудесные дети, — кивнула Зоя Аркадьевна. — Очень вас любят и волнуются, чтобы к вам вернулось настроение.
Я удивленно посмотрела на женщину:
— Какое настроение?
— Весёлое, — ответила она. — Они хотят, чтоб вы больше смеялись. Сказали, что с тех пор как ушел их папа, вы совсем устали.
— Совсем устала? — я глупо хлопала глазами.
— Такая была формулировка от Ариночки. Остальные просто согласились. Так что, Маргарита, отдыхайте. Дети очень верят в эту поездку и в вас.
Она ушла, загадочно улыбаясь, а я так и осталась смотреть ей вслед, обдумывая сказанные слова. «Устала» — самое верное определение. Хотя не перерабатывала на работе и на огороде, не разгружала вагоны, не преодолевала десятки километров ежедневно… Устала от состояния амебы, от дня сурка, но сама не поняла, как втянулась в этот ритм, и стало страшно что-то менять, превратившись в хомяка, крутящего колесо день и ночь, и забыв, что вне этого колеса целый мир.
Глава 8
Следующий день прошел как в дурмане: ночью я очень плохо спала, а утром рано поднял Артёмка.
Дети восторженно рассматривали цвет моих волос, утверждали, что они стали словно шелковые и хвалили за стрижку. Я улыбалась, старалась уделить внимание каждому до отъезда и чувствовала острую вину за то, что снова собираюсь весь день провести вдалеке от них.
На завтраке меня закидали комплиментами все, кроме разве что отца. Тот сидел болезненно-бледным и неистово расправлялся блюдо в своей тарелке. Не ел, а кромсал вилкой и ножом. Будто ему туда врага положили, и он пытается расквитаться за все грехи. Впрочем, быстро утратив интерес к сим непонятным нам действиям, он молча встал и, не прощаясь, удалился в кабинет.
Жанна Михайловна за ним не пошла, но, чуть отойдя в сторону, позвонила Золоткову. Громко с ним поздоровавшись, она опомнилась, посмотрела на нас и дальше говорила тихо, — так, что нам слышно не было.
Меня разбирало любопытство, хотелось понять, что творится в этом странном семействе и, может быть тогда, понять, зачем нас всех пригласили. Чем руководствовался отец, когда стал разыскивать всех нажитых за долгие годы отпрысков? Чувством вины, страхом перед тем светом или желанием насолить жене? Если последнее, то что она могла натворить?
Столько вопросов, а ответов никто не давал. Я попыталась подойти к Жанне Михайловне, но она лишь отмахнулась, сказав, чтоб больше думала о себе и детях, а не беспокоилась о пустяках. При этом сама она выглядела опечаленной, а под ухоженными глазами залегли мешки, заметные даже после попытки тщательно спрятать их под слоем хорошего тонального крема.
Ближе к одиннадцати часам мне позвонила Хель и сообщила, что к ней меня отвезёт Лев. Сводный братец вызвался быть моим водителем, так как имел в городе дела. Так и случилось, Лёва — выглядящий безупречно в выглаженных светлых брюках и белой рубашке поло — отвез меня к офису Хельтруды, проводил до её кабинета, кивнул очень красивой девушке с ресепшна, поприветствовал её и сообщил, что пришли «свои».