Соня молчала. Дима продолжал, все больше увлекаясь.
– Может, на поверку-то все окажется полной ерундой, как у меня тогда… И даже скорее всего! Но сразу ведь не видно. А когда этот поезд накатывает – не увернешься.
Он ждал, что она ответит. Но Соня смотрела холодно и молчала.
– Ну ты бы как поступила? Осталась или ушла? Если уйдешь – сделаешь несчастным бывшего. Если останешься – будешь сама несчастна, тот второй пострадает, да еще и этот, кого не бросили, обречен все время чувствовать фальшь. Потому что тебе не удастся постоянно имитировать несуществующую любовь.
Опять воцарилась пауза.
– Не знаю, – наконец равнодушно сказала Соня.
– Сонечка, прости меня, – снова взмолился Дима, – поверь, я теперь совершенно другой человек. Мне никто, кроме тебя, не нужен. И оцени: это не какое-то там гормональное сумасшествие, а настоящее чувство опытного человека. Поверь, я очень изменился…
– Вот и я изменилась, – вздохнула Соня. – Все вообще изменилось за эти годы, Дима. Дело не в тебе, а в том, что я тебя не люблю. И с этим уже ничего нельзя поделать.
Он молчал, подавленный этой совершенной определенностью, ясно прозвучавшей в Сониных словах. Наконец сказал.
– Тебе это может просто казаться. Мне же казалось, что я… А теперь видишь, что получается?
– Дим, я действительно ничем не могу помочь. Ты ушел – и любовь превратилась в сплошную горечь. У меня началась депрессия. Я изо всех сил истребляла свои чувства, чтобы их совсем не осталось. И их нет. Все перегорело. И ты со мной просто тратишь время напрасно.
– Если старого чувства нет, может возникнуть новое, – упорствовал Дима. – Как у меня.
– Вряд ли, – поморщилась Соня. – Ты мне даже не нравишься.
Он по-прежнему подлавливал ее везде, где получалось. Он совершенно зациклился на ней. Соню это только злило. И она, не очень-то веря в его любовь, приписывала навязчивость Димы его неделикатности, толстокожести, эгоизму.
Валера тоже считал, что друг себя попросту накручивает, что никакого возврата прежних чувств тут нет, а есть лишь досада из-за несговорчивости старой подружки, и предлагал «верное средство»: познакомиться с покладистыми девочками и с их помощью избавиться от «наваждения».
– Далась тебе твоя бывшая! – вразумлял он Диму. – Слушай, ничто не происходит в жизни просто так: ты ведь недаром ее бросил тогда – не думал об этом? Сам же бросил, а теперь хочешь все вернуть. Бойся, Димочка, своих желаний!
Дима задумывался. Но в результате ни к каким знакомствам оказывался по-прежнему не годен и ходил как отравленный. А в конце концов опять тащился к Соне.
Между тем конференция подошла к концу. То, что именно Соня получила австралийский грант, он почти не заметил. Вернее, не придал этому особого значения, ибо факт этот имел весьма слабое касательство к его отношениям с ней. Предстоял скорый отъезд из Сочи, а значит, он и Соня отправятся в разные стороны. И вот это-то по-настоящему страшило своей совершеннейшей непереносимостью.
Перед отъездом в аэропорт Дима постучал в ее номер. Она откликнулась, и он вошел. На постели стояла распахнутая дорожная сумка – Соня собирала вещи. Хмуро посмотрела на него и, вздохнув, присела на край кровати, словно мирясь с неизбежностью.
– Собираешься? – нелепо спросил он.
– Сам-то как думаешь? – реагировала она.
– Попрощаться пришел…
– Прощай, Дима, – сказала Соня.
Дима смотрел в окно. Оставался последний шанс уговорить ее хоть на что-нибудь. Только бы не эта окончательная разлука.
– Сонь, – сказал он, – не могу я так просто с тобой расстаться.
– Разве? – удивилась она. – А вроде не впервой.
– Что было, то было. Сейчас все по-другому.
– Чего ты от меня хочешь? – устало спросила Соня.
– Будь со мной, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Больше ничего. Нет? Тогда хотя бы просто общаться. Разговаривать. Может, куда-то ходить вместе… Знаешь, ничто не происходит просто так, – вспомнил Дима аргумент Валеры, поворачивая его с ног на голову. – Если мы когда-то решили жить вместе, то это же что-нибудь да значит! Ну хотя бы то, что, как бы там ни было, мы подходим друг другу.
Соня смотрела в сторону и молчала.
– Ну не просто же так! – снова воззвал Дима, решившись не упускать ни одной самой призрачной возможности зацепить ее внимание.
Она нетерпеливо пожала плечами, даже не повернув головы.
– Я бы хотел звонить тебе иногда…
Соня вздохнула и опять передернула плечами. Видно было, что разговор ее изрядно тяготил.
– Стоит ли продолжать, Дим? – спросила наконец. – Это ведь мучительно. Ну не люблю я тебя! Понимаешь? Зачем нам общаться?
Он скрепился.
– Я верю в свой шанс, – сказал, – пусть небольшой. Диктуй номер, – добавил, доставая телефон.
Дима летел домой и старался не думать о ней. Он листал монографию французского коллеги, тоже занимавшегося исследованием суицидальных генов. «Вот будет прикольно, – усмехнулся мрачно, – если я попробую наложить на себя руки. Кто-нибудь обязательно кинется устанавливать связь между научной работой и этой попыткой. Может, диссер защитит, что-то про повышение резистентности психики к научным исследованиям в области суицида… А какая тут на фиг связь… Просто как-то так вот, как нечего делать – взял и просрал собственную жизнь… Да… Ну не глупо ли?..»
Он вытащил из кармана телефон и, открыв контакты, воззрился на Сонин номер. Сейчас это было единственное, что его с ней связывало. «Все же лучше, чем ничего», – подумал Дима, отворачиваясь к иллюминатору. Он снова взглянул на телефон и неожиданно для себя загадал: «Если сумма всех цифр окажется четной – у нас с ней сложится».
В результате получилось число семьдесят три. Дима задумался. «Код города на фиг, только личный номер». При вычитании семи получилось желанное четное число. «Вот так, – кивнул он ожесточенно. – Еще посмотрим…» И углубился в чтение материалов конференции.
Лекарство от тоски
Едва входя в дом, Слава поспешно мыл руки и не мешкая бежал в детскую к Ванечке.
– А что тут мой пельмешик делает? – склонялся над кроваткой сына.
– Черт-те чем его называешь! – возмущалась жена.
Марина не одобряла сентиментального сюсюканья мужа с их годовалым мальчиком и сама разговаривала с ребенком, как казалось Славе, суховато.
– Да как же мне его называть? – улыбался муж, вынимая проснувшегося Ванечку из кроватки. – Как называть нашего пельменьчика? Нашего плюшевого зайку… Ой-ти-бозизь-мой, потигуситьки какие у нас, – умилялся папа, целуя младенца во все подвернувшиеся места.
И в этот раз все было как всегда. Он прижимал к себе сына, обмирая от счастья и нежности.
Зазвонил городской телефон. Жена сняла трубку.
– Тебя. Надя твоя, – мрачно оповестила, выходя из комнаты.
Слава нехотя подошел к столику, крепче прижимая к себе малыша одной рукой.
– Алло! – отозвался в некотором нетерпении. Надя любила звонить домой по разным рабочим вопросам, а Слава любил дома забывать про работу и думать только о сыне и жене.
– Слав, – завела в своем духе Надежда, – я вот все думаю, может, по питерцам сейчас никаких расчетов не делать? Нам же нужна общая картина, а так мы…
– Надь, – перебил ее Слава. – Как ты считаешь, мне это очень интересно, если у меня на руках Ванечка?
– Ой, – смутилась Надя, – прости, но я думала, лучше сразу договориться, а то я завтра утром в центральном офисе и ты без меня начнешь…
Слава поморщился.
– Хорошо, – сказал раздраженно, – я без тебя ничего не начну. Ты удовлетворена? Я могу уже заниматься ребенком?
– Ну извини, – совсем сникла Надежда. – Просто я думала… Извини, – повторила она. – Хорошего вечера.
Слава отключился и принялся энергично покачивать малыша, который уже закряхтел было обиженно у него на руках.
– Ты мой сладкий пончик! Оладушек мой толстый! – приговаривал восторженный папаша, тетешкая сына. – Колобок мой круглый!
– Совсем охренел, – диагностировала вернувшаяся в комнату жена. – Кем, интересно, ты хочешь, чтобы он вырос с таким воспитанием?
– А кем он у нас вырастет? Кем еще может вырасти наше солнышко, как не красавчиком и счастливчиком? – не унимался совсем обессилевший от любви Слава, подбрасывая веселящегося малыша. – Да какими мы еще умненькими будем, какими будем молодцами!
– М-да… Раньше ты его хотя бы зайчиком, птенчиком… – процедила жена с чем-то очень похожим на отвращение в интонации. – А теперь докатился до этого гастрономического идиотизма. Какой-то пельмень! Оладьи какие-то, пончики! Это же мальчик! Ему мужчиной становиться. Ну какой мужчина может вырасти из пончика и булочки?
– Всему свое время, – не смутился муж. – Он же маленький, пока только ласка нужна, правда, сынуля? А сейчас папа подгузничек сменит. А вот мы Ванечку покормим. А вот у нас Ванечка сухенький будет и сытенький.
Он уже переодел малыша и сел с бутылочкой на диване, положив его головку себе на плечо, чтобы удобнее было кормить. Ваня присосался и зачмокал, серьезно напрягая лобик и раздувая щеки. Слава заметил жену, стоявшую в дверном проеме и наблюдавшую за ними. Улыбнулся и подмигнул. Жена все так же хмуро смотрела и молчала.
– Мне нужно с тобой поговорить, – выдохнула, зайдя в комнату и остановившись перед мужем и ребенком.
– Может, потом? – прошептал Слава, любуясь чмокающим сыном. – Сейчас закончу, уложу его и буду весь твой.
– Я ухожу, – выпалила жена, не обратив внимания на слова мужа. – Я развожусь с тобой, – пояснила жестко, словно не давая себе опомниться.
Слава вскинул испуганное лицо и промолчал. Он старался по-прежнему ровно держать бутылочку, но рука задрожала, а Ваня выпустил соску и заплакал.
– Марин, ты поосторожнее со словами, – прошептал Слава, успокаивая Ванечку. – Я чуть бутылку не выронил.
– Ладно, – сказала жена, выходя из комнаты, – потом поговорим.
Он докормил сына и с ним на руках поспешил вслед за ней. Ванечка снова был в благодушном настроении. Его занимали отцовские уши и щеки, которые он озабоченно теребил.