Чудеса сегодня задерживались. Ничего телепатического чудодейственные кофейные зерна не извлекли из ее извилин. Одна огромная черная дыра вместо прозрения.
Ладно, смирилась она через полчаса, утро вечера мудренее. Завтра заберет у Тани Савельевой пакет с бумагами, что остались после Тимоши, может, тогда что-нибудь прояснится. А пока… Пока следовало бы где-то переночевать.
Она растерянно оглянулась вокруг себя. А ночевать-то было негде. Единственный диван – который она так любила, который выбирала вместе с родителями и который, если его разложить, превращался в огромный плацдарм – был безжалостно изуродован. Раскладушки в доме не было. Вернее, была когда-то. Как в доме без раскладушки? Но ее вместе со своими носками, трусами и парой свитеров забрал Иванов. Кресла не раскладывались. Что остается? Да ничего! Ей даже и на пол постелить нечего. Все разодрано, разрезано, превращено в мусор.
Куда идти, а?..
К Савельевым нельзя. Может, было бы и можно, но она не пойдет. Таня плачет беспрестанно. Ее горе неделей не исправить. Месяцы, годы понадобятся. А тут еще она завалится со своими проблемами. Здрассте, утешьте меня, если сможете. Оно ей нужно, Тане-то, в смысле? Нет, конечно.
Иванов? Тьфу, тьфу! Лучше в собачьей конуре, чем его просить о ночлеге. К тому же его квартирная хозяйка периодически делит с ним ложе. Путь к бывшему непутевому заказан.
Хелин? Тоже не вариант. Да Богдан Владимирович и сам пока собственным жильем не обзавелся. По-прежнему снимает номер в гостинице. Хороша она будет, заявившись к нему со старым чемоданом из-под новогодних игрушек и зареванным лицом. Глупо так поступать. Тем более что на завтра намечено романтическое свидание. А романтический настрой никоим образом нельзя портить трагической подоплекой. Нет, к Хелину тоже нельзя.
Приятельницы, с которыми иной раз проводили выходные, отпадали. У каждой семьи дети. К тому же их отношения не подразумевали подобной доверительности.
Куда же податься?..
Люба нависла над телефонным аппаратом, хвала господу, тот остался нетронутым, сняла трубку и, не особенно мучаясь вопросом: зачем она это делает, набрала номер Кима.
Это был старый телефонный номер его старой квартиры. Там, где он жил когда-то. Под самой крышей трехэтажного дома, построенного еще в начале прошлого столетия каким-то то ли купцом, то ли графом. Невзирая на возраст, дом был прочным и просторным. Широкие лестничные пролеты, высокие потолки, добротные стены толщиной в полметра. Окна были, правда, маленькими, как бойницы, но это не портило общего впечатления. В доме всегда было тепло, уютно и пахло как-то по-особенному. Киму всегда казалось, что дома пахнет нафталином и лавандой. Смеялся, что запах застоялся от господских сундуков, где хранились меха и кринолины. А Любе казалось, что в доме пахнет новогодней хвоей и леденцами. И казалось еще, что в таком доме всегда должно быть место празднику.
Там даже половицы скрипели как-то не так, мелодичнее, что ли. И закат из окна был виден. Они с Кимом часто теснились у узкого окошка, наблюдая за тем, как падает солнце за край дальнего поля.
А из ее окна… Только улица немножко. Почти в точку. Весна, лето, осень, тополиные ветки бьют по стеклам. Зимой сквозь голые древесные суставы просматривается часть улицы и то самое кафе, в котором она засиделась сегодня допоздна.
Она замерла с трубкой у уха и бесконечно долго слушала, как гудит ей в ухо невостребованный зуммер. Никто не подходил к телефону. Ни Ким, ни тот, кто мог после него поселиться в его уютной двухкомнатной квартирке с видом на лес и дальнее поле. Смешно, конечно, было надеяться, что он все еще там. Смешно вообще было надеяться на то, что он захочет с ней говорить, а уж помогать и тем более.
Люба вернула трубку на место и снова уселась на деревянную табуретку посреди комнаты. Взгляд то и дело натыкался на развороченные диванные внутренности и старый чемодан, доверху утрамбованный ее вещами. Потом она машинально искала глазами часы и поражалась тому, как медленно тянется время. Столько всего произошло с ней за этот поздний вечер, а всего-то ничего – половина первого. Куда же ей пойти…
Звонку в дверь, раздавшемуся так неожиданно, она не испугалась, а как раз наоборот. Злодей звонить не стал бы. Как-то он ведь попал в ее дом. Это либо Иванов, либо… Иванов. Кто еще мог заявиться к ней посреди ночи? Знакомых кандидатур не значилось в картотеке ее памяти. Никто, кроме него, притащиться на ночь глядя не мог. Пускай хоть и он. Одна голова хорошо, а две, как известно, лучше. Глядишь, что-нибудь да придумают вдвоем.
– Ты?! – Люба некрасиво вытаращилась и невольно попятилась. – К-какими судьбами?!
– Сказать, что проезжал мимо и решил заглянуть на огонек, значило бы соврать, – пробормотал Ким и вошел, не дожидаясь приглашения.
– Чего тогда? – Люба смотрела на его широченную спину, на знакомый коротко стриженный затылок, и спазм близких слез снова сдавил ей горло.
Малодушничать было нельзя. Ким не любит слез. Правильнее, он их терпеть не может. Не мог… Раньше…
– Чего тогда приперся, так надо понимать твой вопрос? – проворчал Ким, не оборачиваясь, и пошел в комнату, на ходу продолжая бубнить. – А чего ревешь тут, а, Любовь? Утешить, что ли, некому? Где же твой возлюбленный Сергуня? Он же любит к тебе по пятницам на ночь глядя заваливат, а что же сегодня… – тут внезапная тишина, и следом его дикий вопль. – Так!!! А это что за хрень такая?! А ну иди сюда!!! Любовь, иди сюда, кому говорю!
– Не надо так орать, – попросила Люба тихо и коснулась легонько его плеча. – Я здесь.
Она все это время топталась за его спиной, только не подавала голоса. Стояла, воровато разглядывала его всего и украдкой узнавала его запах. Как же она любила его запах, родной, многоплановый и почти всегда незнакомый. Она любила его так же, как запах его дома, как запах ранней весны, морозной свежести, и еще канифоли, из кусочков которой частенько от безделья складывала янтарную мозаику, когда Ким работал.
– Что здесь произошло, Любовь? – Ким обернулся и догадливо хмыкнул. – Узнала?
– Что узнала? – она вспыхнула, будто ее поймали на воровстве.
– Одеколон… Все тот же, ты права. Я очень постоянен в своих привязанностях, – прозвучало очень многозначительно, и Ким от этого вдруг разозлился. – Кто все это сотворил с твоим домом? Иванов буянил? Или тебя шизофрения начала посещать временами?
Ей так хотелось рассказать ему обо всем. Так и порывало напроситься на жалость. И ничего унизительного не нашла в том, чтобы упасть ему на грудь и обнять за крепкую шею, но после его смелых заявлений… Нет, ничего не расскажет.
– С психикой все в порядке, знаешь, – с вызовом ответила Люба, отошла от него подальше и для чего-то взялась за ручку чемодана. – Съезжаю я, вот!
– Ага. Понял, не дурак. – Ким хитро прищурил черные глазищи и ухмыльнулся одними губами. – А перед отъездом решила немного навести порядок. Ладно… Без вопросов… Так я пошел?..
И ведь пошел, мерзавец. Пошел прямо к двери, даже не посмотрев на нее и не попрощавшись. Чего тогда приходил? Узнать, одна она или с Серегой? Получается, что так. Хорошо, если так…
Ким вышел из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь. А Люба села на краешек истерзанного дивана и закрыла лицо ладонями.
Зачем он так с ней? А она?.. Она-то с чего завелась? Что теперь делать? Снимать номер в гостинице? Похоже, что выбора у нее не будет.
– Слушай, Любовь.
Его голос раздался над ее головой так неожиданно, что Люба отпрянула, сильно вздрогнув.
– Э-ээ, да ты совсем напугана, детка. – Ким уже не улыбался, а очень внимательно к ней приглядывался. – Кто же тот умник, что сумел тебя так напугать? Хотелось бы мне с ним познакомиться. Ладно, это потом как-нибудь. А сейчас идем.
Спрашивать: куда, зачем и для чего, она поостереглась. На этот раз он может уйти уже насовсем. Такое уже случалось…
Они вышли из дома бок о бок. Странное дело, но свет в подъезде и на первом и втором этаже горел исправно. Минуя лестничный пролет, где ее шею тискали чужие безжалостные пальцы, Люба невольно споткнулась и тут же ухватилась за локоть Кима. Он покосился на нее, но никак комментировать не стал. Так и шли они до самой его машины: он с ее стареньким чемоданом в руке, она вцепившись в его локоток.
– Садись, Любовь, – буркнул Ким не очень-то приветливо, жалел, наверное, о своей минутной слабости побудившей его на участие. – Нет, не туда, назад садись.
Люба с силой захлопнула переднюю дверцу и, поджав губы от обиды, уселась на заднее сиденье его «Нивы». Для крутого бандита, коим представил его Иванов неделю назад, тачка была не очень-то. Маскируется, решила Люба и впервые с момента появления Кима у себя в квартире задалась вопросом: а так ли уж случайно его появление?
Что он делал ночью возле ее дома? Почему решился подняться, если предполагал, что Иванов там? Или не предполагал? А что, если… А что, если Ким и есть тот самый малый, что подстерегал ее на лестнице?! Боже, такого не может быть! Не может или… Или все-таки может?
Люба зажала ладони коленками и исподлобья глянула Киму в затылок.
Может он быть тем человеком или нет? С одной стороны: почему нет. Голос был приглушенным, узнать, кому он принадлежит, так вот сразу, тем более в том состоянии, в котором она пребывала, было сложно. А он, напротив, сразу узнал ее. И когда душил ее, уже знал, что это она. Как он мог узнать ее в темноте? Правильно, по голосу. А по голосу можно узнать только хорошо знакомого человека, кем Ким, собственно, и является.
Нет! Нет, нет, нет! Это не он! У нее совсем крыша поехала, раз она его подозревает в подобном. Зачем ему это? И уж у Кима-то она точно ничего не просила, не одалживала и не отбирала, кроме разве что надежд на счастье. Но об этом он ей сказал давно, стоило ли повторяться. Да и счастье это под диванной обшивкой не найти, и в подушку его не зашить стопроцентно.
Нет, это не Ким. Люба немного успокоилась и посмотрела в окно машины.