Стойка, то и дело дополняя карту, говорил:
- За рекой, вот здесь и здесь, находится лес. Он прикрывает людей Штефана от нападения нашей конницы слева и с тыла, а вот здесь леса нет. Здесь равнина, и если они станут отступать, то пойдут туда. Я думаю, государь, что нам надо ударить пехотой молдаванам в лоб, а на равнину отправить конников, чтобы не дали Штефану убежать от нас.
Я невольно вспомнил о том, что некоторые бояре из числа находящихся сейчас в моём шатре, когда-то служили моему старшему брату Владу и участвовали в его советах. Меня сейчас наверняка сравнивали с моим братом, ведь он любил рискнуть! Разумеется, тот рисковал не бездумно, а старался предугадать действия врага на шаг или на два вперёд. Пусть это были лишь предположения, но они часто оправдывались. А вот я сейчас не мог ничего предугадать и не понимал Стойку, который так уверенно судил о том, что сделают молдаване. Наверняка же этот боярин просто напускал на себя уверенность, надеясь, что я разрешу ему действовать! А я меж тем вспоминал судьбу Хасс Мурата и говорил себе, что неразумный поступок "мальчишки" должен стать для меня уроком.
Мне вдруг пришла мысль, что Стойка, хоть никогда и не служил моему брату, наверняка бы ему понравился. Да, временами дерзок, но зато смел, решителен и в пылу азарта теряет самообладание не до конца. Этот Стойка даже внешне напоминал мне Влада своими чёрными усами!
Если бы я сейчас мог спросить у брата, Влад наверняка бы ответил: "Доверься этому наглецу, он приведёт тебя к победе". Мне захотелось поступить так, но затем на глаза попался Нягу, смотревший на карту с сомнением. Он задумчиво поглаживал свою рыжеватую бороду - совсем как великий визир Махмуд-паша.
Махмуд-паша был мудрее, чем мой брат. Без этого турецкого сановника я бы не получил в Румынии власть, ведь Махмуд-паша тогда, много лет назад, действовал в расчёте на то, что венгры не окажут моему брату обещанной помощи, а Влад надеялся на эту помощь до последнего и в итоге потерял трон. Махмуд-паша показал себя более дальновидным, а в нынешнем положении однозначно посоветовал бы поостеречься.
Так кого же мне следовало слушать? Кто был более прав? Стойка или Нягу, мой брат или Махмуд-паша?
* * *
Ночью Штефан, по-прежнему остававшийся на другом берегу потока, зажёг огни. Разумеется, его люди устали ждать нашего нападения, поэтому выставили дозоры и легли спать. Огни показывали, что дозорные стоят очень плотно, но в то же время было видно, что лагерь невелик.
Я мысленным взором видел повозки, поставленные в круг, и в этом кругу - воинов, спящих поближе к потухшим кострам. Где-то за кругом, конечно, пастись верховые и тягловые лошади, но нечего было и думать о том, чтобы угнать этот табун. Его очень хорошо охраняли, потому что от сохранности табуна зависела жизнь всего воинства. Если б люди Штефана могли, то оставили бы лошадей в кругу возов, но оставлять животных без выпаса не следовало. Голодные кони быстро слабеют.
Я и сам чувствовал усталость. По всему телу часто пробегал озноб, который бывает, когда не выспишься, и хотелось плотнее закутаться в плащ, но вот спать мне не хотелось, потому что думалось, что если засну, то случится что-то непоправимое, а пока не заснул, ещё есть возможность повлиять на ход событий.
На "моём" берегу потока так же стояли в круг повозки, и дозорные так же смотрели по сторонам, а я, глядя на огни молдавского лагеря, почему-то всё время вспоминал одну давнюю ночь.
Вспоминалось, как в тёмном звёздном небе вдруг начали вспыхивать тысячи жёлтых огней - это были зажжённые стрелы, которые сыпались на полусонный турецкий лагерь. В ту давнюю ночь мой старший брат напал на турок, явившихся в Румынию и желавших отобрать у него трон. Я находился внутри турецкого лагеря и потому видел всё произошедшее совсем не так, как оно виделось нападавшим. Огненный дождь казался прекрасным, но в то же время страшным зрелищем, а затем мой брат стремительно атаковал турецкие позиции.
Наверное, поэтому меня не оставляла мысль, что Штефан может ночью напасть на мой лагерь, но эта мысль казалась глупостью. Я вспоминал слова Махмуда-паши, сказанные когда-то о моём брате, чья ночная атака была весьма успешной: "Нельзя повторять одно и то же два раза, потому что во второй раз не повезёт". Вот и молдаване не могли надеяться на успех, если б малым числом напали на меня - согласно моему приказу весь лагерь укрепили основательно.
"Довольно уже беспокоиться, - сказал я сам себе, - иди спать", - и в итоге сам себя послушал.
* * *
Я открыл глаза, едва рассвело. Всё то же беспокойство не давало мне отдыха, поэтому я, с помощью слуг приведя себя в должный вид, вышел в ту часть шатра, которая служила залой заседаний, и велел позвать Стойку, а тот, как оказалось, тоже не спал. Он явился в мой шатёр бодрым, и по всему было видно, что одевался не наспех. Значит, проснулся ещё раньше меня.
- Доброго утра, государь, - с поклоном произнёс боярин, видя меня стоящим возле стола, а я, кивнув в ответ, осведомился:
- Хочу знать, насколько подробные сведения ты намерен принести мне сегодня. Вчера ты не мог отправить своих людей в дальнюю разведку, потому что смеркалось, и они всё равно мало увидели бы в темноте. Могли не увидеть даже подмогу, которая идёт к молдаванам. А теперь что ты повелишь своей разведке?
- Уже повелел, государь, - снова поклонился Стойка. - Одним велел отъехать от нашего войска на три часа пути, осмотреться и затем вернуться. Другим велел отъехать на пять часов. А третьим...
- Отъехать на день и вернуться завтра? - предположил я.
- Нет, господин. - Боярин вдруг совсем опустил голову, будто виноват. - Третьим я велел находиться совсем близко к нашим врагам.
- Зачем?
Я уже собирался сказать, что незачем нашим людям крутиться возле чужого лагеря и дразнить вражеских лучников, как где-то вдали раздался грохот. Не гром, а одиночный пушечный залп - стреляли явно не в моём лагере, а если стреляли молдаване, то тем более следовало выяснить, почему. Забыв о степенности, я ринулся вон из шатра, а Стойка последовал за мной, но не выглядел ни взволнованным, ни удивлённым, будто знал кое-что о происходящем сейчас на другой стороне реки и нарочно скрыл от меня.
Выбравшись из шатра, я увидел, что для моего, ещё не вполне проснувшегося лагеря, всё происходящее стало такой же неожиданностью, как для меня. Воины моей личной охраны и мои слуги, а также слуги бояр и некоторые бояре, чьи шатры находились рядом с моим, стояли и напряжённо смотрели в ту сторону, откуда мне послышался пушечный выстрел.
- Что такое? Что случилось? - негромко спрашивал то один, то другой человек, присоединяясь к толпе, которая с каждым мгновением становилась всё больше.
Никто не шумел лишь потому, что боялся за собственными криками не услышать, если звук, так похожий на пушечный залп, повторится.
На всякий случай многие торопливо препоясывались мечами, но даже за этим занятием продолжали вслушиваться.
Именно благодаря такому вниманию все мы ещё издалека расслышали приближающийся к моему шатру конский топот, а через минуту ко входу в шатёр подъехал десяток конников. Они тут же спешились и поклонились.
- Государь, - меж тем произнёс Стойка, - прости, что действовал, не спросясь, но ты сам желал подробных сведений о неприятеле, поэтому я избрал наикратчайший путь, чтобы добыть их. Велел своим людям поймать кого-нибудь из молдаван, чтобы мы расспросили его, как следует.
Я уже и сам обо всём догадался, потому что видел, что один из спешившихся конников, стоя возле своей лошади и кланяясь, правой рукой придерживает что-то похожее на длинный мешок, перекинутый через конскую холку. Вернее, это был не мешок, а человек с мешком на голове и со связанными за спиной руками.
Тем не менее, слова Стойки произвели самое благоприятное действие на моих бояр, слуг, воинов - словом, на всех, кто сейчас толпился возле шатров. На смену настороженным взглядам и тревожному шёпоту пришли широкие улыбки и одобрительные возгласы.
Пленника по знаку Стойки совсем не бережно спустили на землю, поволокли, поставили передо мной на колени и лишь после этого сняли с головы мешок. Рук, конечно, не развязали, а справа и слева встали люди Стойки с обнажёнными мечами, очевидно, призванными убедить пленника, что ему при ответе на вопросы следует вести себя почтительно.
Одежда пленника была простой и, значит, он занимал в молдавском войске невысокое положение. Наверное, поэтому теперь решил вести себя смело - если уж нельзя смело смотреть в глаза своему государю, то почему бы ни отвести душу перед государем чужой страны.
Я видел, что у пленника голова всклокочена, лицо в крови, но с этого лица на меня в упор смотрели два глаза, пылавшие ненавистью. Это казалось даже удивительно: "Когда молдаванин успел меня так возненавидеть? Когда понял, что пойман и не вырвется? Или ещё раньше - когда только собирался в поход? Неужели вся армия Штефана явилась сюда с лютой ненавистью в сердце?"
- Отчего ты так смотришь? - спросил я. - Ведь это ты явился в мою землю, чтобы грабить, а я всего лишь защищаю её. Почему же ты смотришь так, будто я первый напал на тебя?
- А разве не ты первый напал? - ухмыльнулся пленник. - Я спокойно пас лошадей и никого не трогал. Как только начало светать, мы с моими товарищами погнали лошадей обратно в лагерь. Мы ни на кого не нападали, а вот твои люди...
Я молча смотрел на молдаванина, стремясь, чтобы он первый опустил взгляд. Это означало бы, что человек всё же чувствует за собой вину. Но он её не чувствовал и не опускал глаза. Шмыгнув разбитым носом, пленник продолжал:
- Твои люди появились, будто волки, и поймали меня.
- Значит, это они виноваты, что ты оказался беспечен? - насмешливо спросил я. - Будь ты настороже, они бы тебя не схватили.
Мне не было известно, как именно произошла поимка, но я говорил нарочито уверенно, будто всё знаю, и это помогло. Пленник понурился: